Хозяин тайги - Елена Синякова
Целый большой таз!
Гуля ее все чистила, и чистила, а казалось, что рыба никак не заканчивается. Уже весь порог был в чешуе, и она вся тоже, но на душе было тепло и приятно.
Ей помогли. Вот так неожиданно, а оттого еще более душевно.
Кто был ее благодетелем, девушка даже представить себе не могла, но решила, что придет время, когда она узнает и тоже обязательно его отблагодарит. Даже если сейчас у нее ничего не было, кроме добрых намерений.
Девушка еще до обеда ждала на тот случай, если кто-то решит, что оставил этот таз случайно и придет за своей рыбой.
Но никто так и не пришел, и поэтому Гуля с удовольствием поставила древнюю кастрюльку на печку и нашла соль, чтобы сварить себе ухи - самой простой, без картошки и заправки. И ничего вкуснее за последнюю неделю она не ела!
Рыба была настолько жирная и ароматная, что другого дополнения к ней было и не нужно.
Стыдно было признаться даже себе самой, но она была настолько голодна, что все внутри нее дрожало от одного запаха вареной еды. Горячей, свежей, и в достатке.
С тех пор, как она приехала в деревню, ее жизнь началась заново…и вовсе не радостно.
Словно судьба сделала круг по спирали и вернула ее туда, где она родилась, и почти в те же условия жизни, из которых ее когда-то спасли.
Да, девушка старалась занять себя так, чтобы некогда было думать о прошлом, но дышать от этого легче совсем не становилось.
В груди было настолько больно, что иногда ей казалось, будто ее грудная клетка сломана, а кости проткнули легкие.
Конечно же, ничего подобного не было.
Но теперь она познала, что когда болит душа – нет никакой боли страшнее.
Для болезней тела врачи и ученые придумали множества всевозможных таблеток и лекарств, чтобы заглушить боль. Но еще никто не изобрел волшебной пилюли, которая бы позволяла собрать растерзанное горечью сердце.
После смерти бабушки она осталась совсем одна, и жизнь словно остановилась и застыла.
В этом старом домике, где жили родители бабушки, Гуля чувствовала это особенно остро.
И с наступлением темноты мысли становились мрачнее, а слезы начинали душить и жечь глаза.
Уже больше двадцати лет прошло с тех пор, как ее увезли из деревни.
Бабушка увезла, и тем самым спасла.
Гуля и сейчас продолжала видеть эти страшные сны. В детстве она думала, что это всего лишь выдумка ее разума, но чем старше она становилась, тем отчетливее понимала, что это все было в реальности. Просто память запрятала это так далеко и глубоко, что все было покрыто пеленой.
Только эмоции остались все такими же яркими и правдоподобными.
Будучи взрослой, девушка знала, что дом, в котором она родилась и жила первые годы своей жизни, стоит на другом конце деревни. Вернее, его уже не было. Он сгорел.
И от тех далеких смутных днях в ней остались лишь темные, пугающие воспоминания.
Лица своей матери Гуля не помнила.
Остался только силуэт, который склонялся над ней с криком, чтобы ударить. В очередной раз. За то, что под ногами путалась и мешала общаться с мужчинами, которые в доме появлялись регулярно и каждый раз новые.
А еще ощущение постоянной тревоги, отчего малышка постоянно пряталась за грязными, свисающими клочками шторами. От них плохо пахло, но это было единственной её защитой от криков взрослых и их кулаков.
Гуля не помнила, чем питалась, и были ли у нее какие-то игрушки, кроме окурков, что валялись на грязном затоптанном полу - вероятней всего, не было.
Но это был ее мир, и на тот момент другого она просто не знала.
Она была как маленький зверек, который не давался в руки, и появлялся только поздно ночью из-под шторки, или в редкие моменты, когда становилось тихо и шумные взрослые засыпали.
Лишь тогда можно было найти хоть что-то съедобное, что удавалось достать с высокого стола.
Что это была за еда, маленькая трехлетняя девочка не знала.
Но в одну из таких ночей, когда поняла, что дома тихо и тайком шмыгнула к столу, она потянула за серую прожженную от сигарет скатерть слишком сильно, вставая на носочки. Так сильно, что скатерть поехала вниз, и все, что стояло на ней, с грохотом и лязгом упало на пол.
Что-то разбилось, зловонная прозрачная жидкость разлилась на полу, и этого звука было достаточно, чтобы все взрослые соскакивали со своих мест на нетвердые ноги, принявшись кричать.
Они кидались на пол, пытаясь собрать остатки утекающей через щели в полу жидкости в какие-то платки, но у них ничего не получалось. И тогда мама пришла в дикую ярость.
Сбежать Гуле не удалось, и шторка в этот раз не спасла.
Мать била ее остервенело и яростно, не жалея своей силы, и не слыша как малышка кричала: «Мамочка! Мамочка!».
Гуля не умела говорить.
Ее этому никто не учил.
Поэтому ребенок не мог выразить всю свою боль, ужас и горечь оттого, что мамочка не слышала мольбы в ее тонком голоске.
Не понимала, что худые маленькие ножки не способны вынести такой оглушительной ярости взрослого, потерявшего свой рассудок. Боли настолько сильной, что девочка описалась, поджимая ножки под себя.
- Хватит уже! Оставь девчонку! Уши закладывает от ее визга! - рявкнул кто-то из мужчин, толкая мать в спину.
Лишь тогда женщина брезгливо откинула ребенка от себя, а Гуля испуганно забралась под шторку у самого окна, кусая маленькие пухлые губы, чтобы не рыдать вслух, потому что понимала, что если ее услышат, то продолжат бить.
Взрослые забыли о ней сразу же.
Они ругались между собой. Снова что-то били. А Гуля дрожала от ужаса, не чувствуя того, что под окном очень холодно, и первые снежинки стали падать через щели, опускаясь на ее грязные спутанные волосы.
Там малышка и уснула, продрогнув настолько, что тело онемело.
Но выбраться из укромного места или просто пошевелиться она себе не позволяла - было слишком страшно, что о ней снова вспомнят.
Проснулась Гуля от новых криков.
Снова кто-то дрался, и незнакомый женский голос раздался где-то очень близко, отчего малышка забеспокоилась и попыталась отползти в самый темный угол за окном, но двинуться с места не смогла - влажные грязные колготочки намертво примерзли к холодному полу, на котором она сидела. И ноги совсем не хотели слушаться.
А потом шторка неожиданно отодвинулась, и девочка впервые увидела женщину
