Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1971 год
— Ты куда? — спросил он.
— Домой, — ответил маленький человек. — Я возвращаюсь домой.
— Ступай, ступай домой,— подхватил незнакомец. — Назад во чрево земли. Но это не навсегда. Смиренного уничтожить нельзя, он продолжает идти своим путем.
— Идти? Но куда же?
— Куда? — повторил за ним пророк. — Куда? Я и сам не знаю куда.
И он зарыдал. Рыдания сотрясали его с такой силой, что он вновь разронял все бутылки. Лючио нагнулся, чтобы помочь ему подобрать их, но тут силы внезапно покинули его, отхлынули волной, и он остался лежать пластом на быстро темнеющем снегу у самого кабачка — совершению опустошенный, едва живой.
— Упился, — сказал дюжий полисмен.
Человек, называвший себя богом, попытался было вступиться за Лючио, но безуспешно.
Был вызван полицейский фургон, и Лючио впихнули туда.
— Нитчево, Нитчево, — только и смог пробормотать он, когда полисмен спросил его адрес. И его увезли.
...Битый час человек, называвший себя богом, простоял на углу у входа в кабачок. Казалось, он чем-то обескуражен. Наконец он пожал плечами и зашагал к ближайшей пивной.
Как ваша фамилия? Отчего умерла ваша мать? Снятся ли вам сны?
Нет, нет, ничего нет — ни фамилии, ни матери, ни снов. Об одном прошу — оставьте меня в покое.
Очень трудный пациент, решили врачи. Ни в чем не желает идти нам навстречу.
И через неделю его наконец выписали.
Он направился прямо домой. Дверь оказалась незапертой. В холодной прихожей стояла тишина.
Но где же кошка? Здесь ее нет, это он понял сразу. Будь она здесь, до него донеслось бы в этой тиши ее дыхание.
Хозяйка услышала, как он вошел, и появилась из глубины дома, где радио беспрерывным потоком извергало модные песенки, дурманящие и слащавые.
— Говорят, тебя уволили? — только и сказала она.
Нетрудно было заметить, что она позабыла о вечной любви, лунном свете и радугах — переключилась на суровую прозу. Ее большое тело, налитое враждебностью, преграждало ему дорогу.
Он шагнул было к лестнице, но она не дала ему пройти.
— Комната уже занята, — объявила она.
— А-а...
— Не могу ж я позволить себе такую роскошь, чтобы комната пустовала.
— Ну да...
— Должна же я быть практичной, так?
— Так.
— Всем нам приходится быть практичными. Такие дела.
— Понятно. Где кошка?
— Кошка? Да я ее вышвырнула еще в среду.
И тут что-то неистово вспыхнуло в нем в последний раз. Энергия. Гнев. Протест.
— Не может быть! Не может быть! — выкрикнул он.
— Тихо! — бросила женщина. — Да ты как обо мне понимаешь? Стану я валандаться с какой-то больной приблудной кошкой! Вот нахальство!
— Больной? — переспросил Лючио. Он сразу сник.
— Ну да.
— А что с ней такое?
— Да почем я знаю? Орала всю ночь, такой был тарарам. Вот я ее и вышвырнула.
— А куда же она пошла?
Женщина грубо захохотала.
— Куда пошла! Откуда мне знать, куда пошла эта поганая кошка! Да провались она ко всем чертям!
Огромная туша повернулась и стала подниматься по лестнице. Дверь в бывшую комнату Лючио была открыта, и женщина вошла туда. Мужской голос произнес ее имя, и дверь захлопнулась.
Лючио побрел прочь из вражеского стана.
У него возникло смутное безотчетное чувство, что песенка его спета. Да, он понял — все земное его бытие осталось позади... Он видел — линии, казавшиеся ему параллельными, внезапно пересеклись, и дальше дороги нет.
В нем не осталось ни страха, ни жалости к себе, ни сожаления о былом.
Он дошел до угла и, повинуясь инстинкту, повернул в переулок.
И тут снова, последний раз в его жизни, свершился великий акт милосердия божия. Прямо перед собою он вдруг увидел хромавшую, странно обезображенную кошку. Она! Нитчево! Его пропавший друг!
Лючио стоял не шевелясь и ждал, пока кошка приблизится к нему. Она едва брела. Но глаза человека и кошки медленно подтаскивали их друг к другу, словно на аркане, преодолевая сопротивление ее тела. Ибо кошка была совершенно изуродована, она еле передвигалась.
Смерть ее наступала медленно. Но неотвратимо. И кошка, не отрываясь, глядела на Лючио.
В ее янтарных глазах по-прежнему были достоинство и такая безмерная преданность, словно Лючио отсутствовал каких-нибудь несколько минут, а не много-много дней, полных голода, холода, бедствий.
