Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1980 год
Валериан Скворцов Фото автора
В «жилых кварталах» Аджимушкая
Начиная с 1969 года, журнал публиковал под рубрикой «Аджимушкай. Экспедиция «Вокруг света» очерки и статьи о героической обороне Аджимушкайских каменоломен во время Великой Отечественной войны. В этом номере мы публикуем очерк писателя Василия Маковецкого, жителя города Керчи, о находках, сделанных им в одной из малоизвестных, расположенных на отшибе штолен...
Эту штольню показал мне житель Аджимушкая, задорный старик, у которого в разговоре то и дело проскакивало: «От не люблю, когда люди брешут!» Старик уверял, что вода в каменоломнях всегда была и есть; а внутри каменоломен, в этой штольне, стояло и стоит целое озеро воды. И вода, мол, там коренная, подземная. Так он говорил.
Мы с ним крепко заспорили. Я не раз бывал под землей — и с экскурсиями, и в одиночку — не видел никакой воды. А про озеро даже и не слышал. Правда, работник Керченского историко-археологического музея Дмитрий Кириллин сказал однажды, что где-то в старых архивах есть упоминание о каком-то древнем храме, расположенном глубоко под каменоломнями; будто бы там у подземного источника совершала обряды, лечилась пантикапейская знать. Не об этой ли воде говорил старик? Вряд ли. Предание о храме скорее всего отзвук легенды. Но зато достоверно известно, что без воды здесь страдали красные партизаны в гражданскую войну. То же самое и даже много хуже было в Великую Отечественную. В материалах музея обороны Аджимушкая, расположенном тут же, под землей, нет никаких сведений о подземной воде, кроме тех, что защитники каменоломен пробивались сквозь толщу камня к колодцу, находящемуся снаружи, что рыли с великим трудом собственный колодец и пока его долбили, вода добывалась снаружи с боем, буквально пополам с кровью. И еще: воду собирали по каплям с потолков, высасывали из влажных камней. О каком же подземном озере может идти речь?
Спорили мы со стариком у того аджимушкайского колодца, что расположен в лощине, недалеко от обелиска в честь павших партизан гражданской войны. Я подошел к колодцу напиться, а старик как раз набирал ведром воду для своей коровы, пасшейся неподалеку.
— Ладно, — сказал он. — Раз ты такой упрямый, встретимся тут же через час. Я отведу домой корову и возьму фонарь.
— И вы покажете мне подземное озеро?
— Покажу!
Ни фонаря, ни свечей дома ему найти не удалось. Он захватил большую на подставке керосиновую лампу с надтреснутым стеклом. Под невысоким обрывчиком старик раздвинул кусты и с кряхтеньем полез в узкую дыру. Я кое-как протиснулся за ним. Мы оказались в широком и низком сводчатом зале, заваленном камнями, — словно под опрокинутой миской. В сумраке перед нами постепенно обозначился угол поставы — каменного целика, оставляемого при разработках для поддержания кровли. По обеим сторонам поставы чернели входы штолен. Одну из них, левую, перегораживала развалившаяся каменная стенка. Такие стенки выкладывали караульные подземного гарнизона для защиты от немецких пуль и гранат. Я оглядывался, предполагая, как это бывало не раз, узнать место, где раньше ходил с товарищами. Но нет, эту углом выпирающую поставу и черные дыры штолен мне никогда видеть не приходилось.
Старик повел по левой штольне, мимо караульного укрытия. Идти с лампой было очень неудобно. Я все время боялся зацепиться стеклом за кровлю, которая то уходила вверх, то нависала шершавым коржом над головой и заставляла пригибаться, держал лампу около самого лица, она меня слепила, я почти ничего не видел. Однако приметил: штольня была похожа на ствол лежавшего дерева — направо и налево отходили «ветви», и мы все время спускались вниз. Потом старик повернул налево, по ходу, изгибавшемуся крутой дугой. Прошел шагов двадцать и остановился.
— А ну дай-ка света! Я поднял лампу. Впереди осветилась широкая тупиковая камера. В первое мгновение мне показалось, что в ней стоит вода. Но нет, воды не было, а был только след воды, темный след, тянувшийся по всем стенам как панель. Дно камеры покрывал слой глины. Она ссохлась чешуйками и, когда я спустился вниз, мягко захрустела под ногами. Присев на корточки, старик ахал и охал. Он казался очень расстроенным и в великой досаде скреб затылок, не понимая, куда подевалась вода.
Так, значит, это и было то озеро, к которому он меня вел? Да, да, оно самое, сказал старик, и дней десять назад здесь еще стояла вода. Он сам пил эту воду!
