Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник
Ольга Павловна задумчиво смотрела на Ларика, удалявшегося с банкета вместе со своими «казачками». Судя по выражению лица «самого», разговор с ним у неё обязательно будет. Надо было просчитать все варианты. То, что Жанна Ларику совсем не понравилась, было ясно, как день. А вот та… с Леоном?… Самое время пришло использовать убийственный запасной шанс, которым умная женщина, давно научившаяся прогибать жизнь под себя, всегда заранее обзаводится.
Глава 15. Колесо фортуны
— Илья, ты хоть понял, что сделал непоправимую ошибку, пригласив этого неотесанного парня на банкет? — Зоя Григорьевна устало прикрыла глаза от бьющего яркого света уличных фонарей, мелькавших мимо.
— Почему, Зоя? Они же завтра уже на свиданку собрались?
— Эх ты. На свида-а-а-анку. Это он специально так сделал, чтобы сегодня ей настроение не портить. В принципе он мне понравился… так, если… подстрогать, причесать. Но уже поздно. Он уже причесан и подстроган.
— Зоя, Жанка — не дура, и ей он точно понравился, я видел. Договорятся!
— Глупый ты глупый, хоть и красивый. Ладно, не первый он и не последний. В конце концов, можно и сынка Слепышева приголубить. Видел, с каким рвением шампанское из туфли пил?
— Да зачем мне этот…
— А речь не о тебе сейчас совсем. Ты её глаза видишь? Мне страшно. Она нас ненавидит.
— Да быльём всё поросло. Четыре года почти, как…
— Ты не просто глуп. Ты — дурак, Самгин. И я не лучше, — Зоя Григорьевна нагнулась и тронула за плечо водителя: «Миша, сейчас во двор и останови у третьего подъезда, мне надо к Полине Григорьевне зайти, она меня ждёт».
— Поздно уже, Зоенька…
— Дела не ждут, Илья. А парень хороший, правду мне про него твоя Лёлька говорила. Жаль. Миша, через два часа заедешь. Как всегда, — Зоя Григорьевна захлопнула дверь «Волги».
— Дела у неё… б*ять накрученная! Ладно, когда-нибудь и по моей улице прогуляешься босиком, да по рытвинам. Я тебе устрою паркет, Зоенька, — перебирая всё это в уме, Самгин сгорбился и вжался в сиденье, тяжело и безрезультатно думая, уже в который раз, как нейтрализовать её гадючью привычку безнаказанно жалить вдогонку. Не ругаться же при свидетелях. Тем более, что никогда не ясно, кому и что эти свидетели доносят. И та сучка тоже туда же. Ладно, будут тебе талоны, будет тебе «Берёзка», Лёлечка! Выгоню к чертовой матери! — Самгин тяжело дышал от раздражения, но потом обмяк. — Какая разница, у неё там все подвешены на крючок. Я же тоже не пай мальчик — знаю, к какой она Полине Григорьевне пошла. Ну и х*й с ней, нашим легче. А этого сучонка я ни за что не выпущу. Раз Жанке понравился — пусть будет! Приручим дикаря. Такие диковатые — на вес золота для меня. Ишь, как одним взглядом Зоеньку-то укоротил. Хор-р-р-роший цербер может вырасти со временем. И Жанку успокоит, уж для этого у него всё в наличии есть. Зверюгой она на меня смотрит, видите ли. Дрянь неблагодарная! — Самгин развалился и приказал: «Домой, Миша!»
— Настя дома? — спросил Ларик с самого порога бабушку Марфу, которая сидела в кухне с носком и вязала, поджидая внука.
— Руки-то помой, да чай садись пить, — снимая полотенце с блюда с пирожками, ответила та.
— Ба! Я тебя про Настю спрашиваю!
— Да спит уже, поди. Недавно из бани вернулась. Ты чего такой взъерепененный? Случилось что?
— Случилось… — Ларик быстро подошел к Настиной двери и постучал костяшкой согнутого пальца, — Настя? — дверь открылась и Настя, запахнувшаяся в халатик и с чалмой из полотенца на голове, встала на пороге.
— Что тебе?
— А вы когда уехали?
— Тебя именно это интересует? Я на часы не смотрела. Ещё светло было. А что?
— Так… ты меня прости, я сорвался просто.
— Хорошо. Спокойной ночи, — дверь закрылась перед самым носом Ларика. Он вскинулся, снова хотел постучать, но передумал и так и пошел, как обруганный, в свою комнату, уныло опустив длинный, едва не прищемленный дверью, нос. Опешившая бабушка только мелко перекрестилась и убрала всё со стола в шкафчик.
Сон не шёл. Силуэты вещей в комнате, светлеющее окно, навевали такую тоску и отчаяние…
— Чёрт, и всё в одну точку съехалось! Что я не так сделал? Почему мне так х*рово-то, Господи?
— Ну, признайся себе, Илларион: повёлся ты на «Сивуча», ну, хоть немного? Повелся?
— Ну, повелся.
— И чего теперь? Жанна эта — не дура, даже умная, ты ей точно понравился. Вспомни. Как смотрела снизу вверх, беспомощно. Жалко даже её.
— Жалко?
— Немного. Себя-то больше жалко. В таких случаях нельзя жалеть женщину — это значит обманывать её. И зачем? Ей же хуже. Завтра всё выясню, сейчас нечего об этом думать. Сейчас ты подумай, что произошло на балконе? Это же главное?
— Это.
— И что это?
— Не знаю. Оно мне жить спокойно не даёт.
— Ты действительно так опекаешь её? Как сестру?
— Опекаю? Может быть и опекаю. Как сестру? Нет…
— А что ещё может быть? Может быть, это ревность?
— Ревность? Да ну… Ревность?!
— Так похоже на то. Ты же автобус мысленно подталкивал, когда ехали на тарахтелке этой?
— Подталкивал… ну да. И что?
— Да не влюблён ли ты в неё, Ларик-длинный нос? Казак недоделанный!
— Влюблён?! Да не… быть не может. Мы же, как брат с се…
— Ага. Брат. И ножки её, когда она пол мыла, ты, как брат, рассматривал?
— Не, это не то, я же тогда в ту, как её…
— Ну, вот!.. Алиной ту звали. Забыл?
— Так это когда было-то? Забыл. Ну не забыл, конечно, первая была всё-таки … Но там всё было не так. Смешно всё… сразу жениться собрался, конкурсы всесоюзные, известность мировая, по миру поездить… Дурачок я был. А тут-то…
— А тут полное говно у тебя, Ларикскопытами. Она же тебя насквозь всего видит и знает о тебе всё. Леон-то против тебя белый и пушистый в её глазах. Ты слыхал, чтобы о нём слухи, ну кроме «чернобурки», ходили, как про тебя ходят? Да и при ней он с Настюхи глаз не спускал. Это же тоже все видели. И ты видел. И бабушки об этом говорили, что хороший он человек… Да, уж, хороший, со вкусными бутербродиками. А ты — круглый ты идиот, Ларикчернобуркин. А Леон… Леон с ней
