Джордж Марек - Рихард Штраус. Последний романтик
Самым лучшим сочинением последних лет жизни Штрауса, вернее, одним из лучших, написанных им за всю жизнь, являются «Четыре последние песни». Песню, которую на концертах обычно поют последней, Штраус сочинил первой — в мае 1948 года. Она называется «В вечернем свете» и написана на слова прекрасного стихотворения Эйхендорфа. В этой песне звучит такая умиротворенность, что становится ясно: композитор наконец обрел душевный покой. Музыка и слова идеально соответствуют друг другу. Когда жаворонки взлетают в небо, их полет слышен в звуках флейт. А когда они начинают петь, их песню подхватывают скрипки. Стихотворение кончается строчкой: «Может быть, это — смерть?» Штраус в этом месте цитирует пианиссимо мотив из «Просветления». Остальные три песни были написаны в сентябре того же года. Они называются «Весна», «Засыпая» и «Сентябрь». Невил Кардус, английский музыкальный критик, считал, что «Четыре песни» «представляют собой наиболее осознанное и прекрасное Abschied (прощание) во всей мировой музыке».[317] Потрясает искусство, с которым Штраус создает впечатление осеннего дождя в «Сентябре». Глубоко трогают заключительные строки песни, где поэт говорит об «уставших глазах».
Композитору не было суждено услышать исполнение своих «Последних песен». Их премьера состоялась в Лондоне через восемь месяцев после кончины Штрауса. Песни исполнял Флагштад, дирижировал Фуртвенглер. Лондонская аудитория тепло приняла это предсмертное сочинение Штрауса.
Остается только проследить последние моменты биографии человека, работа которого была закончена. Сэмюэль Джонсон терпеть не мог биографические книги, «которые начинаются с родословной и кончаются похоронами», но надо же как-то закончить историю жизни Рихарда Штрауса.
В конце войны Штраусу, запертому в Гармише, казалось, что ему никогда больше не придется путешествовать, никогда больше не придется дирижировать и он никогда больше не увидит любимые картины. Но судьба была к нему добра, хотя он действительно не увидел картину, которую, наверное, любил больше всех.
Дрезден, город, где на долю молодого Штрауса выпало столько аплодисментов, был стерт с лица земли. Ни один другой город в Германии, даже Берлин, не подвергся таким разрушениям. По крайней мере, сто тысяч человек были убиты во время массированных налетов. Опера, замки Хофкирхе лежали в руинах. Такая же судьба постигла знаменитый музей Цвингер. Его сокровища были вывезены и спрятаны. Но где? Советский маршал Иван Конев сумел при помощи первоклассных разведчиков составить примерное представление об их местонахождении. Поэтому в мае 1945 года они поехали на восток, пересекли Эльбу и направились к границе с Чехословакией. Там, в темной сырой пещере заброшенного известнякового карьера, обнаружились больше семиста картин. Среди этих сокровищ была и «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Штраус видел эту картину в юности, когда отец отправил его знакомиться с Германией. И затем в течение всей жизни он регулярно совершал паломничество в Дрезден, чтобы увидеть ее снова. Теперь же ее увезли русские.
Штраус мечтал о том, чтобы уехать из раздавленной страдающей Германии. Его престиж во всем мире был настолько высок, что победители проявили к нему необычайное снисхождение. Как я уже упоминал, через несколько месяцев после окончания войны он обратился за разрешением поехать в Швейцарию на лечение, и эта просьба была удовлетворена. Паулина была больна, и командир оккупационных властей, американец майор Хейл, разрешил им уехать. На границе оказалось, что у Штрауса нет одного документа, необходимого для выезда из Германии. Но французы знали, кто этот высокий седой человек с благородной внешностью — у него в петлице была розетка ордена Почетного легиона, — и пропустили его через границу. Штраус в знак благодарности подарил Национальной французской библиотеке рукопись «Альпийской симфонии». На швейцарской границе ему и Паулине предъявили требование пройти процедуру дезинфекции, но, раздав десяток автографов, Штраус сумел избежать этого унижения…
Таким образом, Штраус уехал из Германии и провел три с половиной года на различных швейцарских курортах, стараясь по мере возможности поддерживать связь с людьми, которые могли быть ему полезны. Именно в разрушенном Дрездене, в зале, который каким-то образом уцелел во время охватившего город пожара, в первый раз после окончания войны — 10 декабря 1954 года — поставили одну из его опер. Это была «Ариадна». На следующий год Иосиф Кейлбер, по выражению Штрауса, «спас из концлагеря «Молчаливую женщину».