Лючио наклонился, взял кошку на руки. Посмотрел, отчего она захромала. Одна лапа была перебита. С тех пор, должно быть, прошло уже несколько дней: она почернела, нагноилась, и от нее шел скверный запах. Тело кошки стало почти невесомым — мешочек с костями, а мурлыканье, которым она его встретила, — почти беззвучным.
Как же с нею стряслась такая беда? Кошка не могла ему этого объяснить. И он тоже не мог объяснить ей, что стряслось с ним. Не мог рассказать ни про бурчанье мастера, стоявшего у него за спиной, ни про спокойную надменность врачей, ни про хозяйку, светловолосую и грязную, для которой что тот мужчина, что этот — все едино.
Молчание и ощущение близости заменяли им речь.
Он знал — ей долго не протянуть. И она это тоже знала. Взгляд у нее был усталый, погасший — в нем уже не горел упрямый огонек, говорящий о жажде жизни, тот огонек, в котором таится секрет героической стойкости живого существа. Нет, он больше не горел. Глаза ее потухли. Теперь они были полны всеми тайнами и печалями, какими может ответить мир на бесконечные наши вопросы. Полны одиночества — да, одиночества. Голода. Смятения. Боли. Всем этим глаза ее были полны до янтарных ободков. С них было достаточно. Они уже не хотели ничего. Только закрыться, чтобы не надо было больше терпеть. Он понес ее по мощенной булыжником улице, круто сбегавшей к реке. Идти было легко — к реке спускались все улицы городка.
Воздух потемнел, в нем уже не было злобного сияния солнечных лучей, отражаемых снегом. Ветер подхватывал дым, и он с овечьей покорностью бежал над низкими крышами. Воздух был пронизан холодом, сумрак густел, переходя в черноту. Ветер подвывал, как тонкий туго натянутый провод. Где-то вверху вдоль набережной прогромыхала груженная железом машина — металл с завода, все больше и больше погружавшегося во тьму, по мере того как земля отворачивала одну свою сторону от жгучих затрещин солнца и медленно подставляла ему другую.
Лючио говорил с кошкой, а сам заходил все глубже в воду.
— Скоро, — шептал он ей. — Скоро, скоро, совсем уже скоро.
Лишь на какой-то миг она воспротивилась — в порыве сомнения вцепилась ему в плечо и в руку.
Боже мой, боже мой, для чего ты меня оставил?
Но вспышка эта тут же угасла, вера в Лючио снова вернулась к ней, река подхватила их и понесла прочь. Прочь из города, прочь, прочь из города — словно дым заводских труб, уносимый ветром.
Прочь на веки веков.
Перевела с английского С. Митина
Курганы Отрара
Они расположены на северо-востоке Кызылкумов, неподалеку от желтой ленты Сырдарьи. Мощная гряда курганов протянулась на километры, занимая площадь в несколько тысяч гектаров... Курганы скрывают остатки едва ли не крупнейшего из древних городов Средней Азии, уничтоженного полчищами Чингисхана.
Возможно, эти курганы — хранители величайших творений древней культуры. Но для того чтобы прикоснуться к их тайне, потребовались столетия и еще потребовались последние пятьдесят лет, которые позволили казахскому народу, использовав все достижения современной науки и культуры, уверенно и бережно приподнять полог, скрывающий уникальные ценности национальной культуры прошлого.
«Газик» медленно ехал по городу, и под шинами сухо поскрипывал песок. Сквозь заднее стекло было видно, как ветер стремительно заносит песком колею, остающуюся за машиной. Ветер словно берег покой Отрара и потому стремился тотчас стереть всякий след пребывания в нем кого-нибудь из посторонних. Холмы и курганы мертвого города, остающиеся позади, отступая к горизонту, словно врастали в землю, уменьшаясь в размерах.
«Газик» медленно ехал по городу, и под шинами сухо поскрипывал песок. Сквозь заднее стекло было видно, как ветер стремительно заносит песком колею, остающуюся за машиной. Ветер словно берег покой Отрара и потому стремился тотчас стереть всякий след пребывания в нем кого-нибудь из посторонних. Холмы и курганы мертвого города, остающиеся позади, отступая к горизонту, словно врастали в землю, уменьшаясь в размерах.
И в какой-то момент с одного из холмов город открылся нам весь. Отрар лежал внизу, превращенный в курганы, лежал, как немая карта, на которой только контуры и нет названий. Перед нами было тысячекратное увеличение того Отрара, что мы видели на листе ватмана, приколотом кнопками к стене одной из комнат Института истории, археологии и этнографии имени Чокана Валиханова Академии наук Казахстана. Карта была испещрена крестиками, отмечавшими места будущих раскопок невиданного прежде масштаба и размаха, которые начинают сейчас казахские археологи, и нашим собеседником был доктор исторических наук Кемаль Акишев.
