Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1979 год
Справа на обочине из тумана-облака выплывают фигуры людей, не спеша копающих длинную канаву на краю пропасти. Неподалеку лежат массивные кривоколенные бетонные балки.
— Готовят новый лавиносброс, — поясняет сидящий рядом Мохаммед Сулейман Юсуфи, преподаватель Кабульского университета. — Лавины здесь, сам понимаешь, опаснейшие. Поэтому работы на шоссе ведутся постоянно: все что-то достраивают — то ставят ограждения, то расширяют в трудных местах полотно. Кстати, эту дорогу через перевал Саланг построили советские специалисты. Долго строили и тщательно — колоссальное дело свершили. Одних туннелей сколько — не сосчитаешь! А главный туннель — на самой седловине — длиной два с половиной километра. Если бы не это шоссе, то в северные провинции на машине по хорошей дороге не проехать. В лучшем случае пришлось бы давать многосоткилометровый крюк...
Сулейман Юсуфи — молодой человек с тонкими, нежными чертами лица — застенчивого и открытого. Дорога впереди еще длинная, времени много, и я прошу Сулеймана рассказать о себе.
— Ну что же... Отец мой был портным в Кабуле. Потом, набравшись опыта, побывав в Индии, стал заниматься коммерцией. А двадцать лет назад случилась беда: он ослеп. Я тогда еще в школу не ходил. И настали для нас трудные времена. При живом хозяине остались без кормильца, а нас много: отец с матерью, пять сестер, брат и я. Что делать? Накопления кое-какие были, но родители решили: сами перебьемся, а детям дадим образование — всем. Вот и получилось — четыре сестры закончили лицей, теперь замужем, еще одна сестра учится сейчас в университете на факультете науки, брат — там же, но на инженерном. Я сам уже третий год преподаю на факультете экономики. Отец был правильный человек — малограмотный, но правильный. Ненавидел Надир-ханов и эту ненависть передал нам, много рассказывал о вашей стране, хотя сам там никогда не был. В общем, можно сказать, что азы политграмоты я проходил еще дома. Жалко, отец не дожил до революции — умер накануне апрельских событий. Всего год назад...
Я чувствую, что невольно затронул больную тему, пытаюсь перевести разговор в иное русло, но Сулейман грустно улыбается:
— Какие могут быть извинения? Я горжусь отцом и все равно рассказал бы тебе о нем. Отец так и не вступил в партию, зато я — член НДПА, так что в смысле идейной преемственности у нас в семье все нормально... Слушай, — вдруг озабоченно прерывает Сулейман себя, — вот о чем я хотел с тобой поговорить. Как ты знаешь, я преподаю экономику. Но учили-то меня все же не тому — теории рыночного хозяйства, капиталистического. Теперь мы все — и студенты и преподаватели — понемногу переучиваемся. У нас ведь идет первая народная пятилетка, экономика должна быть плановой, а знаний не хватает. Учебников — тем более. Я и Маркса-то как следует не читал. Может, пришлешь книги? Если не на пушту и дари, то хоть на английском...
Вернувшись в Москву, я занялся сбором нужной литературы, а меньше чем через месяц после возвращения читаю в «Правде», что в Кабуле торжественно прошла церемония передачи Советским Союзом в дар Кабульскому университету около десяти тысяч томов книг на дари, пушту и русском языках. Это были книги по химии, физике, математике, медицине. А в первую очередь были там труды Маркса и Ленина... Читаю, и в голове у меня звучат слова Сулеймана: «Пришли мне Маркса!..»
Сердитый Пируз
Наконец-то перевал Саланг. Три тысячи четыреста метров над уровнем моря. Из морозного облака медленно вкатываемся в длинный, бесконечно длинный тунель и выезжаем тоже в облако — уже по другую сторону седловины. Самый опасный участок позади, теперь — вниз, к зеленой долине, где лежит город Пули-Хумри.
Между селениями стелются зеленые поля пшеницы — на удивление низкой, местных сортов. Плантации сои. По полям проложены оросительные канальчики. Высятся потрепанные пугала на шестах. Дехкане, опершись на рукоятки мотыг, распрямляют спины и провожают взорами проносящиеся автобусы. Отчетливо видны межи, разделяющие крестьянские наделы, и это — новая черта, зримые следы земельной реформы, проводимой в стране.
Реформу провозгласили 6-й и 8-й декреты Революционного совета ДРА. Первый из них освобождал крестьян от задолженности помещикам и ростовщикам, а дехкан-должников было — ни много ни мало — 11с половиной миллионов человек! Второй отбирал у помещиков земли и бесплатно раздавал их крестьянам. В дни годовщины революции афганские газеты писали, что уже распределено около полутора миллионов джерибов 1 среди 13(1 1 джериб равен 0,2 га.) тысяч семей. С одним из пожилых дехкан, получивших в свою собственность землю, я пытался разговориться на придорожном базаре в селении Хинджан, что лежит на полпути между перевалом и Пули-Хумри. «Пытался» — потому что разговор не клеился.
