Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1974 год
На опустевших после выгрузки беженцев лодках часть пассажиров отправляется на берег. Здесь можно купить дешевые черепаховые безделушки или крокодильи шкуры, а потом продать их в Рио или в Сан-Паулу вдвое дороже. То же можно проделать и с золотом: Сантарен служит главным перевалочным пунктом между приисками Итайтубы, где добывается сей благородный металл, и ювелирными мастерскими юга страны. Кто не имеет средств для солидных операций, может в любом из баров Сантарена испить знаменитой гуараны — напитка, унаследованного от индейцев, либо просто поваляться на сером песке пляжа, раскинувшегося на несколько километров.
Самая интересная достопримечательность этого шестидесятитысячного городка — знаменитая коллекция древнеиндейской керамики, собранная местным адвокатом Убиражарой Бентесом Соузон. Я уже бывал ранее в Сантарене и видел эту коллекцию, однако не мог упустить случая, тем более что отель «Уирапуру», где она хранится, находится на самой набережной. В темных боковых комнатках и чуланах убогой гостиницы можно увидеть тридцать тысяч памятников материальной культуры вымерших индейских племен. Возраст некоторых из этих экспонатов исчисляется тысячелетиями. Серые вазы и глиняные игрушки, костяные наконечники стрел и громадные погребальные урны, украшенные тончайшей орнаментальной лепкой сосуды и ритуальные каменные идолы...
Почти все это создавалось за много веков до появления в этих краях Орельяны. Наследники великой культуры, следы которой собрал Убиражара, — индейские племена тапажос — были безжалостно уничтожены. В середине XIX века погиб последний тапажо. И о том, сколь варварски относилась бразильская «цивилизация» к индейцам, свидетельствует тот факт, что оказался потерянным язык племен тапажос. Спохватившиеся совсем недавно лингвисты с ужасом обнаружили, что им известно только три слова из языка народа, который сосуществовал с белыми целых три с половиной столетия!
...Когда мы отходим из Сантарена, на нижней палубе раздаются крики беременной мулатки Лурдес. Она все-таки не успела добраться до Обидуса, куда мы должны были подойти только завтра утром. Двое матросов спешно несут ее в каюту «докторы». Сзади шагает невозмутимый супруг, ворча себе под нос: «Держись, жена! Раз уж бог решил, так тому и быть».
Через двадцать минут Соня выносит ему дочь, закутанную в полотенце.
— Это к счастью, — говорит она. — Ребенку будет хорошо. У нас чуть не каждый рейс случается такое.
Отец смотрит на новорожденную, словно петух на зерно: сначала одним глазом, потом другим, вздыхает и говорит:
— Зато бесплатно...
Девочку тут же нарекли по требованию экипажа Лаурой. В честь судна.
Когда папаша с Лаурой в руках удаляется, из каюты Сони выходит Лурдес, поправляя волосы.
— Вам надо бы еще полежать, — говорит Соня.
Лурдес отрицательно качает головой и идет по трапу вслед за мужем.
— Боится, что, если останется у меня в каюте, придется платить, — улыбается Соня.
— А вы не хотите купить это? — раздается голос у нас за спиной.
Жозе Катарино протягивает Соне свои серьги.
— Я, понимаете, взял билет только до Манауса...
— А ну марш отсюда! — говорит Итамар, берет его за локоть и поворачивает лицом к трапу, ведущему вниз.
Солнце опускается в кофейную Амазонку прямо перед носом «Лауро Содре». До ужина остается еще около часа, но на нижней палубе уже выстроилась длинная очередь с мисками, банками и чашками. Первой в очереди, как всегда, стоит Матильда.
...После Сантарена мы плыли еще несколько дней, словно пытаясь догнать игравшее с нами в прятки солнце. Каждый день оно ускользало от погони, опускаясь в мутные воды реки где-то впереди, а на другое утро выныривало далеко за кормой.
Утренний кофе, обед, ужин, жара, комары, вода, буйная зелень берегов, убогие хибары, жмущиеся к воде... Каждый день путешествия был так же похож на другой, как крохотные поселки, у которых мы останавливались, приветствуя аборигенов басовитым ревом гудка. С плеском падали якоря, с грохотом бежали в воду якорные цепи, судно окружали лодки, нагруженные плодами манго, арбузами, кокосовыми орехами, туесками с терпким диким медом и густым домашним вареньем. Не торгуясь, мальчишки отдавали свой товар за бесценок, а потом, протягивая руки, просили хлеба.
На каждой стоянке, осведомившись у мальчишек насчет наличия или отсутствия в воде пираний, Итамар нырял с нижней палубы в реку и демонстрировал технику плавания выглядывавшей с верхней палубы Соне.
