Юрий Беспалов - Людмила Зыкина. На перекрестке наших встреч
Мнение Плисецкой о балеринах и танцовщиках для Зыкиной являлось абсолютным авторитетом. Например, Плисецкая видела в солисте Большого театра Александре Богатыреве, к сожалению, ушедшем из жизни, «очень талантливого артиста, с прекрасной техникой, изумительным прыжком, лучшего принца из всех, с кем мне довелось танцевать в «Лебедином озере», то для Зыкиной других определений по отношению к артисту больше не существовало. Если Плисецкая о каком-нибудь зарубежном танцовщике говорила, что тот «педрило, и больше ничего», то для Зыкиной он был также «педрило», а как танцовщик – пустое место.
Зыкина внимательно следила за всеми событиями в жизни Плисецкой. Как-то я сказал ей, что партнер балерины уронил ее во время спектакля в театре «Колон» в Буэнос-Айресе.
– Почему же я не знала? – удивилась она.
– Вы были в это время на гастролях в Японии.
– Все обошлось?
– По-моему, что-то было такое, что Плисецкой пришлось прибегнуть к медицине. Кричала от болей в спине.
– В балете невозможно без травм, – резюмировала Зыкина. – Через них, наверно, прошли все «звезды» балета. Это же как в спорте, никуда не денешься.
Когда я поведал ей, что Плисецкая узнала о своем увольнении из приказа на доске объявлений, Зыкина изумилась. «Не может быть», – не поверила она. Позвонила Щедрину. Маэстро подтвердил сказанное мной.
– Такие выдающиеся личности, как Плисецкая, должны сами определять, когда им удобнее уходить со сцены, а не директор театра. Ну и Лушин… Может, ему кто-то подсказал?
– Плисецкая считает, что инициатор – Григорович. Не только с Плисецкой так обошлись, Катю Максимову запретили пускать в театр, а Марис Лиепа приходил в театр на репетиции своего сына чуть ли не с чужим пропуском. Гедиминасу Таранде, отдавшему театру тринадцать лет, накануне генеральной репетиции «Корсара» вручили приказ об увольнении и вахтерам запретили вообще пускать его в театр.
– Что же он натворил?
– Таранда и его товарищи из Большого театра, среди которых были известные во всем мире балерины Надежда Павлова и Людмила Семеняка, выбрали «окно» в текущем репертуаре, то есть свободные несколько дней, и по приглашению голландского импресарио выехали в Нидерланды на гастроли, прошедшие буквально с триумфом. Одна из газет написала, что «русские артисты из Москвы показали искусство такого высочайшего уровня, какое многим из нас никогда прежде не приходилось видеть даже во сне». Но блиц-гастролерам Большого, когда они вернулись на родину, разъяснили, что их поездка – служебное преступление, хотя все вопросы, касающиеся их выступлений в Нидерландах, заранее согласовывались с руководством балетной труппы театра. Вернувшимся артистам объявили выговор «за прогул», ведущих же танцовщиков труппы «Классический балет», выступавших вместе с коллегами из Большого (всего в группе гастролеров было 11 человек), благодарили за успешное выступление за рубежом. А Таранду, как организатора поездки, обвинили в чудовищных преступлениях: незаконном выезде за границу, использовании марки Большого театра в целях обогащения, краже сценических костюмов и декораций, хотя декораций никаких не было, а костюмы танцовщик привез обратно и сдал заведующему костюмерным цехом театра в целости и сохранности. После выговора Таранду вскоре уволили без всяких объяснений.
– Ну это уже какое-то преступное безобразие. В голове не укладывается. Даже не верится, что в Большом театре творятся такие чудеса.
Узнав о том, что Плисецкая и Щедрин поселились в Мюнхене, Зыкина заволновалась: «Что там в Мюнхене? Квартира не весть какая да яичница с сосисками. Во всем этом виноват Горбачев. Должна же быть у него ответственность перед миром и перед собой. Жаль, что ее не оказалось. Большая беда большой страны. Я Родиону говорила, что надо возвращаться. Он ответил: «Посмотрим…». Они же там без родины. А где родина? Там, где человек родился, на каком языке думает».
Просматривая альбом с фотографиями Плисецкой, подаренный ей когда-то балериной, Зыкина внимательно и довольно долго рассматривала портрет Плисецкой работы американского фотомастера Ричарда Аведона. Отложив альбом в сторону, произнесла: «Майя всегда хороша собой».
* * *Спустя примерно год после выхода книги «Течет моя Волга» Зыкина, обсуждая достижения знаменитых деятелей культуры страны, вдруг неожиданно спросила меня:
– Почему в книге нет ни слова о Мордасовой? Как случилось, что наша знаменитая частушечница осталась без внимания?
– Чьего внимания? – спросил я.
– Твоего. Ты составлял для книги перечень известных деятелей культуры, искусства, с которыми я работала, дружила, общалась… Есть Щедрин, Архипова, Атлантов, а Мордасовой нет. У нее заслуг перед страной не меньше.
– А вы где были? Что не подсказали? Вы знали Мордасову со времен войны, когда услышали по радио ее звонкий и задорный голос; вы пели с ней не раз и не два с Воронежским хором и без него; гостили у нее часто дома, в Воронеже; звезду Героя в 87-м вместе в Кремле получали; знали всю ее биографию от корки до корки – и на тебе, я оказался крайним.