Старик — оказалось, ему сорок, хотя выглядел на все шестьдесят — сердился: он никак не мог взять в толк, чего от него нужно этому праздному чужеземцу, и, сердясь, хитрил. Мой добровольный переводчик, студент из Кабула, уверял, что крестьянин — пуштун, вообще весь велаят (1 Велаят — провинция.) Баглан — пуштунский, крестьянин же, пришедший на базар и внезапно оторванный от покупок, на пушту отвечать отказывался, а на дари (2 Пушту и дари (диалект персидского) — два основных языка, на которых говорит население Афганистана.) говорил ломано. Но все же усердие переводчика дало плоды. Из раздраженных ответов «старика» составился примерно такой монолог:
«Звать меня Пируз, а зачем вам моя фамилия — не пойму. Крестьянин. И отец мой был крестьянин, и дед, и прадед — дай им аллах все, что им хочется на том свете! Какой у меня сейчас надел? Двенадцать джерибов, слава аллаху! А раньше арендовал два. И из каждых пяти мер зерна у меня оставалась одна, остальное отдавал помещику Садеку, отродью шайтана. Семья?! Сын растет, женю его на красивой. Аллах позволит — хороший выкуп дам. Теперь земля есть — теперь можно. Раньше Садек все отбирал, только зубы скалил, одно золото во рту! Жестокий был, противный. Сейчас-то он тихий, улыбается. Э-э, да ведь «чор спи, спин спи, дварая спиди»...
— «Черная собака, белая собака — все равно собака», — перевел мне кабульский студент и улыбнулся: — Пословица-то пуштунская.
— Что выращивает почтенный Пируз? — тихо спросил я у переводчика.
— Что? — переспросил дехканин, услышав перевод. — Вот что, — и, схватив меня заскорузлыми пальцами за рукав пиджака, потащил к какому-то строению, стоявшему за рядом базарных лавок — дуканов, где торгуют всякой всячиной. — Хлеб! Главная наша пища, да не лишит ее нас аллах!
Это была пекарня. В жарком низеньком помещении пылала печь — простой глинобитный свод с дымовым отверстием вверху. Второй помощник пекаря катал тесто на доске, положенной на мучной ларь, ловко делил его на равные доли и отдавал первому помощнику. Тот пластал круглые лепешки на смазанном маслом железном листе, молниеносно оттискивал рисунок с помощью простенького приспособления, похожего на почтовый штемпель, где вместо печати был узор из выступающих металлических штырьков, — передавал сырые лепешки пекарю. Пекарь же лепил их на внутренних стенках и потолке печи, пользуясь обитой бархатом подушечкой. Время от времени он брался за длинную двузубую вилку и снимал готовый хлеб, отдавал его через окошко в соседнюю комнатку мальчишке-продавцу. Мальчишка торговал. Все. Не было ничего лишнего в движениях всех четырех, потому что они делали хлеб. Не было никого лишнего в пекарне. И даже человек, спавший, закутавшись в длиннополый халат, на полу в углу, не казался лишним — усталый путник, забредший в хлебное тепло.
Чувствуя на себе испытующий взгляд Пируза, я немедленно купил только что выпеченную горячую лепешку. Крестьянский хлеб из серой муки...
— Сейчас, с пылу с жару, он свеж и ароматен, — сказал Пируз, — завтра-послезавтра лепешка почерствеет, но все равно останется хлебом — пресным и крепким. И может храниться долго. Долго...
Я разломил лепешку и предложил часть Пирузу. Он не принял. Но уже не казался сердитым дехканином, которому помешал на базаре случайный пришелец. Он улыбался. И протягивал руку — для прощального пожатия.
В тот день нам так и не удалось вернуться в Кабул. На подступах к перевалу снегопад перешел в буран, а цепей, чтобы надеть на колеса и выбраться из заносов, у нас не было. Только утром следующего дня — 1 Мая, — когда день обещал быть свежим, голубым и ослепительным, Саланг наконец-то оказался позади, и обратный путь в Кабул был открыт...
Виталий Бабенко, наш спец. корр.
Кабул — Москва
Неведомая Тешик-Таш
Скала Тешик-Таш, что с киргизского означает «Дырявый камень», находится над самой рекой Кызылсу. С западной стороны у скалы есть отверстие, где может поместиться человек десять. Можно подумать, что когда-то в древности люди специально вырубили эту «дыру», чтобы жить в Тешик-Таше. Наверное, так оно и было, потому что внутри, в полукруглых куполообразных нишах, расположенных террасами, сохранились рисунки — своеобразная картинная галерея на камне.
