Фаина Оржеховская - Воображаемые встречи
Женщина с бледным строгим лицом и звенящим именем «Зиглинда» поднесла к губам странника освежающее питье. И отныне все последующие чудеса: неожиданный блеск меча среди темной ночи, подвиг ослабевшего от ран Зигмунда (он извлек меч из ствола ясеня), избавление Зиглинды от ненавистного мужа, Хундинга, внезапная любовь Зигмунда к этой женщине и их побег — все казалось Вилли Раушу правдоподобным, жизненным, возможным. Снова очутился он в плену у вагнеровских чудес. Должно быть, властный мотив меча, который гремел, разрастаясь и покрывая все звуки оркестра, держал его в таком оцепенении. Любопытно, как тот злой старик, который негодовал в антракте, — неужели мотив меча не подействовал на него?
— Но что толку в найденном мече, если он будет выбит из рук?
Это сказал смуглый господин, который подошел к Вилли еще в первом антракте и теперь снова очутился рядом с ним.
— Можете звать меня «синьор Личчио». Я немец, родом из Баварии, но моя мать была итальянка…
— Так вот я говорю: что толку в обретенном мече, если он не пригодится Зигмунду?
— Как? Разве он не будет биться с Хундингом?
— Меч Зигмунда расколется на куски. Но и сын Пса получит достойное возмездие — его убьет молния бога.
— Странно, что Вотан обрекает на гибель своего сына, — сказал Вилли.
— Этого требует Фрика. Она охранительница устоев, а Зигмунд — бунтарь.
— И ее влияние так сильно?
— Да, друг мой. Ведь это от древних греков пошло. Вотан — немецкий Зевс, а Фрика — немецкая неумолимая Гера. Помните, как она ненавидела Геракла, как наслала на него двух змей, когда он еще лежал в колыбели?
— Значит, Зигмунд — Геракл?
— Отчасти. Но в основном — это сам Вагнер. Наш композитор умеет сплетать мифы с современностью.
Синьор Личчио кивнул кому-то в толпе и продолжал:
— Судьба у них, во всяком случае, сходная: скитания, ненависть со стороны тех, кто имеет свой дом, у кого богатство и прочное положение. Такие люди ненавидят мечтателей и поэтов.
— Но Вагнер был беден в молодости! А теперь…
— К сожалению, мы не можем проследить за дальнейшей судьбой Зигмунда: он как раз в молодости и гибнет.
— Вы заинтересовали меня аналогией с древними богами, — сказал Вилли. — Если так, то Брунгильда — это Афина?
— Брунгильда — это создание Вагнера.
— Как? Разве ее нет в «Песне о Нибелунгах»?
— Там она совсем другая. Валькирии — воительницы, они не знают жалости. А Брунгильда у Вагнера женственная, добрая. Она восстает даже против воли отца и бога, чтобы даровать Зигмунду победу в предстоящей битве. И заметьте: она поступает так, тронутая чужой человеческой любовью. Зигмунд отвергает Валгаллу и вечное блаженство, оттого что Зиглинде, его любимой, нет туда доступа… И Брунгильда пытается спасти обоих.
— Ну, а дальше?
— Дальше все происходит, как в легенде: уступив Фрике и этим поправ справедливость, Вотан вынужден попрать и отцовскую любовь — он осуждает любимую дочь. Ее постигнет кара: долгий сон, подобный смерти.
Но страшен не сон, а пробуждение. Прочитайте, что написано в программе — она умело составлена.
— «Пробудившись, она будет уже не Валькирией, не божественной девой, а жалкой смертной, которой суждено со временем состариться и потерять красоту. И исчезнуть во прахе, прожив свой короткий век».
Кто-то, замедлив шаги, поклонился синьору Личчио. Он кивнул, но прошел мимо.
— Знаете что? — сказал он. — Здесь слишком тесно. Выйдем на этот балкон. Оттуда и вид неплохой.
Вечер уже наступил. Свет байрейтского театра освещал дорогу к выходу. Но в городе было темно.
— Да, такова участь бедной Валькирии… Читайте дальше. «Не будет она носиться среди туч и молний вместе с боевыми сестрами, никогда не сядет на своего коня, не наденет звонкие доспехи. Не будет воодушевлять воинов в битве и перекликаться с грозой». Но и это не самое страшное в ее судьбе. Дело в том, что первый, кто пробудит Брунгильду от заколдованного сна, «будь то бог или смертный, титан или горбатый нибелунг, король или раб, герой или жалкий трус, станет навсегда ее мужем и господином».
— Ну и злой же он, ваш Вотан!
— Как и все боги. Однако он склонился на мольбу любимой дочери — окружить ее ложе огненной стеной.
Пусть пламя жжет и пожирает трусов.Зато отважный вырвется вперед!
