Хранительница болот - Наталья Николаевна Тимошенко
– Моя сестра любит смущать парней, – пожала плечами я.
– Это похвально. Приятно видеть, что инвалидное кресло не делает красивых девушек угрюмыми и нелюдимыми. Что с Юлией? Авария?
Я качнула головой.
– Врожденная аномалия нижних конечностей, – процитировала выписку из ее диагноза. – Было уже много операций, но увы, прогнозы не слишком благоприятные. Скорее всего, она никогда не сможет ходить. Вернуть кости в нормальное положение сложно, мышцы без нужной нагрузки не развились, как полагается.
Пан Брынза кивнул, явно теряя к Юльке интерес. Она и Кирилл отъехали уже на достаточное расстояние и совершенно точно не могли нас услышать. Он поднял с пола свой портфель, поставил его на колени и вытащил большую кипу бумаг.
– Я привез документы вам на подпись. – Адвокат положил бумаги на стол и внимательно уставился на меня, будто гадал, подпишу я их или откажусь от наследства. – Полгода со смерти вашей родственницы вот-вот пройдут, вы должны вступить в права наследования. Если согласны, конечно, если дом и усадьба пришлись вам по вкусу.
Вместо ответа я взяла в руки бумаги, пролистала их. Сначала ничего не показалось мне необычным, стандартные нотариальные документы, но когда я дошла до последнего листа, остановилась. Очень уж сильно он выбивался из общей массы: был написан тем же самым странным алфавитом, который я видела в книгах в подвале.
– Что это? – Я вытащила лист и показала адвокату.
Тот взглянул на него мельком и улыбнулся.
– Это дополнительный договор, составленный Агатой Вышинской. Как бы в дополнение к основному.
– Что это за язык?
– Беларусский.
Я недоверчиво покосилась на пана Брынзу. Не надо считать меня совсем уж дурой. Я, как выяснилось, беларусский даже понимаю хорошо, прочитать тем более смогу. И кириллицу от латиницы с легкостью отличу.
Адвокат прочитал мои мысли, что было совсем не сложно: они огромными буквами были написаны у меня на лице.
– Это беларусская латинка, – с усмешкой пояснил он. – Сейчас практически не используется, но Агата Олеговна признавала лишь ее. Слова абсолютно те же, выучив буквы, вы сможете в этом убедиться.
Я опустила взгляд на бумагу. Текста здесь было не очень много, и если сильно напрячься, я могла его прочитать. Некоторых букв не знала, но интуитивно догадывалась и подставляла нужное. Однако такая напряженная мозговая деятельность не позволяла сложить воедино все написанное, оно ускользало, как рассветный сон.
– О чем здесь говорится? Почему Агата составила этот дополнительный договор?
– Потому что на самом деле он не имеет юридической силы, – пояснил адвокат. – Это просто желание Агаты Олеговны. Тут говорится, что вы, вступив в наследство и заняв ее место, должны с уважением относиться к жителям Востровки, окружающей природе: лесам, болотам, и тем, кто там обитает. Вы берете на себя обязательства по защите и сохранению текущего баланса, принимаете роль Агаты Олеговны, так сказать. Как настоящая Вышинская.
Честно говоря, содержание этого дополнительного договора казалось мне максимально странным. Зачем Агате было указывать это дополнительно? Адвокат снова понял мои мысли. Что, вероятно, снова было несложно. Так подумал бы любой здравомыслящий человек.
– Понимаете, Эмилия Аркадьевна, когда-то Вышинские принадлежали к шляхетскому роду. Они владели не только этим домом и усадьбой, но и всеми окрестными деревнями, лесами и полями. С приходом сюда советской власти в 1939 году все, конечно, изменилось. Но жители Востровки по-прежнему считали вашу семью своими благодетелями, а Агата Олеговна, как представительница рода, защищала их и помогала. Можно отобрать у человека все, но нельзя забрать у него благородство.
– Почему не забрали усадьбу? – уточнила я. Этот вопрос волновал меня с тех пор, как я впервые увидела дом.
Пан Брынза пожал плечами.
– Этого мне точно не известно. Но Агата Олеговна умела уговаривать и добиваться своего. Она была уверенной в себе женщиной, а ее семья имела богатства, которые не смогли национализировать. Возможно, она смогла договориться с нужными людьми.
