Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева
– Жить так.
В глазах Андрея стояли слёзы. Он явно старался сдержать их, не заплакать.
– Я знаю, за что вы на меня сердитесь, – Андрей всхлипнул. – Я знаю, я виноват. Новенький ни при чём, это я всё придумал. Я хотел… Я хотел, как лучше… Я думал, это Новенькому поможет, ну, бояться перестанет. Он так боялся белых, этого… что ни о чём уже ни думать, ни делать ничего не мог. Он и в палатах поэтому не мог работать. Из-за страха. А этого… это же он Новенького на День Империи избил. Ну, я и подумал… Я виноват, я знаю. Я потом понял, что сам стал, как этот, как… как Большой Док.
До этих слов Жариков слушал относительно спокойно. Слезливые, по-детски лукавые объяснения, что не хотели, не знали, не думали, он за этот год выслушал немало и знал, что, в принципе, все эти слова отражали не раскаяние, а желание избежать наказания. Но вот последняя фраза… уже нечто новое.
Жариков встал и подошёл к Андрею.
– Ты это понял?
Андрей кивнул, отворачиваясь, и зажмурился, сдерживая слёзы.
– Ладно, – Жариков вернулся к столу. – Садись, поговорим.
Осторожно, словно по горячему или скользкому, Андрей подошёл к столу и сел, положив ладони на колени, понуро опустил голову.
Жариков ни о чём его не спрашивал, и он заговорил сам:
– Я не знал, что он сын Большого Дока. Знал, что он Новенького на День Империи мордовал, а на Хэллоуин его арестовали, ну, в тюрьме у него крыша поехала, и его сюда отправили. Я… – Андрей стал перемешивать русские и английские слова, – я думал, он – обычный беляк. А Новенький и так… жил-дрожал, а его увидел… такой ни одну сортировку не пройдёт.
– Что-что?! – перебил его Жариков. – Ты это чего несёшь? Какие ещё сортировки?!
– Нет, Иван Дормидонтович, это… это не то, я понимаю, сейчас их нет, но… я же видел таких, их убивали. И Новенький таким становился. А сейчас… понимаете, он увидел, что беляк боится, его боится. Что он не слабее беляка. Он… он себя человеком почувствовал.
– Увидев страх другого?
– Да. Я понимаю, что вы о нас думаете, но это так.
– Вам тоже это было надо? – спросил Жариков.
Андрей поднял голову и твёрдо посмотрел ему в глаза.
– Мы видели их зависимость от нас. А на Хэллоуин увидели и страх. А кое-кто и в заваруху увидел, и ещё раньше… бывало. Да, это так. И… нет, не только это, – Андрей тряхнул головой. – Не только, нет. Мы же видели, понимали, нас спасали, лечили, но… нас. Попали к добрым хозяевам. Бывает. Редко, но бывает, повезло. Мы… мы оставались, кем были, рабами, спальниками, поганью рабской. Только потом, когда доходило, и тоже… нет, я путаюсь, простите. Я думал, Новенькому поможет.
– И помогло? – прикрывая иронией искренний и чуть ревнивый интерес, спросил Жариков.
– Да, – улыбнулся Андрей. – Он совсем другим стал, вы заметили? Он… он имя себе взял. И не Новенький теперь, а Новиков, Александр Новиков, Алик. И учиться начал всерьёз. Да, – Андрей нахмурился, – ему помогло, но… но я потом понял, это, ну, что я сделал, это тоже… по-рабски. Я таким же получился. На слабом силу свою показываю. Я же сильнее, ну, беляка этого. И вот получилось, что я… придумал и на человеке… нет, он получился материалом для меня. Я когда это понял… – у Андрея расширились глаза, – я спать теперь не могу, всё думаю. Иван Дормидонтович, что мне теперь делать?
– Ты сам эту кашу заварил, – Жариков и боялся перегнуть палку, и не мог сдержать накопившуюся за эти дни горечь, – сам и расхлёбывай.
– Я не знаю, – вздохнул Андрей. – Может… может, мне пойти к нему, извиниться…
– Думаешь, он примет твои извинения? – спросил с интересом Жариков.
Андрей снова опустил голову.
– Да, вы правы, Иван Дормидонтович, я для него… раб, он меня и слушать не станет, или подумает, что это вы мне приказали.
– Что приказал?
– Ну, прощения попросить, – Андрей невесело улыбнулся. – Нас всегда заставляли прощения просить, на колени вставать, руки им целовать, сапоги… все мы так… в ногах у них навалялись. Вы же помните, мы и здесь первое время так же… просили.
Жариков кивнул. Он помнил эти мольбы о пощаде, милостивом прощении. Не все, правда, вели себя так, но… Жариков встал и пощупал чайник. Чуть тёплый, надо подогреть.
– Сейчас чаю попьём.
– Спасибо, Иван Дормидонтович, – Андрей потёр лицо ладонями, взъерошил пальцами волосы, вздохнул. – Я не знаю, что мне теперь делать, как мне жить дальше.
– А остальные что говорят? – осторожно спросил Жариков.
– Они не знают, – просто ответил Андрей. Так просто, что Жариков понял: это правда. – А узнали бы, сказали, что молодец, всё правильно, жалко мало врезал. А если ещё узнают, что он сын Большого Дока… – Андрей даже головой покрутил.
– Как же вы с такой ненавистью к белым работаете в палатах? – спросил, садясь к столу, Жариков.
– Так это же совсем другое, – Андрей искренне удивился его вопросу. – Это же русские. Они защищали нас. Мы это понимаем. И… и не пристают они к нам, – Андрей сделал выразительный жест, от которого Жариков невольно покраснел. – Мы для них не спальники, и не рабы даже. А как они к нам, так и мы к ним. Я уже даже не замечаю давно, что они белые. Будто… будто мы одной расы. Только цвета другого, – и смущённо улыбнулся. – Ахинею несу, да?
– Да нет, не такая уж это ахинея, – задумчиво ответил Жариков.
Андрей вздохнул.
– Я вот Чаку завидовал, что он сумел отомстить. За себя, за других. А я… и вот попробовал. И только мне же хуже.
Жариков встал, выключил чайник и стал накрывать на стол. Андрей молча смотрел, как он ставит тарелку с печеньем, чашки, разливает чай…
– Сахар сам клади.
Андрей кивнул, пододвинул к себе чашку, обхватил её ладонями, будто замёрз, и тихо, устало повторил:
Что мне делать, Иван Дормидонтович?
Жариков пожал плечами.
– Не знаю. Я не шучу и не играю с тобой, Андрей. Я действительно не знаю. Ты хочешь поговорить с Шерманом, так?
Андрей вздрогнул, услышав это имя, но сдержался, резко мотнул головой.
– Нет, не хочу. Он… он похож на Большого Дока, я это не понял сразу. Не хочу. Боюсь… сорваться боюсь. Но если надо…
– Кому? Тебе или Шерману?
Андрей зябко передёрнул плечами.
– Как вы скажете, Иван Дормидонтович?
– Не увиливай, – Жариков шутливо погрозил ему пальцем и тут же стал серьёзным. – Это нужно