В Обидусе сошла Лурдес со своей кричащей Лаурой и невозмутимым супругом. В Оришимине мы прощались с Матильдой, которая со всем своим выводком, с мешками, собачками и курами едва не перевернула утлую лодчонку.
Каждый раз, высадив пассажиров, «Лауро Содре» басовито гудел, словно прощаясь с ними, а потом продолжал свой путь.
Все почувствовали себя по горло сытыми и этой рекой, и жарой, и «рис-фасолью» в столовой, и фантастическими закатами, и зеленью берегов. Жозе Катарино принялся в третий раз обходить первый класс с тетушкиными серьгами в руках. Из восьмой каюты сперли кошелек с полсотней крузейро, а в третьем классе у кого-то случился жестокий приступ эпилепсии. «За недостойное поведение» были высажены на берег три веселые соседки сестры Ионисии. Сеньор Фернандо исписал цифрами всю свою записную книжку. Тут мы наконец причалили к последнему перед Манаусом порту — Итакоатиара. Здесь нам надлежало разгрузить взятую в Кокале соль. Для этого нужно было стоять около двенадцати часов. Весь день и часть ночи.
Нечего и говорить, что почти все население «Лауро Содре» ринулось на берег, намереваясь размять ноги и набраться сил перед последним переходом: от Итакоатиары до Манауса оставалось около двенадцати часов хода.
Сеньор Фернандо разочарован
На грязной пристани Итакоатиары развешаны афиши, приглашающие гостей города на муниципальную сельскохозяйственную «экспозицию». Этот призыв вызывает у сеньора Фернандо приступ энтузиазма. Размахивая удочкой и хватая нас с Итамаром за руки, он предлагает отменить намеченную рыбную ловлю и немедленно отправиться туда. Однако прислушивавшийся к нашему спору грузчик, извинившись за то, что вмешивается в беседу сиятельных господ, сообщает, что лучше поехать на «экспозицию» вечером. Днем часть скота гонят на пастбище, объясняет он, а кроме того, вечером работают развлекательные заведения, в том числе буате.
Слово «буате» в «цивилизованном» мире означает ночной бар с выпивкой, танцами и, возможно, девушками. Поэтому Итамар воодушевился и без лишних слов согласился отправиться на «экспозицию», но только в конце дня. Сказано — сделано!
Вечером мы встречаемся на пристани, берем дребезжащий таксомотор, жалобно пискнувший рессорами, когда в него погружается чета Рихтеров, и катим на «экспозицию», овевая сизым дымом ночную Итакоатиару. Водитель знает службу не хуже, чем любой его коллега в Нью-Йорке или Порту-Алегри: полчаса он описывает долгие круги по городу до тех пор, пока сеньор Фернандо не заявляет, что он — человек, которого ни один таксист не мог обмануть даже в Нью-Йорке, — не позволит обокрасть себя в этой вонючей Итакоатиаре. Когда мы в третий раз видим вывеску «Площадь Жетулио Варгаса», сеньор Фернандо мягко хлопает водителя по плечу и говорит:
— Все равно я не дам тебе больше трех крузейро. И то только потому, что я сегодня в хорошем настроении, так как поймал утром две большие рыбы.
— Но послушайте, доктор! Мы возим туда за пять крузейро...
Он оборачивается, но, взглянув в голубые баварские глаза сеньора Фернандо, понимает, что спор лишен смысла. Через мгновение мы подкатываем к «экспозиции», находившейся от пристани в пяти минутах пешего хода.
Мы выходим, к нам подбегают девочки в белых юбочках с повязками «Комитет по пропаганде» и вручают отпечатанные на мимеографе буклеты, где сказано, что муниципальная выставка позволит уважаемым посетителям ознакомиться с достижениями знаменитых на весь штат Амазонас животноводов Итакоатиары. Сеньор Фернандо расправляет плечи, достает записную книжку и шагает вперед. Увы, его ожидает жестокое разочарование.
В крошечных стойлах под дырявым навесом, утопая в навозе и моче, лежат и стоят весьма заурядные, грязные и худые коровы. В соседнем «павильоне» в такой же грязи уныло разглядывают зевак несколько крутолобых буффало, завезенных сюда, видимо, с острова Маражо. В их темных глазах читается тоска и голод.
Негодованию сеньора Фернандо нет границ. Он оскорблен в своих лучших чувствах.
— Как! И это экспозиция лучшего скота штата Амазонас? Эти жалкие трупы, с которых даже шкуру хорошую не получить, нам показывают как образец?
Он прячет записную книжку, долго бранится, размахивая руками и уверяя меня, что, если бы я посетил выставку скота на юге, где-нибудь в Гуашибе, например, я бы получил представление о том, что такое хороший бразильский скот. А эти разбойники... Он подходит к ворочающему в одном из стойл серую солому человеку и спрашивает:
