Джордж Марек - Рихард Штраус. Последний романтик
Штраус загорелся пьесой. Как видно из его писем Гофмансталю, он с жадностью накидывался на каждый новый кусок диалога. Легко вообразить, как он с горящими глазами хватает ручку и принимается за работу, легко вообразить улыбку на его лице. Более того, он набрасывал на полях манускрипта музыкальные темы, которые приходили ему на ум во время первого чтения. Он был бесконечно благодарен Гофмансталю. «Первая сцена очаровательна — так и просится на музыку. Я уже ее сочиняю. Вы соединяете в себе Да Понте и Скриба».[211] «Вчера я получил первый акт, и просто очарован. Он невыразимо прелестен… Заключительная сцена превосходна… Сегодня я с ней немного побаловался… Акт заканчивается великолепно. В общем, вы гений. Когда я получу остальное?»[212] Штраус, казалось, сочинял сложную партитуру быстрее, чем Гофмансталь успевал писать текст.
Но со вторым актом дело пошло сложнее. Оригинальный текст второго акта сохранился и даже был напечатан, и мы поэтому можем оценить, какой он подвергся переработке и какую роль в этой переработке сыграл Штраус. В первоначальном варианте Гофмансталя не было драматической кульминации, не было дуэли и скандала, который за ней последовал. Вместо этого был длинный и довольно скучный разговор между Софи и Октавианом о смысле брака. Когда два итальянских интригана разоблачают Октавиана, он вынимает кошелек, звякает монетами, и интриганы переходят на его сторону и начинают совместно с ним плести заговор против Барона, таким образом частично опережая третий акт. Есть и другие разночтения, но и этого достаточно, чтобы оценить, какой вклад сделал Штраус в развитие сюжета.
Штраус написал Гофмансталю письмо, которое имеет смысл привести полностью, поскольку оно является свидетельством инстинктивного понимания Штраусом законов театра, понимания, которое проявлялось наиболее ярко, когда он имел дело с близкой его сердцу проблемой:[213]
«Три дня снега, дождя и тумана заставили меня прийти к решению, которое я долее не хочу от вас скрывать. Пожалуйста, не сердитесь, но спокойно обдумайте все, что я собираюсь вам сказать. Даже при первом прочтении мне показалось, что со вторым актом не все ладно, что в нем нет драматически напряженных коллизий. Теперь я составил себе примерное представление, в чем дело. Первый акт, заканчивающийся на ноте созерцания и размышления, великолепен как экспозиция. Но во втором акте не хватает бурных событий и кульминации: нельзя оставлять все это на третий акт. Третий акт должен заканчиваться еще более эффектной кульминацией, чем второй, но нельзя заставлять зрителей так долго ее ждать. Если второй акт окажется вялым, опера погибла. Ее не спасет даже хороший третий акт.
Я хочу рассказать вам, каким я вижу второй акт. Если вам придет в голову что-нибудь лучше, я это буду только приветствовать.
Значит, так: до появления Барона все идет хорошо. Но дальше необходимо внести изменения.
Две сцены Барона с Софи неудачно расположены. Все важное, что содержится в этих двух сценах, может уместиться в одной первой, где Барон становится так ненавистен Софи, что она решает ни за что не выходить за него замуж. Октавиан должен быть свидетелем всей сцены и должен постепенно приходить в ярость. Барон, ничуть не смущенный его присутствием, обращается с ним как с зеленым юнцом, хвастается перед ним своими успехами у женщин, бесстыдно пристает к Софи. Затем Барон удаляется, чтобы подписать брачный контракт, напоследок советуя Октавиану «немного разогреть Софи». Затем следует объяснение в любви между Октавианом и Софи и драматичная сцена, когда двое итальянцев застают юную пару в объятиях друг друга. Но дальше события должны развиваться иначе: услышав возгласы итальянцев, входит Барон, и итальянцы рассказывают ему об увиденном. Барона это сначала забавляет, а не сердит, и он говорит Октавиану: «Ты, я гляжу, быстро усвоил мои уроки, парень». Но разговор между Бароном и Октавианом постепенно превращается в ссору, они дерутся на дуэли, и Октавиан ранит Барона в руку. На крик Барона «Он меня убил!» на сцену выбегают все действующие лица. Все потрясены. Разыгрывается скандал. «Кавалер роз ранил жениха!» Фанинал в ужасе. Слуги Барона перевязывают ему рану. Софи заявляет, что ни за что не выйдет замуж за Барона. Здесь роль Фанинала может быть усилена: он указывает Октавиану на дверь, сообщает Софи, что брачный контракт уже подписан, запечатан и направлен в банк и что, если она откажется выйти замуж за Барона, он сошлет ее в монастырь. Негодующий Октавиан уходит, напоследок кидая Барону угрожающие слова: «Мы еще встретимся». Софи падает в обморок, и ее уносят. Барон остается один. Победа пока за ним. Следует короткий монолог, в котором Барон отчасти бранит Октавиана, отчасти оплакивает свою рану и отчасти ликует по поводу своей удачи. Появляются итальянцы и вручают ему записку Мариандель, назначающей ему встречу наедине. Можно тут остановиться — это будет отличная неожиданность для зрителей. Конец акта остается неизменным, разве что можно указать, что Барон никак не вознаграждает итальянцев. Последняя сцена, которую вы мне прислали, не нужна.