– Расскажите мне о ней, – попросила я. – Я никогда раньше о ней не слышала, ничего не нашла в Интернете и не совсем понимаю степень нашего родства, если честно.
А если совсем честно, о своих предках я знала немного. Бабушка по отцу умерла, когда я еще не ходила в школу, дедушку я и вовсе не застала, он погиб молодым. Прадеда немного помню, но он жил в обычном деревенском доме, не был богат, и я даже не подозревала, что когда-то мои предки принадлежали к шляхетскому роду. Родители-египтологи часто рассказывали нам с Юлькой об известных египетских династиях, но никогда не упоминали, что у нас самих не самые простые корни, мы не потомки крепостных крестьян.
– Ваш прапрадед Дмитрий и отец Агаты Олеговны были родными братьями. То есть она вам получается двоюродной прабабушкой, – пояснил адвокат.
Я прикрыла глаза, пытаясь нарисовать в голове генеалогическое древо и разобраться в степени нашего родства. Прадеда, сына Дмитрия, получается, я немного помнила. Мне было два или три, когда он умер. Помню, как мы приезжали к нему в гости и он угощал меня пахнущими табаком конфетами, и на этом все. Жил он под Минском, недалеко от бабушки, у которой я проводила лето, к этой усадьбе отношения не имел. Очевидно, по наследству она досталась его брату, тому самом отцу Агаты.
– У Агаты не было братьев и сестер? – уточнила я.
– Ни братьев и сестер, ни мужа и детей, – подтвердил пан Брынза. – Ее ветвь заглохла, поэтому наследство и получили вы, Эмилия Аркадьевна.
Что ж, теперь понятно каким образом на меня свалилась эта усадьба и почему я никогда не слышала о ее владелице. Не самая близкая родня, прямо скажем. Обычно люди понятия не имеют, кто их двоюродная прабабушка, а те никогда не оставляют им наследство.
– Что вы вообще знаете об этой усадьбе и роде Вышинских? – поинтересовалась я.
– Вышинские всегда старались держаться скромно, – усмехнулся адвокат. – Деньги имели немалые, не Сапеги с Радзивиллами, конечно, но и не голытьба. В политику только никогда не стремились, а потому и не мелькали нигде. Им, насколько я могу судить, нравилось жить здесь, в этой глуши. О самой усадьбе точных данный у меня нет. Сами понимаете, страны, в которой она когда-то была построена, нет уже дважды, документы терялись, погибали в войнах, хотя эту местность удивительным образом обходили и бомбы, и крупные пожары. Предположительно дом начали строить в конце восемнадцатого века, но что именно тогда было построено, я не знаю. Флигели, скорее всего, достраивались сильно позже. Первым владельцем, о котором я нашел упоминания, был некий Андрей Вышинский. Но больше сведений нет. Ни о его родителях, ни о жене или детях. В 1944 году тут случился потоп, уничтоживший документы. Надо заметить, что наводнения в этих краях – не редкость, реки разливаются каждую весну. Даже сейчас, когда научились строить дамбы, наводнения наносят значительный ущерб, что уж говорить о тех временах. До сих пор в каждом сарае висят лодки. После потопа делались дубликаты. Что по архивам, что по словам Агаты Олеговны. Поэтому теперь уже сложно установить настоящие даты и имена. Возможно, когда вы разберете весь дом и заглянете в каждый его закоулок, вы найдете больше, чем я.
Я кивнула. Это утро, и слова Веры, и сведения пана Брынзы пробудили во мне интерес. Не только человеческий, но и писательский, и я намеревалась перевернуть усадьбу вверх дном, но выяснить тайны семьи Вышинских. Своей семьи, как оказалось.
– А вы знаете, кто такая Агния?
– Агния? – переспросил адвокат, и я видела, что это имя он слышит впервые. – Не знаю. Откуда вам о ней известно?
Говорить о странных видениях я не стала. Еще не хватало, чтобы он счел меня сумасшедшей.
– Видела в каких-то бумагах, – уклончиво ответила я и, чтобы перевести тему, вернулась к документам. – То есть по факту, это дополнительное соглашение просто причуда стареющей женщины?
– Вроде того.
Либо пан Брынза не обладал природным любопытством, либо понял, что развивать тему с Агнией я не хочу. Либо же решил, что мне это не очень-то интересно, спросила, поскольку к слову пришлось.