Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №01
После особенно болезненного удара бегемот вдруг вскидывает голову и с ревом бросается на мельтешащих перед ним человечков. Потрясая повисшими на нем гарпунами, он выбегает на берег. Толпа, побросав оружие, с визгом брызгает в разные стороны. Гиппопотам на секунду застывает, как бы опомнившись и испугавшись своего отчаянного порыва, и поворачивает обратно в реку. Однако веревки натягиваются и не пускают его.
Дружными рывками, шаг за шагом, охотники выводят его на берег. Бегемот стоит у самой воды, обреченно опустив голову. Он уже не способен сопротивляться. Сил едва хватает, чтобы держаться на ногах. Теперь охотникам остается лишь добить его. Человек с ружьем осторожно подходит к животному и стреляет почти в упор ему в голову. Выстрел не оказывает ожидаемого действия. Методично щелкая затвором, стрелок всаживает в гиппопотама пулю за пулей...
Неожиданно животное срывается с места и бросается в воду. Растерявшиеся охотники падают, не сумев удержать веревки. Но, кажется, этого уже не требуется. Бегемот неловко валится на бок, вздымая каскады брызг, и перекатывается через спину. Агония длится недолго. Люди, ликуя, спешат к добыче, окружают ее плотным кольцом и, радостно галдя, выдергивают из тела гиппопотама уцелевшие гарпуны и оставшиеся в нем наконечники. Они горячо обсуждают, чье оружие первым поразило животное. Каждый неопровержимо доказывает соплеменникам, что не кто иной, как он, смертельно ранил гиппопотама. Все хотят прослыть ловкими и удачливыми добытчиками.
Охотники сообща выкатывают необъятную тушу на берег. Они заливаются счастливым смехом и с размаху хлопают бегемота по брюху. Добыта целая гора мяса! Начинается дележ. Он сопровождается бурными проявлениями радости. Кто-то вдохновенно поет, кто-то пританцовывает с большим куском мяса в руках, предвкушая обильную трапезу и гулянье на всю деревню. По изможденному виду этих людей можно понять, что им нечасто удается поесть вдоволь, а тем более — заполучить столь сытный трофей. Для этого, как я уже говорил, требуется неурожай, разрешение властей и охотничье счастье.
Все внимательно следят, чтобы кто-нибудь не поддался соблазну и не спер в суматохе лишний кусок. На берегу уже собралось все население деревни. Сбежались быстроногие подростки, прямо по грязи приползли не научившиеся как следует ходить дети, приковыляли немощные, невероятно худые старики, тусклые глаза которых загораются молодым веселым огнем при виде поверженного гиганта. Они по-детски радостно улыбаются беззубыми ртами, указывают скрюченными, закостеневшими пальцами на распростертого бегемота и что-то возбужденно лопочут друг другу — не иначе как вспоминают собственные подвиги.
Тот, кому шальной гарпун угодил в плечо, толчется как ни в чем не бывало в самой гуще народа и, похоже, требует себе премиальный кусок за полученную травму. Рана его прикрыта лохмотьями и, судя по тому, как он размахивает руками, не очень его беспокоит. Охота окончена. Все целы и невредимы, все — кроме гиппопотама. Женщины уже взялись за приготовление гарнира из ямса — огромного, поистине раблезианского картофеля. Неподалеку от нас, у хижин, молодые сельские красавицы в длинных пестрых одеждах, грациозно сгибая стан, слаженно толкут в большой высокой ступе сорго или маис, из которого потом будут печь лепешки. Деревню ждет веселое пиршество.
Мы на него не приглашены. Вероятно, потому, что от нас не было никакого прока на охоте, да и неурожай мы не претерпевали. Перед тем как уйти, мы все же спрашиваем у одного из бывалых охотников: «Какое мясо ближе всего по вкусу к мясу бегемота?» Ответ был исчерпывающим: «Носорога».
Владимир Добрин
Царица Камея
Нужно быть великим искусником, чтобы в ничтожно малое вместить все.
Сенека
Это слово я впервые услышал от своей прабабушки и, поскольку в ту пору зачитывался «Легендами и мифами Древней Греции», то и значение его истолковал соответственно: Камеей в моем воображении звалась прекрасная греческая богиня или, в крайнем случае, дочь какого-нибудь лидийского царя. Покойный профессор Кун, однако, вежливо проводив меня до последней страницы, напрочь развеял фантазию: никакой Камеи в греческом пантеоне не оказалось.
