Максим Кравчинский - Музыкальные диверсанты
Реклама русских ресторанов из эмигрантской прессы Парижа. 1920-е
Обозреватель «Зрелищ» в 1923 году иронизировал:
Бывший артист киевского «Кривого Джимми» Ермолов вместе с артистом оперы К. Запорожцем открыли в Константинополе театр типа «Кривого Джимми» под названием «Бродячий пес».
Театр посещается исключительно врангелевцами, правильно рассудившими, что название театра рассчитано именно на них.
Меж тем к концу двадцатых годов счет русским кабаре, барам и ресторанам, где под звуки русских песен вспоминали о былом величии титулованные особы и вчерашние обладатели несметных состояний, только в Париже шел на десятки, если не на сотни.
А уж по всему миру были распахнуты двери многих тысяч заведений «а-ля рюс».
«Гнусный край белогвардейский»
В советской России «бывших» высмеивали. Куплетисты Вера Климова и Михаил Львов в номере «Шарманка-эмигрантка» пели:
Навек Россию потеряли,Мы от нее в ПарижВедь власть рабочих нынче там.И бродим здесь мы по дворам…
Карикатура из журнала «Иллюстрированная Россия». 1927.
«Странно: французы говорят, что Монмартр полон иностранцев. А мы не видим их!»
Лев Дризо сочиняет в 1926 году мелодекламацию «Ночной Париж»:
Париж в притоне «Белая заря»Идет игра вплоть до утра,Апаш, кокотка, офицер и эмигрант,Посуды звон, гудит джаз-банд,Там подают графини и швейцаром бывший князь,Лежит в грязи вся золотая грязь,Их научил Париж, чем торговать,Как добывать позором каждый франк.На всем лежит отчаянья печать,Последняя игра идет ва-банк,Идо рассвета там идет игра,И напевают что-то бледные уста:Сегодня я живу, сегодня я плачу,Кто знает, буду ль завтра я с тобой.Так пусть хоть этот разНам даст забвенья час,От этой ночи беспросветной и больнойЗаменит ночь заря, и, разойдясь шутя,Забудем мы друг друга через часБыть может, завтра сон вдруг превратится в стон.Быть может, я пою в последний раз…
Излюбленным юмористическим номером в концертах был комический хор, собранный как бы из «осколков старой России». На сцену выходили наряженные оборванцами бывшие графы, князья, священнослужители, военные, фрейлины двора…
Комический хор эмигрантов. Петроград, 1923
Публика рабочих клубов зло и радостно потешалась над «господами».
Однако как ни тужилась советская пропаганда, выставляя эмигрантов в неприглядном свете, на деле они в массе своей сумели найти свое место под солнцем и стали не просто изгнанниками, а хранителями культуры потерянной России. В Париже, Берлине, Лондоне и Нью-Йорке они продолжали творить, создавать романы, писать картины и записывать песни уже без оглядки на большевистскую цензуру.
Потаенными тропами, диппочтой, в гастрольном багаже артистов, в тайниках, обустроенных на кораблях загранплавания, пластинки с этими записями попадали в СССР.
В постановке московского Мюзик-холла под названием «Букет моей бабушки» (1931) и в первых спектаклях кукольного театра Сергея Образцова непременно возникают то карикатурный «печальный Пьеро» Вертинский, то «исполнительница песенок настроения» Иза Кремер, а то и осмеянный Маяковским «Господин народный артист» Ф. И. Шаляпин. Но, как ни странно, такие пьесы быстро снимаются с репертуара. Зрители отчего-то хлопают героям пародий громче, чем положительным советским персонажам.
Оказывается, песни бывших кумиров императорских подмостков даже в гротескной подаче остаются интересными и востребованными. Запретный плод манил и вызывал интерес под любым соусом.
Чиновники цензурного ведомства внимательно следили за происходящим.
Сфера деятельности Главреперткома постоянно расширялась. В 1924 году была создана особая «Коллегия по контролю граммофонного репертуара», выпускавшая «Списки граммофонных пластинок, подлежащих изъятию из продажи» и «Списки грампластинок, запрещенных к ввозу в СССР».
