Дмитрий Серков - Корпорация «Коррупция»
свидетельства очевидцев – хорошо продуманная провокация, как бывало уже ни раз.
Не спав всю ночь, Соболева вышла из дома засветло, зная, что советник прибудет в
администрацию ранним утром, когда можно спокойно поработать в одиночестве, не
отвлекаясь на посторонних.
Ее пугала страшная очевидность открывшейся правды, но отступать назад было
поздно. Она, словно во сне, вновь видела себя со стороны: обошла пост охраны на входе,
попав в здание администрации через крыло, занимаемое редакцией «Губернского
колокола», открыла дверь своим ключом. Прошла темными безлюдными коридорами, где
гулкое эхо вторило шагам, поднялась на третий этаж по запасной лестнице и, миновав
череду никогда не запиравшихся дверей, попала в приемную, за которой расположился
кабинет Штурмина.
Борис, отложив бумаги, радостно поднялся навстречу.
– Аленка, я так соскучился…
Стоило огромных усилий, чтобы удержать себя в руках и не кинуться к нему в
объятия. При всем негативе, который стал известен, Алена Соболева оставалась под его
влиянием, в его власти, словно под гипнозом готова была идти за ним на край земли и
даже дальше. Наверное, так теряли волю моряки, слыша волшебное пение сирен.
– Что-то случилось? – Штурмин видел произошедшие в ней перемены.
– Случилось!
Без предисловий она стала последовательно излагать все, что знала и о чем
догадывалась. Про себя подивилась четкости формулируемых фраз, собственной железной
выдержке и самообладанию. Именно так выступает на суде представитель обвинения,
требуя максимального наказания для подсудимого, приводя ужасающие факты его
правонарушений, характеризую чрезвычайную общественную опасность. Слова сами
срывались с губ, заготовленный ранее и тщательно отрепетированный текст оказался
совершенно не нужен. Все, что она говорила в глаза Штурмину, был экспромт. Жестокий,
безжалостный, хлестко бьющий по щекам экспромт, рожденный потрясенным сознанием.
Ни один мускул не дрогнул на лице советника. Ни жестом, ни взглядом он не дал
понять, что напуган услышанными откровениями или разочарован. Ни слова не произнес
до окончания монолога, ни разу не кивнув в подтверждение и не отрицая сказанного.
Когда же Соболева, наконец, замолчала, сделав небольшую паузу, чтобы передохнуть, ей
показалось, что Борису даже стало легче. Точно камень с души свалился.
– Может, кофе?
Вопрос Алену обескуражил, выбил из колеи.
В абсолютной тишине Борис встал из-за стола и вышел в секретарскую, откуда
вернулся с чашкой отменного, как всегда, кофе.
На удивление, он не стал отпираться, а подтвердил умозаключения, сделанные
Аленой. Широко открытыми глазами она следила за любимым, а тот говорил отчетливо и
ясно.
– Мне остался всего лишь шаг, один шаг до осуществления задуманного, – легкая
улыбка сожаления блуждала на его лице. – Как только мы подпишем соглашение по
«Золотым воротам», я получу контроль над проектом. Не администрация края, не Колобов,
не наши немецкие партнеры, а я. И это будет достойное вознаграждение за труды. Тогда,
наконец, я смогу уйти на покой и не видеть лицемерных лиц зарвавшихся сограждан. Все
растаскивают страну по частям, рвут в разные стороны и пылают праведным гневом, когда
сосед упер больше… Хватит! Надоело! Устал!
– Но как?.. – Соболевой больно было слышать его признание. Слова, словно танец на
могиле ее веры в честность и справедливость, ранили душу.
– Я не буду пересказывать тебе свою биографию – ты ее знаешь даже лучше. В моей
судьбе было все: самоотверженная служба, война, подвиги и награды. Я честно выполнял
свой долг, не прячась за спины сослуживцев, не избегая опасности и не стараясь отогреть
свою жопу в тепле. Я в атаку ходил, в тыл ко врагу, пацанов из-под обстрела выводил. Я за
каждую смерть во вверенном мне подразделении готов головой ответить. А что в итоге?
Ордена, медали и малогабаритная двушка на окраине Ростова для меня, жены и детей?
