Наследники Скорби - Алёна Артёмовна Харитонова
***
На следующий день Остриковичи собирались в дом к старосте. Елька, отчаянно стеснялась забытой и чужой сестры, а потому старалась на глаза ей не попадаться, все пряталась за мать или Стояну, да смущенно теребила кончик косы. Руська в новой рубахе и портах, но с отчаянно красными выдранными за ночевку в саду ушами, вид все одно имел важный. Уши, что — заживут! А вот как он окрестным мальчатам расскажет про то, что меч сестрин в руках держал да спал ночью в саду… от зависти все удавятся!
И только Млада, глядя как старшая дочь натягивает через голову черную кожаную верхницу, вздохнула и полезла в сундук.
— Дитятко, на вот, надень, тебе вышивала. Думала приедешь, порадуешься, — и мать неловко протянула обережнице расшитую по вороту и рукавам праздничную рубаху.
— Спасибо, — прошептала Лесана, разглядывая нежданный подарок.
Рубаха была хороша и той, прежней Лесане, пришлась бы в пору и к лицу. Но то прежней. А нынешней в груди окажется велика, на плечах натянется, вдоль тела обвиснет. И примерять не надо.
Поэтому девушка только вздохнула и, как могла мягко, сказала матери:
— Стояне больше пойдет. Она в ней пригожая будет, не то, что я.
Млада недовольно поджала губы, но спорить не стала.
Дом Неруна, как и всякого кузнеца, стоял на окраине деревни. Богатый, добротный. Столы хозяева накрыли во дворе. Семья Юрдона пришла последней. Оттого отец всю дорогу костерил Стояну, что долго косу плела, да бусы перебирала. Лесана знала — Стояниной вины в задержке не было, родитель попросту отводил душу из-за того, что старшая дочь шла рядом в неподобающем платье, да еще и черная, как ворона.
Ступив на хозяйский двор, обережница внезапно растерялась. Куда ей идти? Отец пошел за стол к мужикам, мать поспешила к хозяйкам, что стояли у крыльца, готовые приносить-уносить снедь, сестра убежала к подругам, которые яркой нарядной стайкой сбились в стороне. Чуть поодаль сгрудились парни, стояли, будто сами по себе, но, то и дело, бросали вороватые взгляды на румяных девок.
С появлением Осененной разговоры смолкли. Соотчичи с любопытством рассматривали старшую дочь Юрдона и Млады.
Чувствуя на себе осуждающие взгляды женщин, неодобрительные мужчин, стыдливые взоры девок и любопытные парней, Лесана снова ощутила себя чужой. Никому непонятной.
— Млада, чего это она у тебя к мужам-то села? — тихо охнула старая Тёса.
— Ей можно, ратоборец она, — услышала Лесана виноватый голос матери.
Только опустившись на лавку рядом с Неруном, девушка поняла, что нарушила все заветы дедов. Не по обычаям было, чтоб мужчины с женщинами садились рядом. Вот только обережница давно не относила себя к женщинам. Да и привыкла есть за одним столом с мужиками и спать с ними же бок о бок.
Единственный раз порадовалась Лесана за родителей — когда староста поднял в ее здравие братину. Отец тогда горделиво приосанился, а мать украдкой вытерла слезу. Однако сама девушка от чарки отказалась:
— Спасибо, Нерун, за честь, но Осененные хмельного не пьют.
— Что так? — подивился староста.
— Пьяный ни себе, ни Дару не хозяин, — ответила Лесана.
— Нам надысь колдун обережный круг обновлял, так что пей смело, — знакомый голос раздался где-то рядом. — Дар твой непотребен будет. Ходящие нашу весь за версту минуют.
Девушка отыскала взглядом того, кто нарочито громко, с кичливой поддевкой сказал эти слова, и с трудом узнала Мируту. Где тот статный парень, с которым она целовалась под калиновым кустом? Видать, там и остался. Напротив сидел детина с покрасневшим лицом (видать, пока столы накрывали, приложился к бражке) — некрасивый, чужой. И что она тогда, дурища, нашла в нем? Рожа глупая, глаза мутные, губы мокрые. Да и сам весь какой-то противный.
— Видела я круг, — кивнула Лесана, уводя разговор в другую сторону, — на совесть сделан, Велеш, поди, у вас был? — она повернулась к хозяину подворья.
— А кто ж его знает? Мы имя-то не спрашивали, — растерялся Нерун. — Молодой какой-то поутру приехал, буевище проведал, резы подновил, деньги взял да к вечеру отбыл. Даже на ночь не остался.
— Видать торопился, — Лесана почувствовала, как горло сжалось от тоски.
Смертельно захотелось увидеть хоть Велеша, хоть кого другого из былых соучеников. Только бы не эти рожи. Кого угодно из Цитадели, кто примет в ней равную, а не девку, ряженую к собственному бесчестью парнем.
Сельчане неторопливо ели, разговоры тянулись своим чередом. Вот только Лесане беседовать здесь было не с кем и не о чем. Мужики чурались с ней говорить, опасались в лужу перед девкой сесть. Мать неловко краснела и тоже, по всему боялась, что дочь подойдет и встрянет в беседу старших. Подружки… те все мужние уже, кто на сносях, кто ребятенка на руках тетешкает. О чем с ними говорить? Они ей про болячки детские, про труды домашние, а она им про что? И почему она, глупая, думала, будто ничто не поменяется, будто вернется она в деревню и все будет по-прежнему? Нет. Не будет.
Заставила Неруна празднество собрать, думала отцу-матери честь тем оказать, пусть сельчане глядят теперь с уважением, окружат почетом. А вышло все иначе. Вроде и в чести родителям не отказывают, да только, на этакую дочь глядя, глаза стыдливо отводят.
От острой досады захотелось встать и уйти. Сей же миг! Но куда и как уйдешь с пира в твою же честь по твоему же требованию собранного. Сиди, дурища. Гляди и на ус мотай: прежде, чем делать, думать надо.
— А скажи, Лесанка, чего это вы — колдуны — такие деньжищи с нас дерете? — пьяный голос осмелевшего Мируты вырвал девушку из тоскливых дум.
— Я не колдун, я вой, — сухо ответила она. — Но, соберись ты обозом, еще больше возьму.
— Это за что же? — мужчина подался вперед, устремив на нее взгляд помутневших глаз.
— За жизнь, — просто ответила обережница и так посмотрела на неудавшегося жениха, что тот осел обратно на лавку.
Но от этой его выходки на душе у девушки стало пасмурно. Вспомнила о том, как накануне сама, своими руками обескровила Цитадель. Затворила брату