Я поставил лампу на выступ камня, разгреб глину и начал копать сначала ножом, а потом руками. Под глиной была тырса, труха, остающаяся после резки камня. Я выкопал яму почти на всю руку, до плеча, достал цельный камень, соскреб с него слой темной почвы, перемешанной с тырсой, крепко сжал в горсти. Разжал — тырса посыпалась. Она была совершенно сухая.
— Я пил воду, сам пил! — твердил старик.
Дней десять назад? Как-то не верится. И то, что вода здесь была коренная, подземная, тоже непохоже. Видимо, в пору сильных ливней сюда стекали поверхностные воды. Штольня, по которой мы сюда пришли, как я уже говорил, все время понижалась. Ливневый поток несся по ней, сметая с пути тырсу, а потом взбаламученная вода отстаивалась и оседала на дне камеры слоем глины. Но все же в этот день я попробовал подземную водичку. Как ни торопился мой провожатый к выходу, я медлил, задерживался на каждом углу (здесь столько было замет тех страшных дней!), и, отсвечивая лампе, из черноты бокового хода вдруг сверкнула капля воды. Я подошел. Капля набухала на конце ржавой проволоки, прикрученной к вбитому в кровлю гвоздю. Среди камней валялась почти в труху проржавевшая консервная банка с оборванной проволочной дужкой. Проволока на банке была такая же, как и на гвозде. Видимо, там она и висела, пока не оборвалась...
— Батя, иди сюда! — закричал я. — Смотря, какую воду они пили!
Старик отозвался недовольно:
— Чего там? Пошли, пошли! Керосину в лампе, поди, совсем не осталось!
Капля была высоко. Я ее снял тыльной стороной ладони. Слизнул. Холодная, чистая капелька влаги... Не в этой штольне, в другой, помню, попалась мне как-то стеклянная баночка, прикрепленная проволокой к длинной палке. Я тогда никак не мог сообразить, что это за устройство. А теперь подумал: наверное, они так собирали капли с высоких потолков. Ходил человек, задрав голову, и собирал...
Завтра я приду сюда опять. Приду один. Никто меня не будет торопить, никто не помешает. И возможно, эта штольня откроет мне что-то новое о страшных днях войны.
Не меньше часа скитался я по осыпям и ложбинам, отыскивая вчерашний ход. Память подсказывала: обрывчик, кусты сумаха, за кустами — дыра. Но здесь, на пустыре, везде обрывы, везде растет сумах, а щелей и заходов не сосчитать. Попробуй отыщи ход, если его к тому же прикрывает бугор. Видимо, когда-то этот лаз пытались взорвать и засыпать: стена обрыва рухнула и частью скатилась обломками под землю, а частью осталась бугром. В трех шагах пройдешь, не заметишь.
Но вот я опять под землей. Наверху разгорается знойный день, а здесь прохлада и сумрак. Спешить некуда, пусть глаза привыкнут к темноте. Постепенно она рассеивается. Я вижу с одной стороны щель, заполненную сияющим небом, а с другой — две черные штольни, уходящие в глубину. Пойду по вчерашней, левой, и буду смотреть только на стены.
Пока из-за спины достает дневной свет, иду в полумраке с опущенным фонарем.
Поворот. Чернота. Луч фонаря пробивает ее, и сразу видно, что штольня опускается. Должно быть, разработка шла по залеганию каменного пласта. Штольня как бы подныривает под верхний ярус каменоломен. Оттого-то, наверное, я вчера ни разу не увидел щели или просвета на поверхность, не то что в других штольнях, где через каждые сорок-пятьдесят шагов сверху цедится дневной свет — дыра, просаженная взрывом. А этих ходов немцы, надо полагать, своими взрывами не доставали. Не доставали, но сотрясения вызывали обвалы и здесь. То и дело путь перегораживают толстенные коржи с обрушенной кровли.
Стоп! На стене надпись. Углем, женским округлым почерком набросана фраза:
«Лина, как ты сюда попала, где твои дети?»
Будто вскрик в тишине! И все подземелье вдруг застыло в ожидании ответа, устремив из темных углов взоры на освещенный кусок стены. «Лина... как ты сюда попала... где твои дети?»
Едва ли эта надпись могла появиться после войны. Зачем женщине ходить под землей, и кто бы стал задавать ей тут такие вопросы? Эта фраза — документ военных дней... В неразберихе, в подземной толчее кто-то узнал свою родственницу, знакомую или соседку. Думали, она с детьми эвакуировалась, а она здесь и одна. И ничего не понимает, не слышит. Контузило во время бомбежки? Или потеряла рассудок? И тут-то ее знакомая, тщетно добивавшаяся от нее ответа, написала углем на стене свой вопрос...
