Мой муж Джон - Леннон Синтия
Йоко тем не менее любезно предложила Джулиану пригласить кого — нибудь из своих друзей, чтобы составить ему компанию. Джулиан с благодарностью согласился и вызвал к себе Джастина. Все было организовано очень быстро, и скоро Джастин прилетел в Нью — Йорк. Тогда у Йоко возникла идея отправить их вместе с Фредом в Колд — Спринг — Харбор, на Лонг — Айленде, где они с Джоном в прошлом году купили дом. Она посчитала, что ребятам будет легче вдали от тысяч людей, окружавших Дакоту. Йоко с Шоном позже тоже собиралась туда поехать, чтобы не травмировать Шона видом многолюдных толп на прощальной церемонии 14 декабря. Около ста тысяч человек собралось в Центральном парке возле Дакоты. Все крупные телеканалы и радиостанции приостановили свои обычные программы, чтобы дать людям во всем мире возможность следить за происходящим. В доме на Лонг — Айленде Йоко запретила включать телевизор и радио, чтобы оградить Шона от новостей. Джулиан всю церемонию лежал тихо на кровати в своей спальне, думая об отце.
Это мероприятие заменило похороны, провести которые, как считала Йоко, было бы чрезвычайно затруднительно, учитывая такое количество поклонников. И кремацию она организовала срочно именно из опасения, что обнаружение места, где находится тело, может вызвать нездоровую реакцию толпы. Наверняка ей было тяжело на это решиться, еще не пережив первый шок от смерти Джона, и я ей искренне сочувствовала. И все же большинство тех, кто знал и любил Джона, были расстроены тем, что им не позволили присутствовать на похоронах или на традиционной поминальной службе.
Одни апартаменты в Дакоте, соседние с главными, были предназначены исключительно для инструментов Джона. Там стоял белый рояль, на котором Джон сочинил Imagine в Титтенхерсте, десятки разных гитар, и Джулиан с Джастином провели там много часов, слушая музыку Джона.
Я попросила Джастина, с которым Джулиан дружит до сих пор, вспомнить о тех днях. И вот что он мне написал.
Атмосфера в Дакоте отдавала сюрреализмом: через дорогу от нас, у Центрального парка, сутками толпились люди, по ночам они зажигали свечи и пели песни. Повсюду стояли полицейские кордоны…
В здание мы проникали через подземную парковку, к западу от главного входа, около которого все и произошло. Помню, какой ужас охватывал меня, когда я проходил мимо главного входа.
Мы жили в тех же апартаментах, что и Йоко с Шо — ном, и спали в большой белой комнате, на белых японских футонах.
Мне все время казалось, что Джон где — то здесь, что он просто вышел ненадолго — хотя я никогда раньше не бывал в его доме. Его вещи окружали нас со всех сторон. Помню стереосистему в большой гостиной, совмещенной с кухней. Глядя на нее, я живо представлял себе, как всего несколько дней назад Джон заводил здесь пластинки, смотрел телевизор. Его присутствие ощущалось повсюду. Йоко, проводившая большую часть времени в своей спальне, изредка выходила к нам, и мы сидели вместе, пили чай, иногда что — то ели — еду готовил шеф — повар.
Часто приходил Элиот Минц [бывший диджей, ставший близким другом и доверенным лицом Джона и Йоко. — С. Л.]; еще какие — то люди, в основном сотрудники офисов Джона и Йоко с нижних этажей, постоянно сновали туда — сюда. В целом складывалось впечатление, что все глубоко потрясены, но не опускают руки, а пытаются как — то осмыслить происходящее и по мере сил поддержать Йоко, Джулиана и Шона. Шон был слишком мал, чтобы до конца понимать, что случилось. Он запомнился мне светлым и добрым мальчиком. Его комната находилась рядом с гостиной, и он обычно сидел там, играл в свои игрушки, в общем, вел себя как всякий ребенок, которому недавно исполнилось пять лет.
Йоко была ошеломлена случившимся, что, конечно, объяснимо. Но вела она себя вполне адекватно. Она показалась мне очень умной женщиной, она внушала известное уважение и разговаривала с нами, подростками, как со взрослыми.
Все это было очень печально и навсегда изменило мою жизнь. Я и сам любил музыку Джона. Первый альбом, который я услышал еще ребенком, был Abbey Road. Помню, как Джулиан дал мне послушать Mind Games — отец подарил ему несколько дисков во время очередного визита. Мне нравился этот альбом, особенно заглавная песня.
