Мария Залесская - Вагнер
Даже если поездка в Лондон в целом не принесла Вагнеру особого творческого удовлетворения, по крайней мере, ему было приятно сознавать, что, уезжая, он оставляет по себе хорошую память в сердцах искренне преданных ему новых друзей. 30 июня, имея в кармане заработанную тысячу франков, Вагнер возвратился в Цюрих.
Здесь он вновь занялся «Валькирией» и чтением Шопенгауэра. Желание углубить свои познания в философии привело его к изучению еще одного труда, Introduction á I’histoire du Bouddhisme («Введение в историю буддизма»). Буддизм был вообще очень близок Вагнеру даже в таких частностях, как увлечение вегетарианством. Из этой книги он почерпнул сюжет для драматической поэмы «Победители», основанный, как он сам писал, «на простой легенде о принятии чандалки в возвышенный нищенский орден Сакхья-Муни после того, как она показала свою одухотворенную и просветленную страданием любовь (курсив наш. — М. З.) к главному ученику Будды Ананде»: «Кроме глубокомысленной красоты простого сюжета, на мой выбор оказало влияние своеобразное его отношение к занимавшим меня с тех пор музыкальным идеям. Перед духовным взором Будды жизнь встречающихся ему существ во всех их прежних рождениях раскрыта с такой же ясностью, как их настоящее. Простая легенда получает свое значение благодаря тому, что прошлая жизнь страдающих действующих лиц привходит, как нечто непосредственно современное, в новую фазу их бытия. Я сразу понял, каким образом можно передать звучащий музыкальный мотив двойной жизни, и вот это именно и побудило меня с особой любовью остановиться на мысли о создании „Победителей“»[317].
Стоит ли говорить, что от увлечения философией Шопенгауэра через «Победителей» лежит прямая дорога к «Парсифалю», что наглядно показывает цельность вагнеровского искусства? Христианство и буддизм у Вагнера настолько тесно сплетены в угоду его внутренней философии, что один сюжет может свободно проникать в другой. Не внешние догматы определенной одной религии важны для Вагнера, но единая высшая суть всех мировых религий. Героиня «Победителей», прекрасная Пракрита, принадлежащая к презренной касте чандала, любит героя Ананду, но с помощью Будды он не поддается чувственной любви и приносит обет целомудрия. В прошлой жизни Пракрити, будучи дочерью брамина, из кастовой гордости отвергла любовь чандала, за что должна в новом рождении испытать пытки безнадежной любви. Ее несчастная страсть к Ананде приводит ее к спасению: она также дает обет целомудрия и вступает в общину Будды. Можно согласиться с А. Лиштанберже: «Легко узнать в этом эскизе тот же сюжет „Парсифаля“ — только в индусском наряде. Поставьте на место буддийского догмата нирваны христианский догмат отречения, на место общины Будды — братство рыцарей Грааля, на место аскета Ананды — „чистого сердцем простеца“ Парсифаля, на место страстно влюбленной Пракрити — Кундри, и вы получите почти во всех существенных чертах драму „Парсифаль“»[318]. «Парсифаля» называют «самой христианской вагнеровской мистерией». Но то, что она одновременно может иметь буддийские корни, уже говорит о том, что Вагнер замахнулся не только на наднациональное искусство, но на надрелигиозное.
Конец 1855 года и начало 1856-го Вагнер был занят разработкой набросков к «Победителям» и инструментовкой «Валькирии», которая к марту была полностью завершена. Но к этому добавился еще один сюжет, который Вагнер никак не мог и не хотел оставить: «Текст „Тристана“ намечался у меня всё яснее и яснее»[319]. Нужно было какое-то внешнее потрясение, чтобы трагические события средневековой легенды ожили и, что называется, обрели плоть. К сожалению (или к счастью?), такое потрясение было уже не за горами…
Между соседями Вагнера Везендонками и его женой Минной установилась взаимная симпатия. Отто и Матильда стали частыми и желанными гостями в доме композитора. В частности, они первые пришли поздравить его с завершением партитуры «Валькирии». Везендонки подарили Минне и собачку Фипса, чтобы заглушить боль утраты после смерти верного Пепса. В мае Везендонки вместе с приехавшим из Дрездена Тихачеком весело праздновали 43-летие Вагнера. В середине августа к тесному и дружному цюрихскому кружку присоединилась сестра композитора Клара.
