Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1986 год
И вот, последний раз кашлянув, глохнет мотор, катер наш сразу оседает, и его мягко подхватывает волна. Внезапная, как будто ее включили, тишина наполнена плеском воды, свистом ветра в кустарнике и травах близкого берега.
— Ну что, принимаете гостей? — спрашивает Раиса Павловна, сидящая рядом с мотористом, и уже по голосу ее чувствуется, что вопрос чисто риторический, что знает, видит — ее приезду рады.— Оля, я не одна. Знакомьтесь.
Я ловлю на себе короткий внимательный взгляд, в нем ни настороженности, ни смущения. Похоже, здесь действительно рады свежему человеку.
В просторной комнате, служившей, видимо, столовой: длинный стол, в стене — окно на кухню, собрались все постоянные жители брандвахты. Их, кроме Оли Журавлевой, оказалось трое.
Шкипер Александр Колпаков, или просто Саша. Его гулкий несмолкающий голос, которым он, видимо, привык перекрывать и грохот мотора, и шум волны, наполнял комнату. Жена Саши, повар Надя, смешливая молодая женщина, то возникающая в комнате, то исчезающая в кухне, даже оттуда, в квадратное окошко, успевает вставлять реплики в гудение Сашиного голоса.
Четвертый член коллектива — Ваня Кудрявцев, студент рыбного института,— сидит молча и, снисходительно улыбаясь, ждет своей очереди вступить в разговор. Мимо села, в котором вырос Ваня, мы проплывали часа полтора назад; рыба, речные промыслы его стихия, и здесь, на тоне, Ваня чувствует себя отнюдь не практикантом.
Меня потянуло глянуть на реку, и я вышел из комнаты. В дальнем конце коридора ярко светился прямоугольник открытой двери. Там оказалась еще одна площадка, более просторная, чем та, к которой мы приставали. Стоит стол, скамья, ведра. На стене вязка рыбьих косточек, вывешенных так, как вывешивают нанизанные для просушки грибы. По желтым каплям жира на косточках ползали осы.
Передо мной лежала широкая гладь воды. Над ней — мутно-голубое небо с расплывшимся желтком солнца. Ровно и постоянно дул ветер, гнал по воде невысокие, отливающие солнцем волны. Сонно шелестел длинными узкими листьями тростник, чуть ли не трехметровой стеной поднимающийся рядом с брандвахтой. Чуть выше по течению темнела на отмели лебедка, установленная на понтонах. И нигде ни души. Пустынно, безлюдно. Даже стук мотора небольшой посудины, что протащилась мимо, не оживил, а скорее подчеркнул сосредоточенную тишину, в которой совершается безостановочная работа ветра, реки, солнца...
Раиса Павловна просматривала тетради Оли, три пухлые амбарные книги с листами, аккуратно разлинованными и густо заполненными цифрами.
— Вот ради этих записей и проб,— Раиса Павловна кивнула на белый лоток с какими-то маленькими марлевыми узелками,— и находится здесь с апреля по ноябрь Ольга Леонтьевна. Для нас этот банк — самый важный. Здесь основной ход осетра. А место, как видите, глухое. В институте даже хотели отказаться от этой точки. К тому ж работа здесь не только научная, много сил уходит на производственные дела — мы ведь находимся в постоянном контакте с рыбаками и с икорным заводом. И вот Оля, несмотря на свою молодость, оказалась как раз на своем месте. Очень надежный работник...
— Ив чем же заключается здесь работа ихтиолога?
— А вот завтра увидите сами.
Рано утром, еще затемно, мне стукнули в дверь: «Пора. Рыбаки уже начинают».
В столовой горел электрический свет. Окна по-ночному черные. На столе — кружки с горячим чаем, сгущенка... Ваня допивал свой чай.
— Что, уже начали?
Ваня мотнул головой: «Сейчас выметывать будут».
Я вышел на площадку. Темнота здесь казалась не такой плотной. Теплый ветер сеял моросящим дождиком. Метрах в двухстах на берегу ярко и бессонно светилась на столбе лампа. Стучал движок.
— Вон туда смотрите,— сказал появившийся у меня за спиной Саша.— Видите, пошел катер? Это метчик, он тащит неводник.
В темно-серой мгле я различил два силуэта, оторвавшихся от берега и двинувшихся к середине реки. За метчиком шла длинная лодка с шестом-мачтой посередине.
— А лодка зачем?
— Это фонарка. Она показывает судам, что под водой невод.
Метчик делал полукруг, охватывая неводом чуть ли не две трети ширины банка. Затем, оставив на середине лодку-фонарку, пошел к нашему берегу.
— Ну что, идем? — сказала вышедшая Оля.— Сейчас будут выбирать.