Реклама о продаже эмигрантских пластинок. Париж, 1930
Вот несколько выдержек из первого списка 1925 года:
«Выхожу один я на дорогу…» (слова М. Ю. Лермонтова) — романс мистический.
«Пара гнедых…» (слова А. Н. Апухтина) — воспроизводит затхлый быт прошлого с его отношением к женщине, как орудию наслаждения».
Народные песни «Возле реченьки, «Вечер поздно из лесочка», «Как-то осенью…» запретили как «песни крепостнического характера».
Далее в документе говорилось:
«Безусловному запрещению к исполнению и подлежат конфискации через органы Политконтроля ОГПУ: а) пластинки монархического, патриотического, империалистического содержания; б) порнографические; в) оскорбляющие достоинство женщины; г) содержащие барское и пренебрежительное отношение к мужику и т. д.»
Предписывалось изымать все записи Плевицкой по той причине, что «все напетое ею не представляет художественной ценности, сама она в свое время была выдвинута в знаменитости и разрекламирована монархистами, а деятельность ее в эмиграции носит явно черносотенный характер», а также романсы Михаила Вавича, Юрия Морфесси, куплеты Станислава Сарматова и Павла Троицкого…
Анонс из газеты «Возрождение». Париж, 1931. Свои выступления Ю. Морфесси начинал с «Марша корниловского полка»:
Пусть вокруг одно глумленье,Клевета и гнетНас, корниловцев, презреньеЧерни не убьет.Верим мы: близка развязкаС чарами врага,Упадет с очей повязка у России, да!Вперед, на бой, вперед на бой, открытый бой…
Как заметила поэтесса из первой волны изгнанников «харбинская Цветаева» Марианна Колосова:
…В стране, где царствовал Ленин,
Было трудно песням звенеть.
Заметка из эмигратской газеты «Возрождение». Париж; 1936
До войны в СССР каждый эмигрант считался врагом. Все созданные бывшими соотечественниками объединения, будь то «Союз инвалидов» или профсоюз русских шоферов такси, не говоря уже о каком-нибудь «Союзе казаков» в официальных бумагах именовались не иначе как «военно-фашистскими организациями», чья деятельность направлена на подрыв, диверсии, свержение… Таким образом, любая активность «недобитых белогвардейцев» в глазах советских властей априори выглядела опасной и деструктивной.
В эстрадном сборнике 1929 года была опубликована серия пародий Михаила Пустынина под заголовком «Как бы написали стихи на тему “Чижик-пыжик” разные поэты». Имитируя стиль «комсомольского трибуна» Александра Безыменского, он писал:
…Это старых дней привычки,Эти штучки безобразны,Чую я, у каждой птичкиОблик мелкобуржуазный.Не люблю я, в общем, птицу.Птица каждый год злодейскиУлетает заграницу,В гнусный край белогвардейский…В край, где белым жить приятно,В край фашистов и Антанты…Не пускать весной обратноЭтих птичьих эмигрантов!..
Неудивительно, что при таких настроениях надзирающие инстанции относились к ввозу грампластинок из-за рубежа крайне настороженно. В 1927 году артист балета Большого театра Н. А. Александров отправился на гастроли во Францию. На таможне у него было конфисковано несколько десятков разнообразных грампластинок, в основном с танцами. В общем-то неудивительно, что в чарльстоне, фокстроте или вальсе-бостоне стражи границы усмотрели «элементы буржуазного разложения», но чем им не угодил «Украинский гопак», сказать трудно. Не иначе сыграли популярную мелодию музыканты-эмигранты. Тщетно артист пытался добиться выдачи ему грампластинок, поскольку они нужны ему «для профессиональной работы как артиста балета». В ответ на жалобу в ленинградское отделение Гублита (видимо, Александров въезжал в СССР морем) ему сообщили: «По сведениям, полученным из ОГПУ, грампластинки <…> уничтожены, как запрещенные к ввозу в пределы СССР».
