Влад Колчин - Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз
Мне все прощалось еще и за то, что я играл на всех отчетных концертах эстрадного отделения Училища искусств и делал это с легкостью и удовольствием.
Еще в бытность службы в оркестре нам с коллегой по ресторанной работе, пианистом Мишей, понадобилась в компанию певица. Не мудрствуя лукаво, я пришел в Училище и спросил у друзей, не поступил ли на отделение кто-нибудь интересный…
Девочка, которую мне рекомендовали, поступила в этом году на вокал, сразу на второй курс. Несмотря на очевидную талантливость, никто тогда не думал предполагать в ней певицу, которая совсем скоро будет собирать многотысячные стадионы. Кроме нее. Я же в тот момент видел перед собой волчонка, в джинсах, маленького роста, со всклоченными волосами.
На мой короткий простой вопрос: «Пойдешь работать в кабак?» – я получил не менее простой и короткий утвердительный ответ.
На скорую руку мы слепили программу и через некоторое время работали уже в трио.
Так певица Земфира вышла к первому своему микрофону на профессиональной сцене.
Напомню моему смутившемуся читателю: профессиональная музыкальная сцена – это то место, где работают профессиональные музыканты. Профессия подразумевает зарабатывание денег. Деньги мы там зарабатывали, в дипломах о получении специальности было написано «музыкант», поэтому я называю это профессиональной сценой.
В начале выступления мы с Мишей играли вдвоем. Во втором отделении появлялась Земфира и пела свои восемь песен. Позволю себе вспомнить еще одну трогательную сцену, которой я был неоднократным свидетелем и невольным участником. Когда она выходила петь песню, в которой я не играл, она просила меня просто выйти постоять с ней рядом.
Очень скоро наш репертуар расширился. Земфира самообучалась очень быстро и, повздорив с Мишей, вскоре сама села за клавиши. Так мы остались в оркестре вдвоем.
Я не пожалел, что позвал петь именно ее, хотя наши характеры были как будто специально подобраны по принципу несовместимости. И тем не менее мы проработали вместе, уже вдвоем, I четыре года. Она играла на клавишных и пела, я играл на саксофоне. Про нас говорили: «Нашла коса на камень». Лично у меня было устойчивое ощущение, что я отрабатываю с ней какую-то кармическую программу. Психиатр посредственного профессионального уровня мог бы с блеском защитить диссертацию на тему: «Антиподы в искусстве – правда или вымысел», на нашем дуэте.
Надо сказать, что рестораны, в которых мы работали, не являлись «кабаками» в прямом и понятном в постсоветское время смысле. Наш репертуар заметно отличался от того, который можно было слышать в других ресторанах. Блатных песен мы не исполняли. У нас звучали джазовые стандарты, соул и те отечественные песни, которые лично для нас представляли музыкальный интерес. Нам часто завидовали – мы играли в лучших, самых дорогих заведениях города и по тем временам неплохо зарабатывали.
Жулики разного сорта, бандиты, дети партийных начальников, начинающие, а часто, здесь же и заканчивающие коммерсанты – вот та публика, которая посещала рестораны в то время. Но как бы то ни казалось парадоксальным, мы в этой жизни как будто не участвовали. Мы просто приходили, играли то, что нам нравится, забирали деньги и уходили.
Много забавных людей и ситуаций можно было наблюдать на этом «празднике жизни», на котором мы оказались не лишними. Но я стал видеть… Одиночество.
«А какая она, «Ваша жизнь», если у нее такой праздник?» – стал задумываться я.
В память врезался мужчина преклонных лет и телосложения, приходящий в дорогой ресторан в костюме младшего инженера. Когда-то казавшийся ему модным, а теперь истлевший пиджак, стоптанные ботинки, не первой свежести рубашки, нелепый галстук с огромным узлом, вышедший из моды лет тридцать назад. Его внешний вид настолько выпадал из общей карусели образов, что пускали его в ресторан только благодаря его неслыханной щедрости.
В светском обществе, как известно, шила в мешке не утаить, а потому официанты быстро «раструбили», что банкеты у дедушки оплачивались из средств недавно проданной им собственной квартиры. Дедушке хотелось праздника, и он решил на старости лет выпустить пар.
Ресторан так и назывался – «Джеспар». Что означает несущественная приставка «Джее» до сих пор неизвестно, но слово «пар» дедушкой было воспринято как вызов судьбы. И теперь, дивясь и восторгаясь красотами интерьера в стиле хай-тек, под звуки непонятной, предположительно заграничной музыки запивая дорогим вином, купленным официантами в ларьке через дорогу, инженер щедро раздавал чаевые налево и направо.