Прошло время, я узнал истинную и не слишком поэтичную этимологию своей первой любви (итал. «cammeo» — резной камень), но тот обрывок трехстопного амфибрахия, схваченный в детстве, — Камея — еще долгое время дразнил меня оливковым привкусом Эллады... Собственно говоря, неискушенная детская интуиция ошибается разве что дверью: история «резного камня» своими корнями уходит в глубокую древность.
Художественная резьба по камню, или глиптика, возникла в V тысячелетии до н.э., в Месопотамии. В те допотопные времена резчики ограничивались лишь изготовлением инталий — гемм (картин в камне) с углубленным изображением. Исполненные в мягком камне, они служили в основном печатями. Хотя египтяне (в отличие, скажем, от халдеев) не ставили перед собою только прикладные задачи: их скарабеи из сердолика, ныне украшающие многие музеи мира, — настоящие произведения ювелирного искусства. Эти-то скарабеи и попали в VI веке до н.э. в Грецию, где расцвет глиптики достиг своего апогея. В Греции же был изобретен станок для резьбы по камню. Его автором считается Теодор Самосский, выточивший перстень для Поликрата, знаменитого деспота и тирана.
Резцы различной конфигурации и размеров вращались с помощью колеса и приводного ремня; абразивом служил «накосский камень», порошок корунда или алмазная пыль. Работа была изнурительной и трудоемкой, ошибаться было нельзя — одно неосторожное движение — и хрупкий камень мог треснуть.
Художники Эллады в буквальном смысле оттачивали свое мастерство. Однако дальше инталий не шел даже легендарный Пирготель, получивший исключительное право гравировать самого Александра Македонского.
Собственно камеи, то есть геммы с выпуклым изображением, появились только к концу IV века до н.э. — их родиной считается Александрия. Поначалу их резали на многоцветном сардониксе, но вскоре в дело пошли драгоценные «дары Востока» — аметисты и топазы, фанаты и аквамарины, гиацинты, изумруды, сапфиры... После завоевательных походов Александра сырья хватало с избытком. Экзотика восточных минералов сочеталась с высоким гением эллинизма — первые резчики камей как будто не ведали трудного периода поиска: в камеях мастера воспроизводили картины, хранящиеся в святилищах, — тем самым увековечивая творения живописцев. Уже самые ранние из них поражают своим совершенством.
Высокая стоимость камня, уникальная работа — все это мог оплатить только очень состоятельный заказчик. Высшим шиком среди аристократов считалось иметь собственную дактилиотеку — коллекцию резных камней.
С падением последней эллинистической державы, царства Птолемеев, многие греческие умельцы эмигрировали в Рим, новую столицу мира. Римляне, считавшие себя законными преемниками эллинов, особенно преуспели в части собирания гемм. Великолепные дактилиотеки были у Юлия Цезаря. «Он постоянно, с большим увлечением скупал резные камни», — писал о нем Светоний. Надо отдать должное диктатору — шесть из своих собраний он посвятил храму Венеры.
Личного резчика, по примеру великого Александра, имел Божественный Август (через полторы тысячи лет его время назовут «золотым веком античной глиптики»): греку Диоскуриду была оказана великая честь сделать портрет первого римского императора. Резцу этого же мастера принадлежит и гемма с изображением дочери Клеопатры. Кстати, триумвир Марк Антоний, любовник, а затем и супруг египетской царицы, был просто помешан на геммах. Когда сенатор Нонния отказался продать ему одну роскошную камею, тот занес его в списки осужденных и изгнал из Рима (но камеи так и не получил). Помпеи, наголову разбив понтийского царя Митридата Евпатора, завладел и его дактилиотекой — одна только ее опись заняла тридцать дней! Правда, позже полководец пожертвовал эту коллекцию главному святилищу Рима — храму Юпитера Капитолийского.
Но самым фанатичным «собирателем» был, пожалуй, Гай Веррес, римский наместник в Сицилии. Его «любовь» к резным камням была столь велика, что им заинтересовались в Сенате. Проконсулу ставилось в вину присвоение гемм, принадлежавших храмам и частным лицам, — его награбленная коллекция оказалась самой богатой в империи. Обвинителем выступал Цицерон, посвятивший этому процессу аж семь судебных речей. Последняя из них завершалась словами: «О, времена! О, нравы!» Веррес был приговорен к ссылке и возмещению ущерба в размере сорока миллионов сестерциев... Он еще дешево отделался. «Среди гемм имеются такие, которые слывут бесценными и не имеют соответствующей стоимости в человеческих богатствах, — писал век спустя Плиний Старший. — Хотя многим людям для высшего и абсолютного созерцания природы достаточно всего одной геммы».
