Скотт Иэн - МУЖИК. ИСТОРИЯ ТОГО ЧУВАКА ИЗ ANTHRAX
Я сказал медсестре, коренастой пожилой женщине, что мне нужно воспользоваться туалетом. Я вежливо спросил, могу ли я это сделать.
«Туда» — сказала она и указала на грязный, мокрый толкан в главной комнате.
«Нет, именно поэтому я и пришел сюда» — простонал я. «Пожалуйста, позвольте мне воспользоваться этим туалетом, чтобы получить хоть немного интимного пространства?» Она посмотрела сквозь меня и сказала: «Нет ни единой причины, чтобы ты мог воспользоваться этим частным туалетом».
Я вернулся назад и сел рядом с Анжелой. Я не сказал ей, что происходит. Вместо этого я испытал заслуживающий Оскара эпизод силы воли. Ментальная концентрация, которую мне пришлось проявить, чтобы не обделаться, была просто сногсшибательной. Я бы ни за что не сел на грязный туалет перед сорока или пятьюдесятью людьми, некоторые из которых были фэнами Anthrax, производившими уборку в тюрьме. Эти парни были заключенными, которым ежедневно приходилось вычищать вытрезвитель. Они услыхали, что я здесь и были счастливы просто поглазеть, улыбнуться и кивнуть. Я не мог просто вот так взять и посрать перед ними. Я сидел со сжатыми ягодицами и свернутом в узел желудке три гребанных часа. Боль была невыносимой, но я вел себя так, словно ничего не случилось.
Наконец наступило 11 часов, назвали наши имена и вывели оттуда. Эд и Хизер уже ждали нас. Они спросили, какие у нас планы, и я сказал, что очень хочу вернуться к Эду и принять душ прямо сейчас и чего-нибудь перекусить. К тому времени новости о том, что случилось, уже были преданы огласке. Эд включил радио на частоту «98 Рок» в Тампе, и мы услышали голос ди-джея: «Скотт Иэн, если ты все еще в городе, позвони нам. Мы хотим знать, что произошло».
Я едва на обосрался прямо там, но сдержал поток нечистот и не промолвил ни слова. Мы вернулись к Эду, и я сразу пошел в ванную, включил душ, присел на чистый, сияющий стульчак и навалил огромную кучу дерьма как Невероятный Халк. Невероятно, что фарфор не взорвался, и из толкана не полилось через край. Из меня вышло все; это было такое огромное облегчение. Мне стало настолько лучше, что после этого я отправился в Юниверсал Стьюдиос, чтобы заценить гонки. Последнее, что я ожидал увидеть, как на меня показывают пальцами и кричат: «Эй, ты украл фирменный круг!», но молва идет быстро.
Я расскажу о том, как очистил свое досье и выяснил отношения с Джорджем Штейнбреннером чуть позже. Всему свое время. Только заметьте, что случай в Ледженс Филд был для меня отклонением от нормы. Это был единственный раз, когда меня арестовывали, и определенно будет последним. Видите ли, я никогда не был ищущим внимания и сидящим на наркоте метал-чуваком, которому жить надоело. У меня полно таких друзей, и я люблю с ними выпить и послушать их истории. Но это не про меня. Я никогда не ширялся, не пробовал кокс и даже ни разу не курил травку с 1995-го.
Я занялся музыкой не ради телок. Я занялся ею ради музыки. Ясен перец, за это время были девки, но не в таком количестве, как у пресловутых хэйр-групп 80-х. Долгое время трэш-метал был сценой для мужиков; если на шоу и были телки, их обычно сопровождали парни. По сути я тот парень, который сделал себе имя, вкалывая как вол. Была тьма взлетов и столько же падений, и все их Anthrax стойко выдержали. Мы были награждены за наши старания и вошли в «Большую Четверку» вместе с Metallica, Slayer и Megadeth. Но моя история очень непохожа на другие, несмотря на то большое уважение, с которым я отношусь к каждому из этих парней. У меня нет трагичных рассказов о насилии и о том, как меня бросили родители, о том, как я спал на улицах, выбирал между следующей дозой или приемом пищи или ввязывался в драки между бандами и бил парней по башке пустой «сорокушкой». Как любит говорить моя мама, в душе я хороший еврейский мальчик.
Я вырос в Квинсе, штат Нью-Йорк, получал хорошие оценки и был помешан на комиксах, ужастиках и научной фантастике. Потом я открыл для себя рок-н-ролл, и вся моя жизнь перевернулась с ног на голову. В этом плане я был похож на многих подающих надежды музыкантов, но у меня всегда была неугасимая энергия. Начиная с 13 лет у меня была цель найти музыкантов, с которыми можно было играть, писать песни, подписывать контракты с лейблами, давать шоу, короче — расти, расти и еще раз расти. Я был чертовски настойчивым, упорным шилом в заднице, если так можно выразиться. Каждый раз при виде преграды на своем пути я использовал свой лазерный фокус, чтобы придумать, как обойти ее и пойти дальше. Постоянно идти вперед. Преодолевать проблемы, переживать перемены. Вокалисты и гитаристы приходили, уходили и временами возвращались. Я продолжал делать свое дело. Моя история в Anthrax — это история о целеустремленности, преданности, об удачах и невезениях. Это история, полная триумфов и трудностей, но одной драмой и борьбой она не ограничивается. Я повидал тонну веселья и пришел к пониманию, что музыкальный бизнес — наименее предсказуемое дело на планете. Может случиться буквально все. Потратив более тридцати лет на выпуск альбомов и гастроли, я собрал вагон и маленькую тележку веселых и поразительных случаев на основе опыта группы, друзей, коллег и людей, с которыми я познакомился с того самого момента, как взял в руки акустическую гитару, до того, как взошел на сцену Янки-стэдиум на фестивале «Большой Четверки». Если говорить об Anthrax, то я мужик и вот моя история.