Штраус посылал своим внукам в Гармиш шоколад и разное прочее съестное и проявил незаурядную изобретательность, чтобы посылки благополучно достигали адресатов. Когда в Швейцарию приехал Гуго Бургхаузер, который прежде играл в Венском филармоническом оркестре и потом несколько лет работал в нью-йоркской «Метрополитен-опера», Штраус попросил у него содействия в продаже партитур «Дон Жуана», «Смерти и просветления» и «Тиля Уленшпигеля», которые он сам старательно переписал. Он сказал Бургхаузеру: «Мои оперы скоро сделают моего сына миллионером, но в данный момент я остро нуждаюсь в деньгах». Бургхаузер сумел найти в Соединенных Штатах покупателей для этих партитур.
В 1947 году Штраус получил неожиданное предложение от Томаса Бичема: приехать в Лондон и принять участие в специальном Штраусовском фестивале. Бичем сумел заручиться финансовой поддержкой Би-би-си и убедил министерство внутренних дел выдать Штраусу визу. Восьмидесятитрехлетний Штраус немедленно согласился, несмотря на возражения Паулины, которая боялась, что такое путешествие окажется ему не по силам. И что он будет есть в голодной Англии? Штраус сказал, что будет есть устрицы: «Они мне полезны, и я их люблю».
4 октября 1947 года Штраус впервые поднялся на борт самолета. Он полетел в Англию один, так как Паулина неважно себя чувствовала. Как только он сошел с трапа самолета, он словно помолодел на десять лет. Твердым уверенным шагом он направился к группе встречающих его друзей и знакомых. Среди них были Герти Гофмансталь и Клеменс Краусс, который привез на фестиваль ансамбль Венской оперы, чтобы дирижировать его выступлениями в «Ковент-Гарден». Марии Цеборати, которая пела партию Аминты в незабываемой премьере «Молчаливой женщины» в Дрездене, было поручено заботиться о Штраусе. Он остановился в отеле «Савой».
Томас Бичем дирижировал первыми двумя концертами Королевской филармонии в театре «Ройял». Программа включала три симфонические поэмы, «Макбет», «Дон Кихот» и «Жизнь героя», отрывки из «Нужды в огне» и «Ариадны на Наксосе»; сюиту «Мещанин во дворянстве» и симфоническую фантазию на тему «Женщины без тени». Штраус присутствовал на всех репетициях. Когда он вошел в зал перед началом первого концерта, все встали. Он слушал свою музыку «с восторгом на лице». Журнал «Тайм» сообщал, что «в какой-то момент, восхищенный блестящим исполнением скрипичного соло, старик начал аплодировать, прервав исполнение музыки к «Мещанину во дворянстве». Дирижер Бичем бросил через плечо укоризненный взгляд, требуя тишины, и композитор Штраус посмотрел вокруг извиняющимся взглядом. Когда концерт закончился, публика аплодировала стоя. А Штраус медленно спускался к сцене. Он поклонился и хрипло проговорил: «Спасибо! Спасибо!»[318]
Норман дель Map вспоминает: «Когда я репетировал фантазию на тему «Женщины без тени» (сэр Томас великодушно поручил мне эту работу в рамках моего лондонского дебюта), Штраус подошел к пюпитру, мрачно посмотрел на партитуру, пробурчал: «Сам виноват!» — и ушел. В течение всего пребывания в Лондоне он был скуп на слова и необщителен. И я помню только два случая, когда он немного оживился. Первый случай произошел в театре «Ройял», когда пожарный нечаянно запер дверь, соединявшую зал со сценой, и таким образом лишил Штрауса возможности пройти к сэру Томасу. У меня до сих пор стоит перед глазами Штраус, который топает ногами и кричит: «Проклятая дверь!» Второй случай произошел после исполнения «Электры» под управлением сэра Томаса. Сияющий Штраус вышел вперед и обнял Бичема. Я никогда не забуду этот день. И объятие тоже осталось у меня в памяти: до того я не сознавал, что Бичем — так мал, а Штраус — так высок».[319]
Другие люди, знавшие Штрауса в Лондоне, вовсе не изображают его нелюдимом. По их словам, Штраус дружелюбно вел себя по отношению к журналистам, был раскован с друзьями, никогда не жаловался на приемы, где его одолевали восторженные дамы, терпеливо высиживал обеды в свою честь, старательно избегая всякого упоминания о Германии. Он очень радовался, узнав, что его старый знакомый Бернард Шоу, которому был уже девяносто один год, слушал концерты его произведений по радио. Он познакомился с Шоу за много лет до этого в Бриони. Шоу рассказывал Кестлеру, что, пока они со Штраусом сидели в кафе вдвоем, никто не обращал на них внимания. Но когда к ним присоединился знаменитый боксер Джин Тэнни, их принялись буквально преследовать фотографы.[320] В Лондоне Штраус проводил большую часть свободного времени в Национальной галерее, музее «Уоллес коллекшн» и галерее Тейт. Вспомнил ли он Рейнхардта, когда снова увидел картину Хогарта «Скандал»?
