Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1983 год
Война нанесла Вьетнаму неизлечимые раны. Был лежащий в руинах Тхайбинь, были разрушенные мосты, дороги и паромные переправы, скелеты заводских корпусов. Но сколько нужно бомб, чтобы разрушить все поля и все деревни?
В Нгуенса главная тяжесть войны была не в бомбежках и разрушениях мостов. Община кормила фронт, отдавая ему рис. Находясь в глубоком тылу, она давала фронту людей — сильных молодых крестьянских парней, вступивших в совершеннолетие. Она кормила и их семьи, в которых часто оставались малыши и престарелые родители. Деревня вынесла на своих плечах бремя войны благодаря тому коллективу, который спаивал людей в кооператив, делил чашку риса с неспособными работать. Как и в прошлые века, единой бамбуковой крепостью стал весь Вьетнам. Трудности в этих условиях каждый считал естественными. Солдаты, выходцы из деревни, воевавшие на далеком фронте, незримо присутствовали в общине.
В правлении кооператива на стене висит план сельскохозяйственных угодий и таблица сроков работ. Графа «Сев»: 25 мая.
В это время только кое-где начинается уборка весеннего урожая, и поля покрыты золотом созревших колосьев. Пока крестьяне готовятся к жатве, специализированная бригада кооператива начинает высев отобранных семян в грядки, тщательно обработанные, выровненные. Земля должна быть достаточно мокрой, но не покрытой водой. Подготовкой семян всегда занимались особые умельцы, весьма почитаемые в общине. Предварительно пророщенные в бамбуковых корзинах семена разбрасывают по влажной поверхности, и скоро всходы покрывают грядки — все пять гектаров — плотной светло-зеленой щеткой. Высадят их потом на ста тридцати семи гектарах полей.
Пока рассада подрастает, а это занимает примерно месяц, жнут спелый весенний рис и снова заливают чеки.
Рослый, сильный и умелый пахарь всегда был в деревне самым ценным работником. В старину, если он даже не имел своей земли, его все равно уважали. Далеко не каждый умел точно — на глубину восемь-десять сантиметров — вспахать поле сначала вдоль, а потом поперек, налегая на плуг и бредя почти по колено в воде. Жена при этом обычно направляла и погоняла буйвола.
Сейчас в кооперативе Нгуенса тоже есть специальная бригада пахарей и полторы сотни буйволов. Как ни дорого ценится труд пахаря-профессионала, он пока дешевле бензина и прочих расходов на технику.
Наступает 25 июня. Пока кооператив готовил семена, рассаду, заливал водой поля, пахал и бороновал, крестьянские дворы, звенья, бригады заканчивали жатву на закрепленных за ними участках, молотили зерно, свозили положенную долю в общий котел, занимались домашними делами, ездили в город на базар и к родственникам, играли свадьбы.
В это время белоснежные облака начинают расползаться клубами вверх. По вечерам в них прыгают длинные змейки молний, воздух густеет до предела, обволакивая людей липкой влагой и, наконец, все вокруг скрывается за пеленой тропического ливня.
Женщины, подростки, старики — вся семья — выстраиваются шеренгой в воде и начинают двигаться к противоположному концу чека. Мужчины в это время обеспечивают их рассадой. Один стоит у семенной грядки, с силой выдергивает из нее стебли — по тридцать разом — и резким и сильным движением ударяет пучком по бедру, освобождая корни от налипшей грязи, связывает пучок соломой и кладет в круглую бамбуковую корзину. Корзина наполняется, за ней вторая, обе закачались на бамбуковом коромысле «гань», и кто-то из семьи уж семенит по-утиному к своему полю.
Даже у подростков движения быстрые и уверенные, словно они родились с навыками сажать рис. Отступая примерно на две ладони от уже посаженных стебельков, они ловко втыкают в жидкую землю по четыре связанных стебля. Работа начинается часов с шести утра, когда только рассветет. В одиннадцать, с наступлением самой жары, делают перерыв на обед и отдых. А с трех работают до шести вечера.
Жатва наступает в середине ноября. На лицах людей улыбки. Урожай всегда радость. Наточены едва изогнутые серпы, смазаны втулки у колес телег. В деревне жизнь замирает: затухают сельские печи для обжига кирпича и черепицы, пустеют кустарные мастерские, отменяются занятия в старших классах школы, глохнут моторы водокачек. Спелое зерно держится в колосе всего пять-шесть дней, и никто не хочет потерять выращенный с таким трудом рис.
