Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1973 год
Между тем три вождя и Лангичоре вновь вошли в купель, но стали на этот раз не посередине, а в одном из ее углов. С противоположного угла выстроились в очередь, чтобы войти в воду, все еще прыгающие и кричащие мораны. Они по одному залезали в купель, пересекали ее по диагонали, останавливались в том месте, где в воде отражалась луна, и, склонив голову, всем своим видом изображая покорность и смирение, шли дальше — в угол, где стояли вожди. Те говорили им последние напутствия и давали отхлебнуть из большого бычьего рога глоток молока, смешанного с медом и кровью.
Некоторые из выстроившихся в очередь моранов, внезапно вскрикнув, вдруг падали на землю и, дрожа всем телом, принимались кататься по траве. Глаза их, как бы остановившиеся от ужаса, были обращены к луне. Это было состояние глубокого транса, которое я уже раньше наблюдал у многих нилотов во время ритуальных церемоний.
Другие мораны пытались успокоить своих товарищей, обращаясь с ними как с больными, страдающими припадками эпилепсии. Еще через четверть часа, придя в себя, посвящаемый вновь прыгал среди моранов, стоящих в очередь в купель.
Для некоторых моранов свидание в купели со стоящими в углу вождями подобно часу страшного суда. Ведь одни из них могли подозреваться в трусости, другие — в связях с замужней женщиной или в неподчинении решениям старейшин. И тогда стоящие в углу четыре старца, посоветовавшись, могли отказать провинившемуся морану в праве стать старейшиной, на глазах у всех изгнать его из купели. Чаще всего именно такие, знающие за собой грех, мораны и впадают в транс. Это объясняется страхом перед ожидающимся с минуты на минуту решением руководителей ритуала. Другие же мораны доводят себя до состояния транса преднамеренно, желая тем самым показать, что они переживают свою вину. Так, во всяком случае, объяснил мне Лангичоре поведение посвящаемых.
Во многом элмугет у рендилле напоминает аналогичную церемонию эното у масаев и самбуру. Только у этих племен старейшины-лейбоны дают свои последние напутствия посвящаемым не в купели, а в хижине, куда не допускаются женщины.
Большинству моранов старейшины разрешают остаться в купели. Примерно один из пятнадцати посвящаемых отвергается стариками. Отверженный, смиренно склонив голову, уходит прочь, туда, где его поджидают женщины, как правило, те, кто надеялся по окончанию элмугета стать его женами. Они рвут на себе волосы, рыдают и с помощью многочисленных подруг пытаются втолкнуть морана обратно в купель.
Четыре мудрых старца не забывают следить и за тем, что делают эти женщины. Если моран искренне и энергично сопротивляется, но все же оказывается опрокинутым в купель натиском возлюбленных и двух-трех десятков их подруг, вожди могут «пересмотреть дело» морана, разрешить ему пройти обряд омовения и стать старейшиной. Но если старцы заметят, что отвергнутый ловчит, противится женщинам лишь для видимости, а на самом деле сам хочет попасть с их помощью в купель, вожди бывают непреклонны. До самой смерти будут говорить о нем как о человеке, который «хотел стать мужчиной с помощью женщин».
Почти до самого утра, до тех пор, пока «солнце не начнет прогонять с неба луну», полощатся в купели счастливцы, смывая с себя «пыль времен моранов». Потом каждый из них заворачивается в заранее приготовленную белую верблюжью шкуру и идет в собственный шатер. Весь следующий день он будет спать в полном одиночестве, готовясь к следующей, не менее ответственной ночи.
Такова часть церемонии элмугет, которая сохранилась и у тех немногих кланов рендилле, которые не приняли ислама и остались язычниками. Вторая же часть церемонии отмечается и рендилле-мусульманами.
Эта часть элмугета начинается на следующий вечер, как только взойдет луна. Это «варфоломеева ночь» для верблюдов.
Каждая из восьмидесяти шести семей отдает для церемонии своего лучшего дромадера. Восемьдесят шесть белых верблюдов, также впервые отмытых за всю свою тяжелую жизнь, ждут посреди стойбища своего последнего часа. Посвящаемые мужчины уже проснулись. Они натирают свои тела жиром и, накинув кожаные плащи, один за другим выходят из шатров.
Вновь протяжно кричат старики, и мораны, отыскав в стаде своих верблюдов, уже почуявших что-то недоброе, выстраиваются в ряд. Некоторые животные пытаются вырваться, убежать в пустыню, но обе пары ног у них крепко связаны. Единственно, что они могут свободно делать, это мотать своими длинными шеями, на которых дребезжат деревянные колокольчики. Это дребезжание еще больше нагнетает обстановку нервозности, царящей на площади.
