Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02
Страх исчез. Ему на смену пришли опустошение и безысходность. Она сама вынесла себе приговор.
Писарь оказался бледным, испуганным мальчишкой, в его дрожащих руках шелестел пергамент. Анна повторила свое признание, и мальчишка послушно записал ее слова.
— Скажите, какие преступления вы совершили, будучи ведьмой?
Анна поглядела на свои колени.
— Я сказала, что я ведьма. Или это само по себе не преступление?
— Мы должны знать все, — возразил священник.
Какие им нужны преступления? Анне ничего не приходило в голову.
— Вы сознаётесь, что пытались отравить священника, — пришел ей на помощь Гесслер, — превратив у него во рту вино в некую отвратительную сверхъестественную субстанцию?
— Кровь естественна и не отвратительна.
— Это была не кровь. И вы еще смеете отрицать, что хотели отравить меня? — взвизгнул священник.
— Я не смею ничего отрицать.
— Запишите, что она отравила меня. Вы были на Черной Мессе в канун Мая?
— Это была не месса. Там не было священника. — Анна посмотрела туда, где висел распятый Макнаб. Теперь она поняла, как они нашли место, где проходил майский обряд, как добрались до дома Баклеха. До чего изуродовали Макнаба!
— Вы ходили на языческие проповеди этого еретика?
Анна сказала, что ходила. Мальчишка-писарь аккуратно занес все даты и дни недели.
— Были ли там, кроме вас, еще ведьмы?
— Не знаю, кровь Ячменного Джона опьянила меня.
— Запишите, что она пила кровь. — Мальчишка торопливо заносил все показания. — А теперь назовите нам имена.
Анна опять подняла глаза на Макнаба, явственно представив себе страшную участь выданных ею людей. Она без запинки назвала своего деверя Гарри. В свое время Гарри отнял у Тома графство. Анна назвала алчного горбуна Дарси, эрла Сассекского, словом, всех, кто предал ее. Назвала она и Елизавету.
— Королева Елизавета?
— Да. Ведь я английская графиня. Колдовству я научилась на родине, а не в Шотландии. Королева Англии — главная ведьма, она устраивает шабаши в кругу придворных дам.
— Нас этим не удивить. Правление женщин всегда богомерзко. Но нам нужны другие, шотландские имена, назовите нам шотландских ведьм.
— Может, попробовать сапожок? — задумчиво произнес Гесслер.
— Нет, нет! Я сознаюсь! Я все расскажу. — Гесслер уже подкручивал винт. Было слышно, как в руках у писаря дрожит пергамент. И опять этот невыносимый скрежет… Ногу сдавило, потом пришла боль.
— Шотландские имена!
— Проповедник Макнаб, — через силу выдавила Анна. Все равно его уже не спасти.
— Не смейте дерзить! — Тиски раздирали мышцы на части, в мире не осталось ничего, кроме боли.
— Зачем вы покрываете девчонку? Она же сама призналась во всем, донесла на вас, у нас есть ее показания, — услужливо подсказал Гесслер.
Железо скрежетало, все сильнее сдавливая кость. Издалека доносился голос Марии: «Танцуй, Анна, не стой на месте!»
— Да, это Элисон! Мы были там с ней вместе. Она тоже ведьма! — Анна почти ничего не видела и не соображала от боли.
— А что вам известно о ее матери?
«О Боже! Кость вот-вот треснет!»
— Не поминай имя Господа всуе, проклятая ведьма! Так как насчет Доброй Матушки Скотт? И не вздумай дерзить, а то мы сломаем тебе ногу!
— Нет, Матушка здесь ни при чем! — Анна лихорадочно подыскивала подходящее имя. Пришло в голову только одно.
— Джок Армстронг из Сайда. Это он превратил вино в кровь! Сжальтесь, я ничего от вас не скрываю!
При упоминании имени Джока священник всем телом подался вперед и заговорил, медленно отчеканивая каждое слово.
— Девица Элисон Скотт призналась, что она блудодействовала с дьяволом, известным под именем Джока Армстронга из Сайда Вы тоже предавались похоти и разврату с вышеозначенным дьяволом?
— Нет. — Анна покачала головой, и сразу поняла, что ответила неправильно. — Моя нога!.. Да, да, предавалась!
— И на что это похоже?
— Что похоже? — До Анны не сразу дошел смысл вопроса.
— Ощущали вы жар или холод, когда совокуплялись с дьяволом?
— Боже!
Гесслер вдруг отпустил винты. Анна бессильно поникла в кресле. Сквозь боль до нее доносилась перебранка между священником и Гесслером.
— Почему вы прекратили допрос?