В умиротворенном Вагнере вновь проснулся интерес к «Зигфриду», и он решил приступить к его музыкальному воплощению. 22 сентября был сделан общий набросок. И тут прямо напротив дома, в котором жил Вагнер, поселился жестяных дел мастер, целыми днями изводивший композитора своим оглушительным стуком. «Гнев на соседа, — признавался Вагнер, — дал мне в минуту подъема чувств мотив для яростной выходки Зигфрида против „несносного кузнеца“ Миме»[320]. Поистине можно сказать: судьба в лице безвестного цюрихского жестянщика постучала в дверь. Кто знает, как сложилась бы судьба Вагнера, не поселись возле него столь беспокойный сосед? Более стремительному развитию событий помешали приезд Листа 13 октября и отъезд Везендонков в Париж. В доме Вагнера закипела настоящая «музыкальная жизнь», продолжавшаяся целых шесть недель, во время которых «сосед-кузнец» был начисто заглушен листовским роялем. Но когда 27 ноября Вагнер проводил друга в Роршах и вернулся к прежнему образу жизни, проблема дала о себе знать с новой силой.
Тем не менее в течение января и февраля 1857 года Вагнер полностью завершил партитуру первого акта «Зигфрида». Но… «Источником невероятных страданий сделались шум и музицирование, доносившиеся из квартир моих соседей. Кроме кузнеца, которого я смертельно ненавидел — раз в неделю дело доходило у нас до самых решительных объяснений, — мне казалось, что вокруг моего дома практически все обзавелись роялями. К ним примешалась еще в конце концов и флейта, на которой по воскресным дням играл мой сосед, господин Штокар. Но я дал себе клятву продолжать писать свою музыку. И вот в один прекрасный день из Парижа, где они пробыли довольно долго, возвратились мои друзья Везендонки и раскрыли предо мною радостные перспективы»[321].
Отто Везендонк давно имел намерение предоставить в распоряжение Вагнера какой-нибудь домик, чтобы дать ему возможность спокойно работать. Композитора привлек живописный холм недалеко от берега Цюрихского озера. Он обратил внимание Отто на этот участок земли, предлагая купить его целиком, чтобы выстроить здесь виллу также и для своей семьи. Идея была одобрена; правда, по словам Вагнера, Везендонк сразу высказал опасение, что жизнь двух семей на одном дворе может со временем привести к взаимным неудобствам. Тем не менее для Вагнера был выбран скромный домик, отделенный от виллы Везендонков проезжей дорогой. После преодоления многочисленных юридических трудностей (у участка было несколько собственников) сделка состоялась. Оба семейства стали обустраивать свои новые жилища и готовиться к переезду.
Двадцать седьмого апреля Вагнер и Минна оставили, наконец, шумную цюрихскую квартиру и переселились в предоставленный им домик, взяв на себя обязательство выплачивать за него семейству Везендонк 800 франков в год — ровно столько, сколько стоила их квартира в Цюрихе. Кстати, некоторые биографы Вагнера упускают из виду «малозначительный» факт оплаты Вагнером «домика на холме», представляя ситуацию таким образом, будто Отто Везендонк подарил его композитору. Сказанное нисколько не умаляет значение благодеяния благородного финансиста, но не следует делать из него бессребреника.
«Утром в Страстную пятницу, — вспоминает Вагнер, — я в первый раз проснулся в новом домике, разбуженный ярким светом солнечных лучей. Садик весь расцвел, пели птицы. В первый раз я вышел на балкон, чтобы насладиться долгожданной тишиной, полной таинственного смысла. В таком настроении я вспомнил вдруг, что сегодня Страстная пятница, вспомнил, как сильно меня растрогали стихи Вольфрама в „Парцифале“, посвященные этому дню. Со времени Мариенбада, где я впервые задумал „Мейстерзингеров“ и „Лоэнгрина“, я никогда больше не возвращался к этой теме. Теперь я почувствовал идеальное значение слов Вольфрама и, исходя от его мыслей о Страстной пятнице, быстро набросал план целой драмы, разбитой на три акта»[322]. Таким образом, «Парсифаль» (тогда еще «Парцифаль») был «зачат»; «родиться» же ему предстояло через 25 лет!
Пока же Вагнер снова всецело отдался работе над «Зигфридом» и приступил к композиции второго акта. По ассоциации с его сюжетом он решил назвать свое новое жилище «Приютом Фафнера» (Fafners Ruh), однако в итоге ограничился просто «Приютом», или «Убежищем» (Asyl)[323]. Интересно отметить, что в немецком языке эти «приюты» имеют совершенно различное значение. В первоначальном варианте Вагнер употребляет слово Ruh, производное от глагола ruhen — «отдыхать»; стало быть, имеет в виду приют для отдохновения. Окончательный вариант Asyl имеет значение «убежище, приют для бездомных». Значит ли это, что Вагнер уже тогда с горечью воспринимал «бездомным» самого себя? Во всяком случае, в русском языке слово «убежище» более точно отражает смысл вагнеровского названия, поэтому мы в дальнейшем остановимся именно на нем. Кстати, впоследствии Вагнер всегда будет давать другим своим «убежищам» такие же «говорящие» названия.