Самый старший среди моранов одного рода берет в руки длинный плоский нож-пангу. Старики испускают звук иной тональности, и мораны, набросившись на верблюдов, начинают валить их наземь. Это последняя в жизни моранов возможность показать свою удаль и отвагу. Мораны, которые повалят и убьют верблюда первыми, будут в особом почете на празднике.
Но справиться с огромным животным даже четырем-пяти мужчинам не так-то просто. Верблюда положено убить с одного удара, угодив пангой прямо в мозг, который легко уязвим лишь в определенном месте между ушами. Чтобы попасть туда, надо, чтобы хоть одно мгновение извивающаяся на песке змееподобная шея поваленного дромадера была неподвижной. Верблюды предпринимают неистовые усилия, чтобы освободиться от своих хозяев, которым они покорно подчинялись всю жизнь. Животные скидывают и подминают под себя людей, пытающихся навалиться им на ноги. Но постепенно люди завладевают положением. То там, то здесь, рассекая воздух, вонзаются в верблюжьи головы тяжелые панги. Вот уже все восемьдесят шесть верблюдов лежат поверженными посреди церемониальной маньятты.
Бистро и ловко мораны разделывают туши, снимают с них шкуры, режут, мясо. Шкуры поступают в распоряжение замужних женщин, которые тут же принимаются их обрабатывать. Верблюжий горб — сгусток белого жира — передается матерям моранов, которые, разделив его на необходимое число кусков, дарят их подругам моранов, своим будущим невесткам. Этот подарок — символ того, что семья морана, обретающего право жениться, готова принять к себе его жен. Часть верблюжьего мяса режут на узкие полоски и также отдают женщинам: его будут сушить впрок.
Но наиболее лакомые куски верблюжьих туш мораны жарят на костре под раскидистым деревом. Так начинается пир по случаю окончания поры моранов.
Отменно наевшись, мужчины приглашают под дерево своих подруг, прыгают вокруг костров и безудержно веселятся.
Лишь на рассвете они скрываются в своих шатрах. А на начинающем голубеть небе уже появляются тучи грифов и марабу. Почуяв добычу, они парят над залитым кровью местом ритуальной резни, ожидая своего часа. Когда стойбище засыпает, они сплошь облепляют останки восьмидесяти шести верблюжьих скелетов и начинают собственный пир. Потом к ним присоединяются гиены и шакалы. Когда вечером люди вновь выйдут из шатров, посреди маньятты они увидят лишь огромные груды начисто обглоданных белых костей.
Еще пять ночей будут пировать мораны под раскидистым деревом. Когда запасы верблюжьего мяса иссякнут, они зарежут всех предназначенных для элмугета коров, затем овец и, наконец, коз. Им не надоест есть мясо. Ведь, полвека они были моранами, а их пища — молоко и кровь. Потом они сделаются старейшинами, но тоже редко будут принимать из рук своих жен черепаховый панцирь, заменяющий здесь тарелку с мясом. В обычные дни рендилле избегают резать скот. Элмугет — один из немногих счастливых случаев, когда скотовод может наесться мяса. Это старая традиция. Племя, разрешая моранам зарезать так много скота, как бы благодарит воинов за долгие годы честной службы, которую они несли, отражая своими копьями натиск врага.
Потом, на шестой день, когда уже зарезан весь скот и съедено все мясо, мужчины опять собираются под деревом пиров. Туда к ним приходят руководители ритуала и поздравляют их: мораны делаются старейшинами. Целую ночь еще прыгают и веселятся мужчины. А на следующий день женщины разбирают шатры, вьючат их на верблюдов и вместе со своими будущими мужьями отправляются в глубь пустыни, в их родовые енканги. Тогда по всей земле рендилле начинается свадебная пора...
Сергей Кулик
XX век : биосфера, час осознания
Прошлое свидетельствует...
Крупнее всех Рамзесов, Александров Македонских и Магометов в учебниках истории следовало бы дать портрет пастуха. Именно его стада, неуклонно пожирая степи, опустошили землю хуже набегов, а костры уничтожили богатство более ценное, чем все Персеполи, — лесной покров целых стран. Такая не видная на фоне великих битв, строительств и реформаций деятельность овцевода и козопаса разрушила почву, надвинула сушь пустынь, и не будет чрезмерной смелостью предположить, что она-то в конце концов и подорвала экономику некогда великих царств, тем самым погасив блеск древних очагов культуры.