О договоренности между Октавианом и итальянцами можно вкратце упомянуть в начале третьего акта, перед тем как Валзацци приводит к барону служанку Софи. Увидев Мариандель, Барон снова восклицает: «Какое сходство!» И эта милая тема может еще неоднократно возникать во время сцен между Мариандель и Бароном. В сцене свидания Барон с перевязанной правой рукой тоже выглядит комично.
Что вы об этом думаете? Не ломайте особенно голову на тему переметнувшихся итальянцев. Может быть, вы даже сумеете вставить маленькую сценку, во время которой Октавиан перекупает итальянцев у Барона, — где-то во время массовой сцены скандала. Для зрителей это не обязательно. Они и так поймут. Чем больше проделок совершает Октавиан, тем лучше. Во всяком случае, его столкновение с Бароном должно состояться во втором акте: тогда затухающее окончание произведет наибольший эффект. У вас же оно недостаточно эффектно, поскольку ему предшествует слабая кульминация. Вам понятны мои возражения? Пожалуйста, обдумайте их. Если хотите, я могу приехать в Аусзее, чтобы все это обсудить при личной встрече. Я не могу использовать второй акт в его теперешнем виде. Он недостаточно хорошо спланирован и вял. Поверьте — мой инстинкт меня не обманывает. Песенку можно вставить в первую — и единственную — сцену с участием Барона и Софи. Она произведет наибольший эффект, если прозвучит перед самым падением занавеса — как воспоминание. Я также предвижу массу комических ситуаций в третьем акте, когда Барон, лаская Мариандель, без конца вспоминает об этом негодяе Кавалере роз и в конце концов приходит в бешенство. По-моему, это будет очень смешно. Он колеблется между любострастней и негодованием по поводу сходства Мариандель с ненавистным врагом. Очень хорошая комическая сцена, на мой взгляд.
Я еще раз выражаю надежду, что вы на меня не рассердитесь. Но я убежден, что в своем теперешнем виде второй акт меня не удовлетворяет. Он слишком монотонен. Нужны бурные драматические сцены, чтобы зрители не утеряли интереса к событиям, происходящим в одних и тех же декорациях. Могу предложить альтернативный вариант — Октавиан сразу после дуэли заявляет, что он тоже хочет жениться на Софи. Октавиан может быть бароном, а Лерхенау — графом. Фанинал, комический персонаж, преклоняющийся перед титулами, колеблется между бароном и графом и в конце концов предпочитает графа.
Но это так, один из возможных вариантов.
Совершенно справедливо, что во втором акте Октавиан должен потерпеть поражение, а Лерхенау оказаться ликующим победителем, пока в третьем акте он не потерпит сокрушительное поражение.
Маршаллин могла бы узнать о событиях в доме Фанинала из сплетен — это был бы неплохой способ ввести ее в третий акт. Как видите, изобилие тем; нужно только, чтобы поэт собрал их воедино и облачил в изящную форму, а таким поэтом являетесь вы. Пожалуйста, не подведите меня!
Стоит ли мне приезжать в Аусзее или вы и так поняли мою точку зрения? Достаточно ли ясно я ее сформулировал? Только, ради бога, не обижайтесь. Я уже начал работу над черновиком второго акта и буду ее продолжать до появления на сцене Лерхенау».
Не в силах дождаться ответа Гофмансталя, Штраус на следующий день посылает ему еще одно письмо, в котором пишет, что, по его убеждению, его предложение лучше отвечает «нуждам развития и архитектуры акта», чем первоначальный вариант. «С вами, наверное, тоже случалось, что вы были не удовлетворены своей работой, но не вполне осознавали эту неудовлетворенность, пока кто-нибудь не указывал вам на ее причину… Пожалуйста, не сердитесь на меня за то, что я пришпориваю вашего Пегаса. Я хочу, чтобы у нас получилась первоклассная опера. И как я вам уже писал, второй акт не отвечает моим ожиданиям и вашим возможностям».[214]