Мария Николаевна Мордасова (1915–1997) – советская, российская певица, исполнительница русских народных песен и частушек. Народная артистка СССР (1981). Герой Социалистического Труда (1987)
– Получается, – отвечала Зыкина, – что я знаю все о ней, а ты ничего. Не поверю. Давай, выкладывай, что знаешь, пока Надя Бабкина едет. (У Зыкиной надвигалось 70-летие, и всем она была нужна.)
– Любила все красивое, – начал я, как на исповеди. – У нее была коллекция нарядов. На гастроли с ней целый сундук ездил. Паневы, кокошники, бусы разные, монисто… Обожала русскую национальную одежду. В ней чувствовала себя легко, летуче. Под каждый номер – свой костюм. Любила шить костюмы сама, делала это быстро, а цвета подбирала медленно. Ездила по селам, смотрела украшения. Много интересных монист приобрела в воронежском селе Гвозде, там когда-то Петр Первый «гвоздил» корабли. Были монисты в единственном экземпляре, редкой ручной работы. Во время ее гастролей в Париже за кулисы пришли какие-то фирмачи, просили продать хоть одно украшение, одно монисто. Нет, голубчики, говорила им, не могу отдать такую красоту российскую, не продается русское уменье. Мастера-профессионалы также шили ей шикарные костюмы.
– Интересно. Дальше.
– Ее муж, Иван Михайлович Мордасов, героически погиб на фронте, и она долго переживала утрату. Потом вышла замуж за баяниста Руденко, много сделавшего для раскрытия ее дарования. Его сборники песен, как результат многолетнего труда и содружества, вышедшие в разных издательствах, никогда не залеживались на полках книжных магазинов, а такие, как например, «Гармонь моя, гармоничики», становились библиографической редкостью. Про мужа сочинила частушку под названием «Иван Михалыч, снимай штаны на ночь». Не знаю только, про которого мужа, – обоих звали Иван Михайлович. Что вам еще рассказать? Мордасова письма с фронта получала охапками – так ее все любили. На свои личные сбережения построила танк Т-34. Боевую машину назвали «Русская песня». На броне, как эмблема, красовалась мордасовская частушка:
Пусть танкист-гвардеец сядет,Смело песню запоет:С «Русской песней» не погибну —Песня русская спасет!
Танк этот в составе гвардейской части прошел от Дона до Дуная и принимал участие в освобождении Вены от фашистов. Она хотела еще самолет построить, но Сталин сказал: «Пусть лучше поет. Будет больше для бойцов пользы». Вот что я знаю о Мордасовой…
Приехала Надежда Бабкина, и Зыкина уединилась с ней в кабинете. Я подумал, что разговор с Зыкиной о Мордасовой исчерпал себя. Но не тут-то было. Едва Бабкина уехала, Зыкина пригласила на чашку чая. Попивая небольшими глотками чай, пододвинув ко мне блюдо с бутербродами и коробку шоколадных конфет, продолжила разговор о Мордасовой:
– Редкий певческий мордасовский корень. Дед Степан, бабушка, прабабушка – с шестого колена вся семья певучая была. Отец знал множество стихов Кольцова, Некрасова, Тютчева, Фета. Мать, Прасковья Прокофьевна, имела репертуар певческий, какой не по силам никому до сих пор в нашей стране. В нем и шуточные, и любовные, и лирические песни, всевозможные плачи, всякие рассыпухи, завлекалочки, присказульки, веселушки, прегудки… Многие из них вошли в репертуар Воронежского русского народного хора. И дояркой Мордасова была, и бригадиром полеводческой бригады, и швеей на фабрике имени 1 Мая. В лаптях пела в клубе Тамбовского артиллерийского училища. В начале войны шила телогрейки, шинели, бушлаты для фронта. Грамоту правительственную за что получила? Придумала в карман каждой телогрейки или бушлата класть записку: «Держитесь, ребята, мы с вами. Победа будет за нами!». Так же стали делать и остальные швеи. Когда в 1943 году решением правительства был создан Воронежский хор, поехала с ним на фронт, пела в боевых частях, перед ранеными бойцами в госпиталях. Пела трогающие солдатскую душу и сердце песни – то протяжные и строгие, то веселые и задорные. Но главная заслуга Мордасовой, на мой взгляд, состояла в том, что она не просто сделала народную частушку достоянием профессионального искусства, а показала ее многообразную красоту и жизненную силу. Мне один генерал, ветеран войны, на Красной площади в юбилей Победы рассказывал такую историю: «Зимой 1945-го, отбомбившись ночью, мы возвращались на свой аэродром. Над целью нас изрядно потрепали вражеские зенитки, и радиоприборы наши вышли из строя. Все стали выискивать на земле хоть какой ориентир, да разве найдешь: ночь, облака, ничего не видно. Поколдовал штурман над картой, поколдовал и объявил: «Заблудились!». Что делать? Куда лететь? И бензин на исходе… А радист не сдается, крутит одну ручку за другой. И вдруг треск прекратился, из приемника такой родной и сердечный голос Родины, голос, облитый медом весеннего цветения, голос Мордасовой. Все оживились, командир сориентировал самолет по радиомаяку, и скоро мы были над своим аэродромом».