Из нашей жизни в Дакоте мне еще вспоминается, как мы с Джулианом заходили в соседние апартаменты, тоже принадлежащие семье, где Джон хранил свои музыкальные инструменты и иногда записывал на магнитофон черновые наброски новых песен. Все гитары содержались в отдельной комнате, и некоторые из них я сразу узнал, вспомнив теле- и кинокадры с «Битлз». Там же стоял белый рояль, на котором Джулиан иногда что — нибудь наигрывал. И еще виниловый проигрыватель, который мы ставили на пол посреди комнаты, садились рядом и слушали пластинки. Как — то мы завели альбом Plastic Ono Band, снова и снова проигрывали любимые песни и плакали. Этого я никогда не забуду.
Время от времени Элиот вывозил нас на прогулку по городу, показывал достопримечательности — я ведь никогда раньше не был в Нью — Йорке. Потом мы поехали на Лонг — Айленд, где у Джона и Йоко был дом на побережье в Колд — Спринг — Харбор. Мы провели там около недели. Зима в тот год выдалась очень холодная, даже море замерзло. Мы купались в бассейне рядом с домом. Бассейн был накрыт пластиковым колпаком, чтобы тепло не уходило, и под ним было как в сауне. Мы веселились, выбегая из дома по снегу и прыгая в воду. В доме мы в основном играли на бильярде и слушали музыку из музыкального автомата. Кажется, Фред был с нами.
Общее ощущение — это невыносимая грусть и чувство утраты вперемешку с новыми впечатлениями, думаю, не только для меня, но и для Джулиана тоже. Он держался молодцом, к тому же Йоко старалась, чтобы мы получили от этой поездки по максимуму — выбирались на прогулки, развлекались хоть как — то. Не берусь судить, какие чувства испытывал Джулиан, хотя, конечно, могу себе представить. Мне лично казалось, да и сейчас кажется, что ему было особенно больно оттого, что он только начал налаживать отношения с отцом, они почти стали друзьями. На мой взгляд, Джон хотел восстановить контакт с Джулианом и собирался уделять ему больше внимания. Я высказываю только свои предположения, но, думаю, это похоже на правду.
Пожалуй, Джастин в целом верно описал, что происходило с Джулианом. Его горе не знало границ, но присутствие Джастина позволило ему немного отвлечься, порой они даже ненадолго забывали о трагедии и вели себя как обычные подростки, приехавшие в Америку.
Через пару недель Джулиан засобирался домой, но Йоко попросила его остаться еще на некоторое время, чтобы присутствовать на торжественной церемонии открытия посвященного Джону мемориала Strawberry Fields в Центральном парке. Предполагалось, что там соберутся представители мировой прессы, поэтому Йоко попросила Джулиана сопровождать ее и Шона, чтобы не нарушать целостность семьи, и убедила его надеть кепку и шарф Джона. Джулиан согласился с большой неохотой, в надежде, что это поможет сближению двух семей Джона. Он еле достоял до конца мероприятия и не мог дождаться, когда наконец можно будет уйти и снять кепку и шарф. Носить вещи отца на людях было для него безумно тяжело. При этом он чувствовал, что Йоко хотела не просто подчеркнуть его сходство с Джоном, но и показать всем, что у нее добрые отношения с Джулианом. На самом деле это было не так: он видел, что ей, по сути, нет до него никакого дела.
Перед отъездом Джулиана Йоко предложила ему и Шону выбрать себе по гитаре из коллекции Джона. Джулиан попросил свою любимую, черную «Ямаху» с жемчужной инкрустацией в виде дракона. Он помнил, как Джон играл на ней и пел Шону песни. Йоко сказала, что ту гитару дать не может, и отдала ему две другие, но они были ему незнакомы и мало что для него значили. Это единственные вещи Джона, которые были когда — либо отданы Джулиану. Позже, еще раз посетив Дакоту, он увидел, что Шон полностью распоряжается всем музыкальным оборудованием Джона, в том числе и гитарой, о которой он так мечтал.
Джулиан вернулся как раз к Рождеству. Я очень беспокоилась, пока он был в Нью — Йорке, и была рада видеть его дома. Сын приехал мрачный, подавленный и несчастный — не только в связи со смертью отца, но еще и потому, что его обидело отношение Йоко. То, как она распоряжалась вещами Джона, в его понимании, свидетельствовало о ее полном к нему безразличии. Джулиан чувствовал, что его пригласили в Нью — Йорк только потому, что иначе это выглядело бы уж совсем неприлично.
