Александр Сытин - Желтый Мрак

Да к счастью в это время Федоров зачем-то повернулся к Аргуни. И мы ее провели незамеченной до самого изолятора. Но все же мне было от души жаль Федорова.

Видимо, он сильно любит… Нюркин изолятор был на горе, под которой текла Аргунь. Тут у нас по ночам постоянно горел костер из человеческих тел.

Поздно вечером мы затащили в дом Викулова всех тех чумных, какие у нас умерли за последние дни, и подожгли дом. Он горел, как церковная свеча. Ветру не было. Это удивительно подходящий для нашего жертвоприношения чуме день. Я стоял около самого дома и наблюдал за ним. Огонь пополз вначале по стенам и сразу же залетел на крышу. Она была из сухого камыша и мигом сгорела. За ней рухнули стены, и черные клубы дыма окружили этот громадный костер. И все время, когда горел дом, из огня высовывались вверх то руки, а то человеческие ноги. Досужливые языки сзади трепали, что мы сжигаем живых. Они даже слышали из огня стоны. Но ни один из этих сплетников не замечал, что доски и бревна, подгоревшие на огне, валятся и подкидывают руки и ноги покойников.

В 11 часов вечера я проверил посты. Их у меня 32 и все у чумных домов. Пришлось подтянуть часовых. Все они были поставлены в пяти — шести шагах от чумных очагов, а на месте они оказывались на противоположных концах улицы. Как только я подходил, часовые нерешительно вставали туда, где им приказано стоять. Но после того, как я отходил, они брали винтовку на изготовку и отбегали на прежнее место, на противоположную сторону улицы. Винтовку же направляли на чумный дом. У них в глазах был страх. А все они лучшие бойцы нашей дивизии. Вот и пойми.

Из моих полковых штабов три дня уже нет ординарцев. Когда я сделал командирам нагоняй, они откровенно сознались, что ко мне никто не едет. Что с ними делать? Я потребовал, чтоб в таком случае явились полковые ад'ютанты. Я считаю, что чума у нас вся на учете и мотивов для паники нет. Ведь живу же я здесь.

Узнал неприятную новость. Дезертировал мой комиссар бригады Гиталов. Это меня поразило. Мы только сейчас припомнили все моменты, когда Гиталов старательно избегал нас. Исчезновение военкома сразу же взбудоражило моих партизан. Я хотел было сыграть на том, что он уехал по делам, но его многие видели за поселком. Гиталов, даже некоторым, говорил, что в Кайластуе оставаться нельзя: там обязательно все перемрут. Не понимаю, как он мог сморозить такую глупость.

Гиталов первый дал толчок к дезертирству. После этого через несколько часов меня уже вызвали на собрание. Когда я вышел на улицу, там стояла громадная толпа бойцов. И странно, все они стояли, не касаясь один другого. Увидев это, я улыбнулся — это был компромисс первого чумного митинга. Чтобы не заразиться, кто-то их расставил с интервалами. Меня сразу встретили криками:

— Комиссар сбежал и ты сбежишь, мы одни останемся.

— Уморить нас хочешь.

— Тебе что, ты россейский, к вам она неприлипучая.

— Трусы вы! Первым комиссар побежал. Разве на фронтах так…

— Вон из комендантской команды за комиссаром трое армейцев убежало. Ежели нас не отведешь отсюда, так все мы раздезертируемся. Лови тогда.

Голоса у всех были взволнованные. Лица возбужденные.

Я понял, что если сейчас с ними не справлюсь, они бросят посты и самовольно уйдут из поселка.

— Стой, ребята, — закричал я, перебивая недовольных. — С этого места, с боевого участка, никто не смеет уйти без моего разрешения.

— А комиссар твой?

— Комиссар теперь уже не комиссар. А с сегодняшнего дня комиссаром в бригаде я; его же и тех, кто дезертировал за ним, я арестую.

— Да можешь ли ты военкома заарестовать.

— Ну, это мое дело. Я вам определенно говорю, что дезертиров у меня не будет. А теперь давайте поговорим, что будет, если мы уедем из Кайластуя и бросим посты. Помните, что чумные последние дни перед смертью ничего не понимают. Мы снимем посты и они разбегутся. Поедут на заимки. Мы отойдем от них верст на 30, даже на 70 — они все равно нагонят нас. Посмотрите, что сделалось напротив нас, в Китае. Там все бакалейки и посты передохли. И только оттого, что дали разойтись в одном месте. Помните, тогда не спастись не только нам, а не спасутся и ваши жены, отцы, матери и дети. Вы здесь все забайкальцы. Помните, спасение ваших семей здесь — в Кайластуе. Понятно?

— Да, пожалуй и так…

— А с комиссаром-то как?

— Да сказал, что арестую. Вон и комендант. Снаряди-ка, паря, пять человек с заданием привести сюда комиссара.