Все это повторяется дважды в год. Из года в год. Работа, когда вся община становится единым организмом.
Каждый этап развития диктует свои условия. А то, что новое содержание заключается иной раз во взятые из истории формы, совершенно естественно. Они близки, понятны, стали частью национальной психологии, того собственного «я», которое отличает один народ от другого.
Нгуенса — Ханой А. Минеев, корр. ТАСС в Ханое — специально для «Вокруг света» Фото автора
Когда прилетают аисты
М ы только что выехали из Хатыни, и говорить не хотелось. В ушах продолжал звучать печальный, надрывающий душу колокольный звон, а перед глазами стоял черный бронзовый старик с всклокоченной бородой, который нес на руках погибшего мальчика.
Говорят, много лет спустя после марта 1943 года Антон Каминский, единственный, кто остался в живых из сожженных фашистами заживо жителей Хатыни, тайком приходил к памятнику и, шевеля губами, слушал колокола. Он смотрел на ближний лесок и, наверное, представлял себе уютные хатынские дымки с запахом воскресной снеди, сытое мычание коров, звяканье ведер у колодца. Лица, звуки, ароматы прошлого обступали его...
— У нас, белорусов, долгая память, незаживающая, — нарушил молчание Николай Ефимович Коржич. В его голосе звучали оттенки только что увиденного и услышанного.
Мимо нас проплывали ельники и березники, наполовину высохшие болота, оплетенные пучками ржавой травы. Из притихших лесов струился слабый аромат хвои и прелых прошлогодних листьев. Но вот машина вырвалась на простор, и перед нами открылись поля. Подернутые свежей зеленью, они убегали за горизонт, терялись в предвечерней сиреневой мгле. И только в тех местах, где проходил мелиоративный канал, были видны густые цепочки кустарников. Просторные, ухоженные поля посреди болот и лесов, вызывая любопытство и восхищение, как бы отодвинули печаль Хатыни, вернули нас к цели поездки.
По моей просьбе Николай Ефимович притормозил машину у обочины.
— Я этих мест не знаю,— сказал Коржич, охватывая взглядом продутое ветром пространство.— Но, думаю, давно они пущены в хозяйственный оборот. И на каждом поле можно поставить табличку с надписью «Сделано человеком».
— А почему, как вы догадались? — удивился я категоричности суждения.
— Тут и думать нечего.— Он шагнул к краю отводного канала, по дну которого сочилась мутная болотная водица, смешанная с частицами торфа. — У нее ведь память существует, у природы здешней,— нечто вроде летописного свода. И каждое поколение земледельцев по-своему «расписалось» на его страницах. Только надо уметь читать.
— Вот и давайте попробуем! — загорелся я. — Прежде всего, сколько лет этим полям? Двести, пятьсот... тысяча?
Коржич неуверенно пожал плечами; мое предложение ему понравилось — это было видно и без слов, но в то же время как экономист-гидротехник, сотрудник Института комплексного использования водных ресурсов он опасался поверхностных, опрометчивых оценок.
— Археологи утверждают, что земледелие в наших краях насчитывает около двух тысяч лет. Однако мы не будем забираться в дебри истории, а возьмем первую цифру — лет двести. Что было тогда на этом месте? Думаю, низинные болота, елки и березы на болоте, комариный шабаш. Но вот пришли люди, дровосеки-огневщики, стали рубить и жечь леса, чтобы сделать пашню. Деревья вырубили, пни выкорчевали, вспахали угодья дубовым оралом, но вода... Что делать с ней? Веками она копилась в болотах, поддерживая естественный уровень грунтовых вод. Много воды — плохо, мало воды — тоже плохо. Думали-думали и решили рыть канавы, чтобы по ним спускать избыточную влагу и одновременно, в случае засушливого лета или маловодной весны, использовать ее для орошения. Так из крестьянского опыта родилось понятие мелиорации... Вот вам ее классический пример! — Он показал на гладкие отвесные стенки отводного канала. Было такое впечатление, что их срезали одним мощным ударом механизма.
— А по-моему, здесь поработал современный канавокопатель,— слабо возразил я, не очень уверенный в своей догадке.— При чем тут старый крестьянский опыт?
— Вы ненаблюдательны,— снисходительно пожурил меня Коржич и присел на корточки. — Смотрите! — Он нашел сломанный прут и стал водить им, как указкой, по стенкам отводного канала.— Канавокопатель прошел как раз по тому месту, где была раньше канава первомелиораторов. И обнажил память почвы — заметьте, окультуренную, в полном смысле слова очеловеченную почву...