ГЛАВА 1
ЕЩЕ МАЛЬЧИК[2]
Я родился в больнице Ямайка в Квинсе в 7 часов утра в канун Нового 1963-го года. В каком-то роде это было удачное начало. Как это ни странно, именно там некогда находилось легендарное Мьюзик Билдинг, где Anthrax, Metallica и другие группы вершили историю, сочиняя и репетируя одни из самых первых и самых незабываемых трэш-композиций. Metallica даже какое-то время жили в этом местечке. Чувак, это были трущобы. Бывая там с Anthrax, я частенько думал: «Боже, этот райончик — такая дыра. Наверняка он был совсем другим, когда здесь жили мои родители». А может и нет, и это было одно из испытаний, с которыми им пришлось столкнуться. Если так, оно было одним из многих.
У моих предков жизнь медом никогда не была. Они были эмигрантами второго поколения, и когда я был подростком, мой отец, Герберт Розенфельд, работал в ювелирном бизнесе, а мама, Барбара Хаар, была домохозяйкой. Думаю, отчасти поэтому она была так несчастна. Она не хотела быть счастливой домохозяйкой. Она не была создана для этого и не обладала достаточной долей терпения. Мои родители происходили из семей рабочего класса и поженились слишком рано. Отец моего отца, Гарольд Розенфельд, родился в 1908-ом в Ворчестере, штат Массачусетс, а бабушка Сильвия родилась в 1912-ом в Манхэттене. Они познакомились на южном берегу Бруклина, когда он водил грузовик Гуд Хьюмор. Они поженились в 1938-ом, и он продолжил работать летом. А зимой, еще до рождения моих тети и дяди, мои бабушка и дедушка каждую зиму ездили во Флориду на Форде Модель-Ти и жили там на деньги, которые он зарабатывал от продажи мороженого — они все равно что ездили на отдых.
Отец и его сестра выросли в большом жилом доме в квартире на четвертом этаже. У них никогда не было денег, даже когда мой дедушка получил работу продавца обуви, чтобы заработать еще немного наличных. Он был хорошим, работящим человеком, но они не могли позволить себе какой-либо роскоши, и он вел дневник, где записывал каждый пенни, потраченный за день.
Моя бабушка по маминой линии, Лена, была из России, а ее муж Мо родился в 1902-ом в крошечной польской деревушке под названием Ниско, которой уже нет на карте. Во времена Первой Мировой Войны немцы оккупировали деревушку и начали истреблять мужчин. Поэтому, когда дедушке было 17, родители тайком вывезли его из страны. Он жил в Амстердаме с семьей, которая взяла его на работу зеленщиком. Однажды он накопил достаточно денег, чтобы приобрести фальшивое удостоверение личности, проник на корабль до Нью-Йорка, и проделал долгий путь до острова Эллис. Он сошел с корабля и встал в очередь со всеми беглецами, но, когда в иммиграционном контроле увидели, что у него нет нужных бумаг, его развернули и отправили на корабле обратно в Амстердам. Он провел следующие полгода или около того, работая, а потом смог получить нужные документы. Затем он сел на другой корабль, вернулся в Нью-Йорк, и на этот раз иммиграционный контроль разрешил ему въезд.
Мой дедуля Мо был умным мужчиной, но был гол как сокол. Он отправился в Нижний Ист-Сайд, где располагалась еврейская община, и все в какой-то степени заботились друг о друге, и получил работу зеленщика. Он работал как проклятый и очень быстро поднялся по карьерной лестнице. Когда ему было около двадцати, у него уже был собственный гастроном на Рокэвей, и когда Мо заработал достаточно денег, он перевез и своих родителей. Они были строгими православными евреями, что было дико для моей мамы, потому что она выросла в Квинсе в нерелигиозной семье. Они даже бывало использовали рождественскую елку по праздникам, пока в дом не въехали ее бабушка и дедушка. И вдруг она оказалась в одной доме с родителями ее отца, которые общались только на идише и даже не пытались говорить по-английски. Они были убежденными евреями. Они терпеть не могли жену Мо и мою маму, потому что считали, что Мо заслуживает большего. И очень плохо относились к детям. Когда они делали все до крайностей религиозно, моя мама бунтовала и пыталась сбежать, но они всегда ее возвращали. А потом отец бил ее ремнем.