— Это вот дело. Расходись, робя!

И они разошлись. Но я сразу опустился и не знал, что мне сию минуту предпринять. Минуту назад у меня хватило смелости отдать приказ об аресте комиссара. Но сейчас я не знал, что делать. Сейчас я усмирил здоровых. Но факт поголовного дезертирства теперь уже стоял предо мною. Я понял, что заболей я или кто-нибудь из врачей, все мои партизаны, во главе с командирами, бросят Кайластуй и разбегутся по домам. Но мне нужен был и второй шаг, и я его сделал.

Ночью я донес о случившемся начдиву и военкомдиву. Они долго меня выспрашивали, нельзя ли не арестовывать Гиталова. Тогда я спросил: что делать с теми, которые бросают чумные посты и бегут из бригады? Ответ был — расстреливать. И я то же посоветовал им сделать с Гиталовым. Это была необходимость, как пример всей бригаде. После разговора с начдивом я собрал ячейку, и они единогласно присоединились ко мне. Жаль, что членов партии у нас очень мало и почти все они телеграфисты, т.-е. самые ответственные работники. Их нельзя снимать с постов. Связь — самое необходимое при боевых действиях. А сейчас почти фронт. От военкомдива я вновь требовал культработников — говорит, что высылает.

Ночью, когда я лежал на своей постели, меня трясло, как в лихорадке. Я боюсь, что у меня не хватит силы воли, чтоб сдержать этот партизанский и чумный напор. Полчаса тому назад я, уткнувшись лицом в подушку, рыдал, как маленький. И это после сегодняшнего дня. После отдачи приказа об аресте военкома. Если вы спросите, почему я плакал, — я вам не отвечу. Но после мне стало легче. Здесь я один. Совета или участия никто мне не даст. О поддержке и говорить нечего.

Того, что я испытываю здесь, со мною никогда не бывало. А за свои 22 года, я 13 месяцев просидел в тюрьме у белогвардейцев, в германскую войну я получил четыре раны, за гражданскую имею уже одну рану и одну контузию. Но ничто я не сравняю с чумной эпидемией: это худшее, что можно было бы придумать.

За окном у меня воет ветер. Сегодня он опять дует с Китайщины и наверное снова несет на нас чуму. Вот сейчас здесь я вновь чувствую, что у меня жар, и я снова украдкой от моих хозяев и ординарца — он уже вернулся, но ко мне в комнату не входит, — ставлю себе градусник. За эту ночь я его ставлю уже третий раз. Мне упорно кажется, что чумные дотрагивались до меня. Ведь за ними уследить трудно. Они знают, что с жизнью у них покончено. Спасенья нет. Поэтому они хотят, чтобы с ними умирали и те, кто здоров. Такова их психология… Вот ветер завывает снова. Я лежу на постели в сапогах и одетый. Но почему вой ветра так похож на вой волков? Может быть, они уже здесь, перебежали с Китайщины и ждут своей порции от нас?..

Глава третья.

Вчера я долго не мог заснуть. Но, видимо, под конец задремал. Так как Федер мне рассказывал, что в мое окно стучали минут пятнадцать. Когда я спросил:

— В чем дело?

Мне ответили:

— Командир 8 полка Димов вызывает.

Но почему Федор не разбудил меня сразу. Впрочем я уже чумной, и он меня боится. Однако я взял трубку, прислушался:

— Товарищ командир, это вы?

— Я.

— Вы живы… не больны?

Я пощупал у себя голову. Потом пульс. Все нормальное. Стало-быть у меня нет чумы:

— Нет, я жив и здоров. А что?

— Да вот ко мне прибег начальник ремонтной колонны. Я сегодня нашел его у себя в поселке. Он говорит, что когда проходил Кайластуй, то тот был весь в огнях. И с ним никто не стал разговаривать. А когда он пробовал попроситься ночевать, ему везде отвечали, что дом чумной. Так он ни одного дома у вас не нашел здорового.

— Ну, а дальше-то что?..

— Ну что? Он и у вас был и вы ничего не сказали. А посмотрели так, как будто у вас у самого чума. Врет он это или нет.

Я стал припоминать. Да, как-будто что-то было: когда мы сжигали дом Викуловых, ко мне кто-то подходил и говорил относительно того, что приехал ремонтировать телеграфную линию. Но что я ему ответил? Не помню. Возможно, что «не мешайте, видите, здесь кругом чумные»…

— Передайте ему, что он врет, — кричу я в трубку. — Передайте, что он струсил, вообразил, что здесь все чумные, и убежал. Дезертировал.

— Товарищ командир, а вы-то здоровы?

— Здоров, — я сержусь и снова щупаю себе голову и уже уверенно кричу, — здоров так, что наверное здоровее вас!