Человек государев - Александр Горбов
Обезоруженный мной, увидев, как подбираю нож, взвизгнул:
— Не губи, барин! — и бросился бежать.
С того момента, как я свернул в переулок, не прошло и минуты.
«Как дети, ей-богу, — проворчал Захребетник. — Хоть бы раз поновей чего придумали! Этого, который валяется, обыщи. Наверняка там и кистень имеется».
Не ошибся. Из-за пояса оборванца я, поморщившись, извлёк кистень на короткой цепи. Приподнял мужику веко — так и есть, в нокауте. Сорвал лопух, выглядывающий из-под покосившегося забора, принялся брезгливо обтирать ножи и кистень. В этот момент в переулке показалась баба с корзиной в руках. Увидела лежавшего на земле оборванца и меня, стоящего над ним с ножом в руках. Завизжала, бросилась прочь.
— Помогите, люди добрые! Убивают! — донёсся с улицы истошный крик.
«Кошмар, до чего все нервные, — проворчал Захребетник. — Кто его убил-то? Никто не убивал! Хотя, как по мне, не мешало бы. Воздух стал бы чище. Не сидится им спокойно, вишь! Грешат и грешат».
Я молча сунул добычу за пазуху и поспешил по переулку дальше. Надеюсь, лица моего баба не разглядела, мне по этим улицам ещё ходить.
Глава 6
Шампанское с малиной
В семь часов я, по приглашению Агриппины, спустился в столовую на ужин. Народу было немного, обстановка уютная, кормили недурно, но я не сумел ни толком разглядеть соседей, ни даже разобрать, что ем. После испытанных тревог и волнений всё, чего хотел, — побыстрее оказаться в постели. Едва вернувшись к себе в комнату, разделся и завалился в кровать.
Разбудил меня удар о стену. Не успел я сесть и осмотреться — раздался второй удар. После чего сильный мужской баритон запел:
Мой папаша пил, как бочка,
И погиб он от вина,
Я одна осталась дочка,
И зовут меня Нана!
По тому, как произносились слова, было слышно, что хозяин баритона изрядно навеселе, однако в ноты попадал. Песня прервалась, зазвенело стекло и загрохотало железо. Причем снаружи, за окном.
Я подошёл, распахнул приоткрытую раму и выглянул. К краю железной крыши катилось отбитое бутылочное горлышко. А из соседнего окна торчала рука, держащая бутылку шампанского. На крышу лилась пена.
— Я игрива, шаловлива, — снова затянул баритон.
Но слушать дальше я не стал. Вышел из комнаты и постучал в дверь соседней.
Песня оборвалась.
— Нету денег! — грянуло из-за двери. — Сказано, завтра — стало быть, завтра! А сегодня — это сегодня. Что ж за народ бестолковый, право слово! Не мешайте ат… ик!.. атдыхать! Мой папаша пил, как бочка…
Я постучал снова. Пригрозил:
— Не откроете — выбью дверь!
— Проигрались ихнее благородие, — раздался справа от меня негромкий голос. Из двери высунулась голова в ночном колпаке. Её обладатель подслеповато щурился, пытаясь меня разглядеть. — Оне завсегда, как проиграются, про папашу поют. А когда в выигрыше, то про чёрта.
— Про чёрта?
— Истинный крест, — колпак перекрестился. — Но это когда выиграют. А сегодня про папашу — стало быть, в проигрыше. Вы, юноша, не совались бы к ним. Оне сгоряча и саблей махать могут, и с пистолета пулять.
— Сгоряча я тоже много чего могу. Папаша, который пил как бочка, и удары в стену — не то сопровождение, под которое привык засыпать.
Для очистки совести я постучал ещё раз. Баритон разразился руганью. Я разбежался, насколько позволял коридор, и ударил в дверь ногой.
Ругань усилилась. Дверь распахнулась.
На пороге стоял гусар. Выше меня на полголовы, в плечах косая сажень. Огненно-рыжий, с такими же рыжими, лихо закрученными усами. Босой, без мундира, в расстёгнутой рубашке — но зато с саблей в руке.
— Ты ещё кто⁈ — взревел гусар.
Ночной колпак поспешно скрылся за дверью.
— Сосед. Из той комнаты, — я кивнул на свою дверь. — Какого чёрта среди ночи шумишь?
— Среди ночи? — озадачился гусар. Посмотрел в окно.
— А что сейчас? Белый день, по-твоему?
— У меня драма! Душа наружу рвётся! — гусар постучал по груди.
— А я спать хочу! Прекращай буянить.
— А если не прекращу?
Гусар прищурился, уставился на меня наглыми, зелёными, как у кота, глазами.
— Тогда придётся морду тебе набить.
— Ты? Мне⁈ — он расхохотался.
А в следующую секунду взмахнул саблей. Не думаю, что всерьёз планировал драться с безоружным, скорее это был приём устрашения.
Я машинально шагнул назад. Руки сжались в кулаки и поднялись, закрывая голову, тоже сами собой. Захребетник во мне взвыл от предвкушения.
«Проучим наглеца!»
Но тут произошло неожиданное. Размахивать саблей в тесноте мансардной комнаты гусар явно не привык. Сабля воткнулась остриём в потолок.
Гусар, выругавшись, дёрнул её на себя. Сабля не поддалась. Он рванул сильнее. Теперь вырвать саблю получилось, но на ногах гусар не устоял. Машинально шагнул назад, запнулся о валяющиеся на полу сапоги и опрокинулся навзничь. Приложился затылком о пол и затих.
«Ну, вот, — разочарованно прокомментировал оставшийся без развлечения Захребетник. — Шею сломал?»
— Вряд ли, — буркнул я. — Таким балбесам даже сотрясение мозга не грозит. Сотрясаться нечему.
Я огляделся. Графина с водой, как у себя в комнате, не увидел, зато на комоде громоздилась батарея пустых бутылок. Я взял одну, наполнил водой из умывальника. Присел рядом с гусаром и плеснул воды ему в лицо.
Рыжие усы встрепенулись. Гусар помотал головой, громко чихнул, заставив меня отпрянуть, и открыл глаза.
Сфокусироваться на моём лице сумел не сразу. Когда поймал фокус, на физиономии отразилось уважение.
— Вот это удар у тебя! — пробормотал гусар. — Крепок, собака…
Он приподнялся на локте. Потёр ушибленный затылок.
Подробностей того, как оказался на полу, он, видимо, не помнил. В хмельной голове застряло лишь то, что это каким-то образом связано со мной.
— А ты думал, — строго сказал я. — Прекращай буянить! А то ещё не так приложу.
— Да полно тебе. Уже и пошутить нельзя. — Гусар сел на полу. — Будем знакомы, что ли? Григорий Зубов. Поручик Сумского гусарского полка, — подал мне руку.
— Михаил Скуратов.
Я пожал