— Какой огромный труд! — сказал Вилли. — Как долго он писал свое «Кольцо»?
— Двадцать шесть лет.
— Я вижу, вы знаток Вагнера.
— Все это можно найти в брошюре, которая продается у входа, — сказал синьор Личчио с неожиданной холодностью. — А Вагнера я действительно знаю… Но воздадим должное госпоже Маттерна[164]. Это единственная певица, которая может справиться с ролью Брунгильды. Остальные хотя и недурные певцы, но скоро, вероятно, покинут сцену.
— Почему вы так думаете?
— о, надо быть по крайней мере титаном, чтобы перекричать вагнеровский оркестр. А у здешних артистов отцы и матери смертные.
4
Хой-о-то-хо!
Девять дочерей Вотана, вестниц победы, громкими возгласами перекликаются в вышине. Они летят среди туч и молний. Хой-о-то-хо! Росвейса Белоконная мчится с севера, Кримгерда Яростная — с запада, а с востока на черном коне летит Вальтраута — опора павших. Брунгильда-Воительница в кольчуге раньше всех примчалась в Валгаллу. Каждая держит в седле убитого воина…
Полет валькирий! Полет валькирий! Нет, никогда человеческое воображение не представляло себе ничего более неудержимого, стихийного, мощного, фантастического! Как Вагнер добился этого? Знатоки отметят боевой клич валькирий, их раскатистый смех, бурное дыхание, ржание лошадей и многое другое. А сидящие в зале байрейтского театра слышат звон и блеск, поддаются стихии звуков, которая опьяняет и увлекает ввысь. Люди вскакивают с мест и слушают стоя.
Что же должен чувствовать композитор, создавшей это?
В зале недостаточно светло — нельзя разглядеть лицо Вагнера. Но, смотрите, он тоже встал с места. Госпожа Козима дотронулась до его плеча…
— Заклинание огня! — шепнул сосед Вилли после сцены Брунгильды с Вотаном.
Несомненно, Вилли и сам догадался бы, что началось заклинание огня, ибо Вотан уже ударил копьем по скале. И в своем пылающем одеянии показался бог Логе, волшебник, некогда отнявший клад у нибелунгов. Но нельзя было сердиться на взволнованного соседа, которому не терпелось высказать свое впечатление, хотя бы назвав событие. Вилли и сам был взволнован. И, хотя зрелище растущего пламени было грандиозно, он, как и в прологе «Кольца», закрыл глаза, подчиняясь усыпляющему ритму.
… И вот уже нет никого между Валькирией, засыпающей на своем высоком ложе, и остальным миром…
Оркестр гудит и пылает. Сначала мелкие язычки пламени, — вспыхивают и вьются звуки (как в «Тангейзере» у Венерина грота). Потом — сплошная огненная стена, — весь оркестр. Голос Вотана раздается все тише, он за стеной. И вдруг сверкающая мелодия словно прорезывает пламя. Это мелодия пробуждения — тема Зигфрида, который еще придет.
5
Почти весь следующий день мюнхенский музыкант провел вне дома. Он уже начал осваиваться в Байрейте, завел некоторые знакомства, даже разыскал ресторанчик, где можно было сравнительно легко пообедать. Он проводил туда бледную от истощения англичанку, которая третий день питалась одним черным кофе.
Город понравился Вилли своей живописностью, правильной планировкой, красивыми зданиями и парками. Правда, это был слишком уж современный город: ничего средневекового, старинного, готического, как, например, в Нюрнберге. В парке, окружающем новый замок, среди нескольких бронзовых статуй Вилли увидал памятник Жан-Поль Рихтеру — писателю, который лет пятьдесят назад кружил головы молодежи. Шуман был от него без ума. А нынешние молодые им не интересуются. Если бы не надпись, Вилли так и не узнал бы, чей это памятник.
Ему стало грустно. Да, герои забываются, а если и остаются в памяти, то меняется представление о них. В сороковых годах Зигфрид был любимым героем юного поколения, а теперь, через тридцать пять лет, молодежь чуть ли не смеется над ним. Да и молодежь не та. Брат Вилли Рауша, офицер, не одобряет вагнеровского Зигфрида (он слыхал о нем краем уха).
— Доброта, доверчивость, буйная веселость. Ну, знаете ли, этот образ порядком устарел. Разве это воин? Солдат должен быть жесток. А этот меч, служащий для защиты слабых, это, извините, выдумка штатских. Война — естественное состояние человека. Пора это понять! И потом, что это за мысль — освободить мир от власти золота? Не проще ли его прикарманить? Кто же он, этот нынешний Зигфрид, коммунар? В Париже[165] их порядком проучили. Дайте мне этого Зигфрида — я научу его воевать!..
Рауш стыдился брата, мать и сестра боялись его. Щенок! Правда, таких молодчиков как будто еще немного, но в последнее время их становится все больше…