А дивиться в ресторане было чему: это и дорогие явства, заботливо приносимые заглядывающими в глаза официантами, и интерьер из пластмассовых панелей по цене 53 рубля 37 копеек за штуку с гарантией, и столы из оргстекла, и огурцы-корнишоны, ворвавшиеся на постсоветское пространство из-за границы вместе с джазом и манящим таинственностью СПИДом, и владелец, ученый и гомосексуалист, по причине наклонностей которого Земфира на всякий случай, опасаясь за мою сексуальную безопасность, как могла, исполняла роль моей девушки.
А чего стоил один только стриптиз! Это слово тоже ворвалось вместе с джазом, СПИДом и огурцами, а вместе со словом ворвались и пионеры этого жанра. В случае с «Джеспаром», стриптизершами были две притягательные особы. Боже! Что они делали с публикой!
Одна из них, красивая, была сорока лет, высокая, тощая мать-одиночка, с маленькой грудью и «из Москвы». Она всегда была в романтическом образе: дамской шляпке из кино и курила сигареты с мундштуком, потому, что «без мундштука – вредно». А вторая, красивая, в противовес первой, была маленькая, с большой грудью, угрожающе активной, и неизвестно откуда. У них было боа и такая ткань, знаете, эротическая… Белая, как тюль, которая на окнах. Может это и была тюль. Они заворачивались в нее, разворачивались, эмоционально страдали и т. д. Весь их перфоманс был подсвечен лампочками. Большими лампочками, маленькими лампочками, разными лампочками, всякими лампочками, пол ресторана изнутри мерцал и искрился, и даже над входом в подвал, где затаился, словно тигр перед прыжком на серость бытия, ресторан «Джеспар», что-то всегда нервно подмигивало.
А когда от накала страстности и таинственности, воздух, казалось, начинал звенеть, стриптизерши принимались танцевать свой коронный заграничный танец – «лесбис». Это было словно удар в промежность. Ху! Недолгая пауза в два такта в балладном темпе, а потом… Свет приглушался, и даже работники кухни и разнорабочий Толик высовывали свои носы из подсобных помещений, чтобы тайком наблюдать этот акт развратного искусства.
Толику «лесбис» нравился. Толик был всегда подшофе и всегда один, за стеной праздника жизни. Мы звали его из каморки, когда заканчивали отделение и стриптизерши шли танцевать его любимый танец. Толик был в такой благодарности, что в подарок расточил мне газовый пистолет под «мелкашку»[1]. Я стал огнестрельно вооружен и казался себе очень опасным. Что поделаешь: «Бытие определяет сознание».
Да, в таких местах мы работали.
В этих заведениях можно было часто наблюдать некоторых активисток комсомольского движения моей школы, совсем недавно агитирующих четырнадцатилетнего меня за вступление в комсомол. Справедливости ради, надо сказать, что теперь, работая проститутками, в свои ряды они меня вступить не агитировали. Я встречал там Олиных бывших подруг. Но ни разу не видел саму Олю, что лишний раз подтверждало мою убежденность в том, что девушка, выбранная мною когда-то на роль музы, – правильная.
Время шло. Несмотря на наши с Земфирой несовместимые темпераменты, все наши попытки расстаться и работать каждому с другими музыкантами ни к чему не приводили. Меня никто не устраивал, ее никто не устраивал, а друг без друга скучали.
Параллельно с ресторанной работой она устроилась на местную радиостанцию записывать рекламные ролики, я же все больше увлекался околоджазовой местной жизнью.
К четвертому курсу вокруг меня собралась компания единомышленников, и мы открыли свой джаз-клуб.
Джаз-клуб наш не имел своих стен и дрейфовал в свободном плавании по городу от одного Дома культуры к другому. Думаю, что именно по причине молодости и энергоизбыточности дрейфующих участников проблема нехватки поклонников нам была неведома.
В то время как интерес населения к культурным домам падал, вследствие ужесточения условий так называемой «жизни», ряды поклонников джазовой музыки ширились. У нас стали завсегдатаями студенты театрального факультета Института искусств, хореографы, художники и другие «отбросы общества», плохо пригодные к любым видам социальной адаптации.
В стране набирал ход паровоз капитализма. В окнах отъезжающих вагонов то и дело мелькали лица недавних активистов комсомольского движения, предприимчивых «слуг народа» из бывшей партийной номенклатуры, бандитов разных мастей, проституток разных полов, внезапно возникших колдунов и экстрасенсов, спекулянтов, попов с крестами, в некоторых окнах можно было разглядеть НЛО. Элита отъехала, нас не взяли, машиниста в поезде не было.
