Сахар на обветренных губах - Тата Кит
Он ведь никогда ни в чем не виноват…
Мама сидит в другом от меня ряду. Её лицо не выражает никаких эмоций. Она лишь изредка смотрит на отчима и плотно сжимает губы. Наверное, чтобы не расплакаться.
И только мать отчима полна решимости. Сжимая в руке трость, она словно готова напасть на каждого свидетеля или судью за любое неверное слово в адрес её сына.
Прошлое заседание её выгнали из зала суда, так как она не давала высказаться свидетелям. К слову, каждый из них рассказывал почти одно и то же. И про драку, и про то, как часто слышали, что в квартире происходит насилие.
Единственная, кто, кажется, не до конца верит в происходящее, — жена убитого. По её лицу можно понять, что она до сих пор в шоке. Убита горем и каждое заседание едва держится, чтобы не сорваться не в истерику.
Когда допрашивали меня и просили подробно рассказать о том, что было в тот злополучный ветер, я не скрыли ничего. Рассказала обо всем, потому пообещала самой себе говорить только правду и, в принципе, начать говорить.
В те минуты, когда я говорила о том, что отчим и его друг пытались меня раздеть, а затем завязалась драка, в которой они пытались выяснить, кто первый меня изнасилует, я видела, насколько больно вдове было слышать всё это.
Это уже третье заседание. Мне начинает казаться, что приговора так никогда и не будет. Мы так и будем собираться здесь и слушать практически одно и то же.
Мать отчима будет кричать о том, что я испортила жизнь её сыну. Моя мама будет едва слышно доказывать, что я всё неправильно поняла. Улики и показания свидетелей будут уверенно говорить о том, что всё именно так, как оно было.
Ладони ужасно потеют каждое заседание. Коленки трясутся, голос не слушается, я часто заикаюсь. Иногда меня охватывает ужас, что ситуацию в итоге может повернуться так, что виновной назначат меня. Я понимаю, что паранойя, но мозг постоянно крутит самые разнообразные сценарии в моей голове.
Господи, поскорее бы всё это закончилось. Ещё немного, и у меня попросту начнут сдавать нервы. Я и так почти перестала спать и есть. Часто ухожу в свои мысли и закрываюсь в себе. Я думала, будет проще. Видимо, забыла, что ничего простого в моей жизни не бывает.
Отчиму дали последнее слово. Ничего нового он не сказал.
«Я не виноват. Я защищался. Защищал. Он первый начал.»
— Прошу всех встать. Суд удаляется в совещательную комнату для принятия решения, — прокатился по залу строгий женский голос.
Я встала и, не до конца поняв, что именно будет дальше, обернулась и встретилась взглядом с Костей. Все заседания он был рядом. Сидел за мной и дарил чувство опоры. В любой момент я могла откинуться на спинку стула и почувствовать его руку на своём плече. Всего несколько секунд. Но этого было достаточно, чтобы я могла вернуть равновесие и самообладание.
Увидев замешательство в моих глазах, Костя тихо произнес:
— Сейчас всё решится. Не бойся.
Я думала, мне было страшного до этого. Но ещё страшнее оказалось сейчас, меня будто подвели к краю пропасти, и осталось только дождаться, столкнут меня с края или утянут в безопасное место.
Томительные минуты ожидания в узком коридоре.
Костя спокоен, подпирает спиной стену, спрятав руки в карманы брюк. Я знаю, что его спокойствие и расслабленность напускные. Он следит за тем, чтобы ни моя мама, ни мать отчима не приближались ко мне.
Каждая из них стоит в своём углу и смотрит на меня с неприкрытой ненавистью и осуждением. Их не устроила моя правда. Они ждали другого.
Только вдова смотрит в пол и никого не замечает вокруг.
Я не могу стоять на месте. Топчусь из стороны в сторону, поглядываю на закрытую дверь, ожидая, когда нас вызовут.
Наконец, открывается дверь, и нас просят вернуться на свои места.
Мы долго слушаем статьи, по которым отчиму были предъявлены обвинения. Помимо статей уголовного кодекса, касающихся убийства, озвучена статья, касающаяся и меня. Изначально я не думала, что суд будет рассматривать в одном процессе и тот факт, что меня избил отчим, нанеся умышленное причинение вреда здоровью средней тяжести. Я думала, это будет рассматриваться отдельно.
Я слушаю номера статей, пунктов к ним. Стараюсь примерно спрогнозировать, чем в итоге закончится речь судьи. Но вариантов нет. Всего одно предложение перевернет мою жизнь вновь — как признание отчима виновным, так и признание его невиновным. В любом случае, поменяется многое.
Если не всё.
— … признать виновным… назначить ему наказание сроком два года… признать виновным… назначить ему наказание сроком двенадцать лет… окончательно назначить тринадцать лет лишения свободы…
По залу пролетают вздохи. Отчим и его мать кричат на судью. Маска прилежного мальчика срывается вмиг.
Вдова и моя мама сохраняют каменные лица, отстраненно глядя на всё происходящее в клетке и рядом с ней.
Я чувствую себя оглушенной, не понимая, что только произошло.
Судья удаляется, все собравшиеся начинают расходится. Отчима уводит конвой, от которого ударами трости его пытается освободить мать.
Костя находит мою руку и крепко сжимает. Выводит меня из зала, отводит подальше в тихий коридор и ставит у стены.
Несколько секунд изучает моё лицо, а потом дарит лёгкую улыбку, видимо, поняв, что со мной происходит.
— Ты не поняла, что только что случилось? — я отрицательно трясу головой, поглядывая на проходящих мимо людей. — У тебя получилось Алён. Тринадцать лет.
Ещё несколько секунд я тупо смотрю в светлые глаза напротив.
Получилось? У меня?
— Что? — выдыхаю я, не веря тому, что только услышала. — Тринадцать лет? Правда?
— Он больше тебя не тронет, — уверенно кивает Костя.
— Господи! — срывается с моих губ. Я накрываю рот и нос ладонями, не веря в то, что это действительно произошло.
— За тебя он получил два года. Тоже срок, — говорит Костя, пока по моим щекам льются слёзы.
Меня всю трясёт. Эмоции переполняют.
Я не думала, что этот день когда-нибудь настанет. Не думала, что для таких людей, как мой отчим, существует такое понятие как «справедливость».
Ему впервые что-то не сошло с рук.
Я не верю тому, что всё это происходит не в моём сне.
Не сдерживая слёзы, поддаюсь порыву и обнимаю Костю, практически повиснув у него на шее.
Тихо усмехнувшись, он аккуратно кладёт ладони мне на спину и мягко приобнимает.
— Спасибо! — шепчу я.
— Я ничего не сделал, Алён. Это твоя заслуга.
— Спасибо, — всё равно настаиваю я, пряча лицо в