— Она созналась во всем, показала на остальных. Этого достаточно, чтобы десять раз отправить ее на костер.
— Нет, здесь дело в принципе. Она блудодействовала с дьяволом.
— Я помогаю правосудию, а средства должны соответствовать целям. Дайте мне предписание, где говорилось бы о необходимости выяснения размеров дьявольского члена, и я добьюсь точных признаний от этих женщин. Но до той поры я прекращаю допрос.
Процесс шел быстро, приговор был известен заранее. Судьи говорили только по-шотландски. Анна достаточно хорошо освоила язык и поняла, что ей предоставлено право отказаться от своих показаний Отказ от показаний означал лишь новые пытки, а потом все равно костер. Анна решила миновать уже пройденную ступень, и, гордо подняв голову, во всеуслышание повторила, что признает себя ведьмой. Она испытывала горькое удовлетворение от того, что ничем не связана с этими жалкими подлыми людишками. Злобно глянув на нее, они наложили на нее проклятие за дьявольскую гордыню и присудили вывести на рыночную площадь и сжечь живьем у позорного столба.
Приговор не отличался ни новизной, ни изобретательностью. Но Анна чувствовала подспудное удовольствие судей. Сильный всегда прав.
Суд внес некоторое разнообразие в монотонное существование Анны. Она целыми днями лежала ничком в своей камере, чувствуя, как понемногу уходит боль из ее измученного тела. Нога заживала медленно — ведь Анну почти не кормили. Да, ее правая нога уже никогда не станет прежней. Один палец оторван, остальные безнадежно изувечены. Анна заставляла себя ходить, скрипя зубами от боли. Она не хотела, чтобы ее несли, на костер она взойдет сама. Судьи пообещали ей последнюю прогулку. Правда, недолгую — от дверей тюрьмы на телеге повезут прямо на рыночную площадь, где и казнят.
Площадь Анна видела каждый день через крест своего окна. Виселица, лавки, позорный столб. Теперь поражение было полным. Боль принудила Анну оболгать саму себя, предать тех, кто был дорог ей, и тех, кто любил ее. Осталось сделать последний шаг. Понести последнее наказание.
Она то сходила с ума от страха, то лежала совершенно безучастная ко всему, равнодушно доживая последние дни и часы. Анна чутко улавливала все шорохи, вслушиваясь в тишину ночи, солнечный свет дарил ее последними лучами. Облака, как бы прощаясь с ней, проплывали мимо креста окна.
Когда Анна пыталась шевелить искалеченными пальцами, затихающая боль снова усиливалась. Гесслер соединил ее душу с телом. Ей пришлось поступиться душой, чтобы облегчить телесные муки, но скоро душа покинет свою оболочку, оставив бренную плоть корчиться в языках пламени. Анна не боялась, что после сожжения от нее ничего не останется. С детства ей внушали мысль о бессмертии души. Костер не пугал Анну. Но она оплакивала безвременное расставание с жизнью, пытаясь в песнях излить свою скорбь.
С веселой толпоюК Матери входишь тыТихой росоюМай окропил цветы.
Вечером перед казнью ее одиночество нарушило появление прыщавого юнца, читавшего проповедь с амвона новой церкви. Он ничуть не изменился, что поразило Анну. Ей-то казалось, что с памятного воскресенья накануне Майского дня и ночи прошла целая вечность.
Что ему надо? Прочитать ей очередную лекцию о развращенности Рима или обсудить красоты соборной архитектуры? Неужели он не понимает, что здесь не место и не время для этого? Юнец принялся рассуждать об обновленной религии и торжестве науки над предрассудками и суевериями. Вера основывается на разуме и логике, самозабвенно вещал он, размахивая руками. Найден новый подход к прочтению Писания. Наконец, как завещано пророками, люди будут снова почитать в Боге воплощение разума и справедливости.
Анна вполуха слушала эту высокопарную околесицу, но потом не выдержала и прервала не по годам рьяного мальчишку:
— Замолчите! Мне дорога каждая минута. Я не намерена тратить отпущенное мне драгоценное время на вашу болтовню. Ваши разумные и справедливые ждут не дождутся утра, чтобы обложить меня вязанками хвороста и поджечь их. Что может предложить мне ваша хваленая церковь?
Священник слегка смутился. Он явно не ожидал столь резкого отпора.
— Боюсь, что ваша церковь руководствуется не здравым смыслом и логикой, о которой вы так красиво говорили, а исключительно собственной выгодой. Допустим, я приму вашу религию. Что меня ждет дальше? Завтрак у престола Господня после сожжения? Что вы можете мне предложить, кроме крапивной похлебки?
