Максим Кравчинский - Музыкальные диверсанты
Глава 15. ПЕСНИ КОНТРАБАНДОЙ
«А ты хохочешь, ты всё хохочешь
Кто-то снял тебя в полный рост.
Хороводишься, с кем захочешь,
За семь тысяч отсюда верст…»
Из репертуара Д. ВерниРусская муза гения
Юная красавица Дина Верни. 1936
Дина Яковлевна Верни (Айбиндер) родилась в творческой семье в Кишиневе. Ее отец был пианистом, мать — музыкантом, тетя — оперной певицей. В 1925 году они перебрались во Францию.
Когда Дине было 15 лет, друг отца, архитектор Жан-Клод Дон-дел, познакомил ее со знаменитым скульптором Аристидом Майолем.
Несмотря на 58 лет разницы в возрасте, девушка стала его последней музой и любимой моделью.
Сегодня восемнадцать ее скульптурных образов в стиле ню, воплощенных в бронзе, мраморе и других материалах, можно увидеть в парижском саду Тюильри.
Дина училась в Сорбоннском университете, а в свободное время снималась в небольших ролях в кино. В то же время она начала петь в кабаре где собирались известные художники-сюрреалисты.
В начале Второй мировой войны она жила с Майолем в маленьком городке неподалеку от испанской границы. Когда немцы летом 1940 года вошли в Париж, Дина не колебалась ни секунды и вошла в движение Сопротивления. Отважная девушка укрывала евреев и бегущих от нацизма людей в мастерских художника, а потом переправляла их в Испанию. В начале 1941 года ее арестовала французская полиция, был судебный процесс, но Майолю с помощью хорошего адвоката удалось оправдать юную патриотку. По настоянию скульптора она уехала в Ниццу к Матиссу, где несколько месяцев работала у него натурщицей, выжидая, пока утихнет шум. Невзирая на первый арест, Дина продолжила участие в антифашистской деятельности и в 1943 году была задержана снова. На этот раз все было серьезнее: в Париже ее арестовали немцы. Полгода девушка провела в тюрьме, где допрос следовал за допросом. Не надо объяснять про методы, какими пользовалось гестапо. И на этот раз к ней на выручку пришел Майоль. Он был хорошо знаком с любимым скульптором Гитлера Арно Брекером[47]. Вождь нацистов считал его немецким Микеланджело. Майоль отправил ему письмо, в котором объяснил, что значит для него юная модель.
Дина Верни и Аристид Майолль. Обложка автобиографической книги о жизни бизнес-леди
Фаворит Гитлера относился к Майолю с большим уважением и был знаком с ним со времен работы во Франции. Он напряг все свои связи-и добился-таки освобождения «последней музы» гения (как говорят, подстроив ей фантастический побег).
Но история на этом не заканчивается. Дина Верни получила возможность «вернуть долг» Брекеру. После поражения Германии тот сам оказался в фильтрационном лагере в американской зоне, и теперь уже она использовала свои знакомства для его освобождения.
В 1943 году отец Дины умер в Освенциме, а год спустя в автомобильной катастрофе погиб Майоль. Она осталась совсем одна. Но унывать было не в ее характере.
Со смертью скульптора предприимчивая девушка унаследовала все его работы. Она стала известнейшей галеристкой и все силы положила на увековечение памяти великого художника, что в 1995 году увенчалось открытием музея.
В начале пятидесятых Дина Верни решила всерьез заняться вокальным искусством и начала брать уроки пения. Больших талантов не обнаружила, но все-таки рискнула выступать на публике с исполнением классических цыганских романсов. Ее аккомпаниатором стал представитель знаменитого цыганского клана Серж Поляков. Впоследствии не без поддержки Дины он сделал головокружительную карьеру художника-абстракциониста.
Реклама выставки Михаила Шемякина в галерее Дины Верни. Париж, 1977
В 1959 году, будучи успешной бизнес-леди, Верни первый раз приехала на историческую родину. Советская Россия произвела на нее тягостное впечатление: страна еще не оправилась от сталинского режима, люди были забиты и напуганы, а в искусстве полностью отсутствовала свобода самовыражения. Она покидает СССР без особого желания вернуться, но спустя несколько лет приезжает вновь, чтобы еще раз попытаться понять природу творчества, развивающегося в условиях тоталитаризма.
