Сирингарий - Евгения Ульяничева
Сивый терпение потерял, поволок обратно. На ходу куртку стащил, накинул на Сумарока, лицо накидкой головной укрыл, велел глаз от земли не подымать.
Много ли прошли, а навстречу им вырос из снежной замяти человек.
Вгляделся, ладонь ко лбу приставив:
— Вы двое! Вы-то как здесь оказались?!
Стояла на взгорке Амуланга, во всей красе. Одетая справно да тепло, в плотной маске, сердитая. За спиной корзина, с хворостом да валежником. Руки в боки, взгляд суровый.
Сивый аж простонал.
— Тебя, сорока, на каком хвосте собачьем сюда занесло?!
— Зимничек у меня тут, — огрызнулась мастерица. — Угораздило вас в козий пух попасть!
Быстро глянула на сторону. С кнута на Сумарока взгляд перебросила.
— Ладно, до дома не поспеете, давайте ко мне.
Зимничек у мастерицы добротным оказался, теплым. Для работы смысленной все, кажется, обустроено, по уму делано было: и чуланчик, и солнышки, и полоки, и пристолье для труда тонкого у самых оконец. И тепло, и светло, и просторно… Оглядывался Сумарок, удивлялся про себя.
Амуланга, на кнута волчицей взглядывая, у чаруши справилась:
— Есть будешь? Только учти, стряпала я без души, сердитая…
— Не голоден, благодарствую.
— Вот и умница.
— Ты и зимой без дела не сидишь, смотрю? Что на сей раз пытаешь?
Взял со стола какую коробочку, стал в руках крутить. Было там пять дырочек, будто для перстов.
Амуланга его любопытство приметила, отняла коробочку, заругалась.
— Тихо сиди, ничего не хватай. А ты, кнут, отвали от печи, нечего тебе там вынюхивать.
…за кров взялся Сумарок честь по чести отрабатывать. Аккурат в подстрешье доски в поставцах подгнили, да хлама скопилось изрядно. Сумарок ненужное вниз стаскивал, в сенцах укладывал. Дощечки поменял, краем глаза поглядывал, чтобы Амуланга с Сивым не повздорили.
Те, однако, хоть и бранились привычно, сильно не шумели.
Как пух козий миновал, во двор выбрались, над срубом-колодцем встали.
— Колодезь у меня промерз, хотя раненько бы…
— Да ты туда верно, плюнула. Всякий с такого обращения сдохнет.
— Я в глаза тебе сейчас плюну, если не бросишь шутки свои шутить, москолуд. Ты же кнут, глянь, что за порча приключилась, или зря я твоего щенка пригрела?
— Да ты его первого и запрягла!
— Он сам вызвался. Знает, что за добро добром платить следует, тебе бы это тоже выучить, кнут.
— Верные твои слова, кнут я, не колодезник. Какое мне дело?
— Исправь!
— Не визжи, сорока. Исправлю, так с тебя ужин, и, коли не уляжется буран, здесь ему ночевать.
Амуланга аж плюнула.
— Мытарь ты, Сивый. Коза с тобой. Делай!
Так до вечера по хозяйству и провозились.
После ужина постелила на лавке, наказала, чтобы не шумели и глупостями не занимались. Сама на лежанку спать отправилась. Сильно не в духе была, даже расспросы оставила. Гудело за стенами, по крыше стучало.
Не долог был козий пух, да вреден. У Сумарока до сих пор с лица пятна не сошли, будто крапивой ошпарило. В хозяйстве же тот пух куда как пригождался: вымачивали его, крутили пряжу тонкую, призрачную, лунную, после из пряжи той дивной красы одежы творили...
Сумарок очнулся, когда по волосам его погладили.
Вскинулся.
— Ты чего? — спросил хрипло у Сивого.
— Пойду я, на охоту.
Сумарок на локте поднялся, глянул в оконце: ярилось, швыряло снегом, все стекло залепило.
— Сейчас? Ты погляди, буран какой!
— В такой буран талуха и ходит, — усмехнулся Сивый, по голове вновь потрепал. — Не теряй меня. Утром вернусь. Спи.
Совсем измаялась Ирфа. Буран да пух козий с утра завели сумятицу, так она все думала, успел ли чаруша до укрытия какого добраться. И не упредила его! Кабы сама знала…
Горько сокрушалась.
Никогда прежде Ирфа таких ладных не встречала, а ведь всякие захаживали. До восемнадцати годочков дожила, а прежде не случалось слюбиться.
И то смех, едва знала его, а с мыслей не сходил.
Приветный, ясноглазый, и рыжий, что летечко. Места тут серые были, истосковалась Ирфа по солнцу, по теплу. А от чаруши тепло было, как от живого огня. От здешних такого не случалось.
Утречком встала ранешенько. По хозяйству тут же захлопотала: пух козий из сеток ловчих выбила, оставила на пряжу. Двор от снега раннего прибрала, печку затопила, курочек-пеструшек накормила да петушка-горлана. В садок заглянула, задала корму Чернышу-каракатному, скребком чешую переливчатую, огненную, причесала, выпавшую забрала на рукоделие..
Села за работу. Все не шел из ума чаруша. И, как по мысли, сам на порог явился.
— Утро доброе, красавица. Вижу, уже и в заботах?
— Заказы к сроку справить бы надо, — отозвалась Ирфа, краснея.
Опустила глаза, передник разгладила.
— Успел ли что вызнать, Сумарок? Правдивы ли слова мои?
Кивнул Сумарок, суровым сделался.
— Скажи, мастерица, плела ли ты из жемчуга зимнего венчики? Вроде не видал у тебя в сундучке похожего.
— Как не плести! Работа простая, а нарядная, и берут хорошо… Отчего спрашиваешь?
Вспрыгнула кошка пестрая на лавку, полезла ласкаться. Сумарок не обидел, пригладил мурлыку.
— Видел я твоих, замороченных. У каждого, почитай, жемчужный венок на голове.
Ирфа руки уронила. Рассыпался жемчуг с костяным шелестом, котишка спину выгнула, напрыгнула на резвые мячики… Ирфа так и смотрела в стену.
— Неужели я той беде пособница, я проводница?
Сумарок головой покачал.
Опустился на колени, стал шарики собирать. Покрутил один против свечи.
— Сколько я хожу, столько бед видел от Колец Высоты. — Молвил раздумчиво. — Странно они на мир живой влияют. Ровно под себя творят… Вот и здесь, думается мне, жемчуг сей свою власть оказывает. Ты, я вижу, жемчуга зимнего не носишь?
Ирфа согласно кивнула.
— Не по сердцу он мне. Вроде и красен, а ледяной, будто из погреба, мерзлый, мертвый. Зато прочим он люб, — прошептала еле слышно. — Ох, Сумарок! Что делать?
— К озеру пойду, — сказал Сумарок. — Вытащу сети, остатний жемчуг тот добуду, чтобы ловцам не досталось.
Закусила губу Ирфа.
— Не дозволят тебе. Весь лугар жемчугом этим живет.
— Это жемчуг лугаром живет, — вздохнул Сумарок.
— Вот что. С тобой отправлюсь, — решилась Ирфа. — Только дай наперед кой с кем тебя свести.
— Ох ты, — примолвил Сумарок, отступив от садка. — Экое диво! Нешто твой?
— Мой,