Нам денег на еду не хватало – надо было взятку за квартиру собрать! А пока не набрали,
по углам мыкались, у родственников и друзей перебивались. Да не дай Бог никому
другому пережить те унижения, которые перенесла моя жена и дочери. Это так Родина
чествовала своих героев! И ты, выросшая в тепличных условиях, смеешь меня упрекать в
чем-то?.. Я верой и правдой служил государству, во имя его блага тянул офицерскую
лямку, а затем будто прозрел. Понял, что моя задача не облагодетельствовать кого-то, а
взять столько, сколько смогу унести. Чтоб мои дети не прозябали в нищете. Чтобы больше
никогда и ни в чем не нуждались. Хорошо, что я понял это вовремя.
Штурмин нисколько не сомневался в правоте собственной точки зрения.
Единственно верным решением может быть только то, которое принимает он. И хотя
Борис на своем посту должен был, прежде всего, защищать закон, он и не заметил, как сам
стал таким же жалким и беспринципным, как и люди, с которыми был призван бороться. И
хотя выглядел он сильным, целеустремленным и успешным мужчиной, каким Алена его и
знала ранее, таким, какого полюбила до безумия, на поверку оказался никчемным и
страшным существом, мерящим мир исключительно материальными благами и тайно
молящийся золотому тельцу.
– Но как же так? Выходит все, что ты говорил – лицемерие?
– Какая разница, что я говорил! Ты, как и все остальные, слышишь и видишь только
то, что хочешь услышать и увидеть. Судишь меня, не обращая внимания на себя.
Обвиняешь меня в жадности? А чем вы все лучше?! Ты же сама пользовалась всеми этими
благами. Думаешь, рестораны, поездки за границу, дорогие цацки – это все благодарность
нашего государства? Хрена-с-два! Что сам урвешь, тем и будешь богат! Часы наградные за
пятьдесят тысяч евро? Да наш бюджет быстрее лопнет от жадности, чем раскошелится на
достойную награду. Пришлось сделать гравировку, чтоб остальные поверили. А я считаю,
что имею право носить лучшие вещи, пользоваться лучшими аксессуарами и техникой,
жить в лучших условиях и ездить на лучших в мире автомобилях. Спать с красивейшими
женщинами! Я заслужил это потом и кровью. Кровью! Своей и своих товарищей. А
государство, на которое я всю жизнь пахал, за целостность которого воевал, что мне дало?
Жалкую пенсию?.. а, еще медаль «За безупречную службу».
Часы! При упоминании часов Алена воззрилась на его правое запястье и поняла, что
подсознательно не давало покоя. На правой руке Штурмина из-под кипельно белого
манжета сорочки выглядывал хорошо знакомый хронограф марки Брегет, золотой на
кожаном коричневом ремешке, с надписью на обратной стороне корпуса, которую она
знала наизусть и которой гордилась: «Подполковнику Штурмину Б.А. за храбрость и
мужество, проявленные во время боевых действий». Дальше шла подпись одного из глав
Северо-Кавказской республики. Часы, оказавшиеся не наградой, а фикцией, часы, недавно
УКРАДЕННЫЕ неизвестными из их квартиры.
Поняв, что допустил просчет, советник спрятал руку под столом, но было уже
поздно.
– Так это был ты…
Внезапный вихрь негодования подхватил Алену и бросил вперед, в бешенстве
потеряв всяческий контроль над собой, она замахнулась, чтобы отвесить звонкую
пощечину. Никогда бы не поверила, что он может поступить ТАК! Понятно, что
угрожающие его безопасности документы поспешил вынести из квартиры, но чтобы
позволить кому-то совершить то, что было сделано на их совместном ложе, позволить
кому-то поглумиться над ней и спускать на ее лицо, пусть и изображенное на
фотографии?!
Без труда перехватив занесенную для удара руку, Штурмин оттолкнул ее назад,
вскочив с кресла.
– Не смей! – Глаза его налились кровью, синяя жилка пульсировала на виске. – Никто
не смеет поднимать на меня руку.
Он тут же пожалел, что не сдержался. Его сопротивление подстегнуло Алену, придав
небывалое ускорение. В считанные мгновения Соболева выдернула из сумки пистолет,
сняла с предохранителя и щелкнула затвором, досылая патрон в патронник. Уверенные
манипуляции, проделываемые ранее не единожды, не укрылись от профессионального
взгляда отставного офицера. Оказавшись на мушке, Штурмин застыл на месте, выставив
вперед руки с открытыми ладонями, чтобы не женщина, а разъяренная тигрица, видела,
что с его стороны ей не угрожает опасность.