И вот мы стоим по колено в воде на отмели. Несколько рыбаков мерно, в определенном ритме откидываясь назад всем телом, подтягивают на себя невод. Грохочет лебедка, наматывающая на вал освобожденную от рыбы сеть. На мокрый песок отмели шлепаются некрупные рыбинки, которых рыбаки выпутывают из ячеек сети. А когда под ногами вдруг оживает вода, рыбаки нагибаются и, пошарив в воде, вытаскивают увесистого осетра; подхватив его под плавники, как ребенка под мышки, тащат к длинной полузатопленной лодке-прорези. Осетр шлепается в лодку и, оказавшись в воде, оживает; вяло шевельнув телом, стыдливо забивается в носовую часть прорези. Севрюг же носят на весу, перехватив одной рукой за длинный острый нос, другой — за хвост.
Прибывающий свет утра открывает широкое пустынное пространство банка, голые берега на той стороне. Время от времени раздается крик рыбаков, и лебедка на несколько минут замолкает. Рыбаки вдвоем-втроем распутывают сцепившийся невод. И снова стук лебедки, снова поочередно отрываются от своих мест рыбаки и с тяжелыми осетрами в руках направляются к прорези.
Оля сосредоточенно наблюдает за их работой, делая какие-то пометки в своем блокноте. Поймав мой взгляд, она пояснила:
— Регистрирую количество пойманных осетров.
— Значит, и ваша работа уже началась?
— Моя работа началась в тот момент, когда метчик отошел от берега. Я должна засекать время активного лова. А сейчас я считаю, сколько поймано за это время рыбы.
— А какие еще данные вам необходимы?
— О, много. Их мы получим на рыбозаводе при обработке рыбы. Вес каждой особи, размеры, количество икры. У каждого осетра срезается передний луч грудного плавника — вы их, наверно, видели вывешенными для просушки. По его срезу в лаборатории определяют возраст рыбы, примерно так, как по спилу возраст дерева. Потом, после обработки всех этих данных в институте, мы получим возможность судить о состоянии запасов своего стада осетровых. Конечным результатом нашей работы будет составление прогноза для планов лова на следующий год.
— Ну и какая сейчас идет на нерест рыба по вашим наблюдениям?
— Разная. Конечно, самыми сильными и плодовитыми являются осетры еще, так сказать, «доплотиновой» эпохи: примерно десять процентов от всех осетровых. Они и крупнее, и икры у них больше. Это потомки тех осетров, что нерестились прежде высоко по течению. А теперь выше волгоградской плотины осетр не поднимается.
— А какая ему разница, где метать икру?
— Существенная.
И Оля объяснила, что появившийся из икринок малек рос, набирал силу и вес постепенно, по мере того, как спускался к морю. И чем длиннее был этот путь, тем взрослее, сильнее оказывался осетр перед встречей с морем, тем больше было у него шансов выжить и дать полноценное потомство. Сейчас же осетр нерестится на Нижней Волге. К тому же бывают годы, когда многие нерестилища вообще обнажаются...
Вижу — у рыбаков небольшая заминка. Несколько человек сгрудились, нагнулись к воде, и вдруг за их спинами вскипает волна, из пены поднимается хвост какой-то огромной рыбы, замирает на секунду и без брызг уходит в воду. Я оглядываюсь на Олю. «Да-да,— говорит она,— кажется, вам повезло, белуга». И я торопливо лезу к рыбакам. Вода плотно охватывает сапоги выше колен, сдерживает шаг, и когда я подхожу к рыбакам, то вижу, как один из них уже тащит к прорези на веревке белугу.
Огромная, тяжелая, потерявшая на мелководье свою устрашающую силу и стремительность, покорная, как теленок, скользит она за человеком. Рыбак привязывает веревку к прорези, оставляя белугу снаружи — в лодке ей не поместиться,— и белуга зарывается головой под борт прорези, оставив на поверхности спину и бока. Впервые я вижу речную рыбу подобных размеров. Ростом она не меньше меня. От рыбы в ее облике только хвост да зубчатый гребень спины. Во всем же остальном — в ее огромности, округлости, мягкой ворсистости ее темно-серых боков, в покорности, с которой уткнула она морду в лодку и позволяет трогать себя,— больше от домашней скотины, коровы или лошади, настороженно косящей глазом, но подставляющей бока под руку человека.
В сущности, рыбачий промысел, его содержание, распорядок, ритм движений, пластика, мало, наверно, изменились за прошедшие десятилетия, а может, и столетия. Только лебедка появилась, да желтые комбинезоны, да синтетические нити в неводе, а все остальное было всегда — и невод, и деревянные лодки, и пальцы, вцепившиеся в сеть, напряжение мускулов, преодолевающих сопротивление ожившего в воде — под толчками рыбы — невода. Так же мерно, откидываясь назад, тянули на себя невод рыбаки и сто лет назад, и так же был пустынен берег, широка гладь воды, малолюден промысел...