Ей удается свести знакомство с богемными кругами. Она встречается с Ильей Кабаковым, Оскаром Рабиным, Эрнстом Неизвестным, Эриком Булатовым, Михаилом Шемякиным…
При активной поддержке дальновидной мадам Верни в 1971 году Шемякин смог выехать в Париж на открытие своей дебютной экспозиции.
«Дина Верни, бывшая одесситка, встречала меня в аэропорту, — вспоминал Михаил Михайлович в интервью Игорю Свинаренко («Медведь» № 8,2006). — Мне были предложены все условия, о которых только может мечтать человек, плюс контракт на десять лет, но с одним пунктом: что я работаю только под ее контролем. “Метафизику забудь, дорогой мой, — сказала она мне, — это на сегодняшний день не товар. Будешь делать натюрморты… Я тебе покажу весь мир, я тебе сделаю карьеру ”.
Но я отказался: “Мадам, я не для того сбежал из одной клетки, чтобы променять ее на золотую. Для меня свобода превыше всего. Я ухожу”.
На второй день пришел служащий и сказал: “Мадам Верни приказала вас выгнать из отеля, потому что она отказывается платить за вас”. Дина была в меня влюблена. Она мне мстила… Но она сделала мою первую персональную выставку, за что я ей благодарен».
Не могу не отметить, что на парижской выставке помимо прочего были представлены работы Шемякина, посвященные нашумевшему роману Солженицына, на которых, как писал рецензент, «почти дословно иллюстрируются небольшие тексты или отдельные фразы из “Архипелага ГУЛАГ”…»
Художник объяснял такую скрупулезную точность в передаче изображения «желанием помочь читать книгу, столь мучительную по своему содержанию для восприятия».
Рисунок М. Шемякина на подарочном издании с 7 виниловыми пластинками В. Высоцкого по мотивам песни «Побег на рывок». (США 1987)
Похожий рисунок, правда, не того «лагерного цикла», а другой, созданный по мотивам песни Высоцкого «Побег на рывок», украсил выпущенное в 1987 году подарочное издание с семью виниловыми пластинками Владимира Высоцкого. И даже в либеральное перестроечное время из-за этой иллюстрации коробку с дисками было весьма проблематично перевозить через советскую границу.
«Время блатных песен»
В шестидесятых в творческих кругах советской интеллигенции и андеграунда были очень популярны блатные песни. Когда в 1964 году в столицу СССР приехал с творческой командировкой молодой югославский писатель Михайло Михайлов, то он, по собственному признанию, был до крайности удивлен тем, что в какой бы компании ни оказывался, повсюду звучали тюремные песни: веселые и грустные, смешные и трагичные, грубые и нежные… Вернувшись в Белград, Михайлов опубликовал в журнале «Дело» материал о «московском лете», где вспомнил «концлагерный фольклор», услышанный от новых друзей. Ознакомившись с публикацией, советский посол Пузанов пришел в неописуемую ярость, выразил свой протест югославскому руководству и добился возбуждению уголовного дела против «вольнодумца >. Впоследствии Михайлов получил срок «за оскорбление Советского Союза» и другие диссидентские выходки, а освободившись и заработав славу диссидента, эмигрировал в США.
Посиделки на кухне с гитарой были заметной приметой советского быта.
«Наступило время блатных песен, — напишет впоследствии Юлий Даниэль. — Медленно и постепенно они просачивались с Дальнего Востока и с дальнего Ceвepa, они вспыхивали в вокзальных букетах узловых станций. Указ об амнистии напевал их сквозь зубы. Как пикеты наступающей армии, отдельные песни мотались вокруг больших городов, их такт отстукивали дачные электрички, наконец, на плечах реабилитированной 58-й они вошли в город. Их запела интеллигенция; была какая-то особая пикантность в том, что уютная беседа о “Комедии Франсез” прерывалась меланхолическим матом лагерного доходяги, в том, что бойкие мальчики с филфака толковали об аллитерациях и ассонансах окаянного жанра. Это превратилось в литературу».
«Слушая эти тюремные песни, я невольно вспоминала Франсуа Вийона», — признавалась годы спустя Дина Верни. Музыка лагерей своей искренностью и скрытой силой захватила русскую парижанку настолько, что она решилась записать их на пластинку.
Но встал вопрос: как вывести ноты и тексты из СССР? За деятельной иностранкой, активно общающейся с неблагонадежными авангардистами, пристально следил КГБ, а ее багаж тщательно перетряхивался на таможне. Но смекалки ей было не занимать.
