Вавилон - Ребекка Ф. Куанг

— Мы знаем, — сказал Энтони.

— Вы знаете? — спросил Робин.

— Гриффин боялся этого некоторое время. Мы следили за Джардином и Мэтисоном, отслеживали события на Фабриках. Хотя никогда еще не было так плохо. До сих пор это был просто шум. Но они действительно начнут войну, вы думаете?

— У меня есть бумаги... — Робин потянулся к нагрудному карману, как будто они все еще были спрятаны в пиджаке, а затем выругался. — Черт возьми, они все в моей комнате...

— Что в них написано?

— Это письма, переписка между Ловеллом и Джардином, и Матисоном, и Палмерстоном, и Гютцлаффом, целая куча — о, но я оставил их на Мэгпи Лейн...

— Что в них написано?

— Это военные планы, — сказал Робин, запыхавшись. — Это планы, которые разрабатывались месяцы, годы...

— Они являются доказательством прямого сговора? — Энтони надавил.

— Да, они указывают на то, что переговоры никогда не были добросовестными, что последний раунд был лишь предлогом...

— Хорошо, — сказал Энтони. — Это очень хорошо. Мы можем работать с этим. Мы пошлем кого-нибудь, чтобы забрать их. Ты в старой комнате Гриффина, правильно? Номер семь?

— Я... да.

— Очень хорошо. Я разберусь с этим. А пока я предлагаю вам всем успокоиться. — Он сделал паузу, повернулся и тепло улыбнулся им. После недели, которую они только что пережили, вид лица Энтони в мягком свете свечей заставил Робина расплакаться от облегчения. — Теперь вы в надежных руках. Я согласен, что все очень плохо, но мы не можем ничего решить в этом туннеле. Ты очень хорошо справилась, и я представляю, как ты напуган, но теперь ты можешь расслабиться. Взрослые уже здесь.

Подземный ход оказался довольно длинным. Робин потерял счет расстоянию, которое они прошли; должно быть, около мили. Он задавался вопросом, насколько обширной была сеть — время от времени они проходили мимо разлома в туннеле или двери, встроенной в стену, что наводило на мысль о большем количестве скрытых входов по всему университету, но Энтони вел их дальше без комментариев. Робин предположил, что это были одни из многочисленных секретов Гермеса.

Наконец, проход снова сузился, так что идти можно было только в одну шеренгу. Энтони шел впереди, держа свечу высоко над головой, как маяк. Летти шла чуть позади него.

— Почему ты? — тихо спросила она. Робин не мог понять, хотела ли она быть сдержанной, но тоннель был настолько узким, что ее голос донесся до конца шеренги.

— Что ты имеешь в виду? — пробормотал Энтони.

— Тебе нравилось в Вавилоне, — сказала Летти. — Я помню, ты проводил для нас ознакомительную экскурсию. Тебе там очень нравилось, и они тебя обожали.

— Это правда, — сказал Энтони. — В Вавилоне ко мне относились лучше, чем когда-либо.

— Тогда почему...

— Она думает, что дело в личном счастье, — вмешался Рами. — Но, Летти, мы уже говорили тебе, что не важно, насколько мы были счастливы лично, дело в более широкой несправедливости...

— Я не это имела в виду, Рами, я только...

— Позволь мне попытаться объяснить, — мягко сказал Энтони. — Накануне отмены рабства во всех колониях мой хозяин решил, что хочет собрать вещи и вернуться в Америку. Там, видите ли, я не стал бы свободным. Он мог бы держать меня в своем доме и называть своим. Этот человек называл себя аболиционистом. Он годами осуждал общую торговлю; казалось, он просто считал наши отношения особенными. Но когда предложения, которые он публично поддерживал, стали законом, он решил, что не сможет вынести жертву потери меня. Поэтому я пустился в бега и нашел убежище в Оксфорде. Колледж принял меня и прятал до тех пор, пока я не был юридически объявлен свободным человеком — не потому, что их очень заботила отмена смертной казни, а потому, что профессора Вавилона знали мою ценность. И они знали, что если меня отправят обратно в Америку, они потеряют меня для Гарварда или Принстона.

Робин не мог разглядеть лицо Летти в темноте, но он слышал, как участилось ее дыхание. Он подумал, не собирается ли она снова заплакать.

— Добрых хозяев не бывает, Летти, — продолжал Энтони. — Неважно, насколько они снисходительны, насколько милостивы, насколько заинтересованы в твоем образовании. В конце концов, хозяева остаются хозяевами.

— Но ты же не веришь в это в отношении Вавилона, — прошептала Летти. — Правда? Это просто не то же самое — они не порабощали тебя — я имею в виду, Христос, у тебя было общение...

— Ты знаешь, что сказал хозяин Экиано, когда его освободили от рабства? — мягко спросил Энтони. — Он сказал ему, что через некоторое время у него будут свои рабы.

Наконец, туннель закончился ступенями, покрытыми деревянной доской, сквозь которую струился солнечный свет. Энтони прижал уши к планкам, подождал мгновение, затем отпер доску и толкнул.

— Поднимайтесь.

Они вышли на залитый солнцем двор перед старым одноэтажным кирпичным зданием, наполовину скрытым за массой разросшегося кустарника. Они не могли уйти слишком далеко от центра города — до него было не больше двух миль, — но Робин никогда раньше не видел этого здания. Его двери выглядели заржавевшими, а стены почти заросли плющом, как будто кто-то построил это место, а потом забросил его несколько десятилетий назад.

— Добро пожаловать в Старую библиотеку. — Энтони помог им выбраться из туннеля. — Даремский колледж построил это место в четырнадцатом веке как переполненное помещение для хранения старых книг, а потом забыл о нем, когда получил финансирование на строительство новой библиотеки ближе к центру города.

— Только Старая библиотека? — спросила Виктория. — Никакого другого названия?

— Ни одного, которое мы используем. Название обозначило бы ее важность, а мы хотим, чтобы ее не заметили и забыли — что-то, что вы пропустите, когда увидите в записях, что-то, что легко перепутать с чем-то другим. — Энтони приложил ладонь к ржавой двери, что-то пробормотал себе под нос, а затем толкнул. Дверь с визгом распахнулась. — Входите.

Как и Вавилон, Старая библиотека была гораздо больше внутри, чем можно было предположить по ее внешнему виду. Снаружи она выглядела так, как будто могла вместить максимум один лекционный зал. Внутреннее же помещение могло бы быть первым этажом библиотеки Рэдклиффа. Деревянные книжные полки исходили из центра, а еще больше выстроились вдоль стен,