Хроники. От хулигана до мечтателя - Билан Дима
19-го я должен был ехать на концерт в Тулу — вместе с целой бригадой музыкантов и танцоров. Вернуться нам следовало утром 20-го. Перед отъездом мне захотелось повидать Юрия Шмильевича. Я позвонил Денису, и мы договорились, что он заедет за мной с утра пораньше, чтобы отвезти на корпоративной машине к Айзеншпису в больницу.
Не знаю почему, но я был буквально одержим желанием съездить к Юрию Шмильевичу именно утром, причем как можно раньше. Я собирался ехать к восьми, что для меня было поистине несусветной ранью. Я сам разбудил Дениса что опять же было нетипично — обычно это Денис звонил мне и будил. Он заехал за мной, и мы добрались до больницы по утренним московским пробкам — чтобы я мог попрощаться с наставником, приобнять его. В тот момент я не осознавал, что это действительно прощание. Окончательное. Было лишь смутное предчувствие чего-то непоправимого.
Рядом с постелью Айзеншписа мы застали не только медсестру, но и Елену Ковригину. Она дежурила в больнице, хотя на тот момент, насколько я помню, они с Юрием Шмильевичем уже не жили вместе. Айзеншпис в те дни жил один, но регулярно виделся с сыном Мишей.
Мы поздоровались и подошли к Юрию Шмильевичу. Он был очень бледен, и его худое морщинистое лицо едва ли не сливалось по цвету с подушкой. Он махнул мне тонкой рукой и прошептал:
— Сердце болит...
— Юрий Шмильевич, мы вам обезболивающее вкололи,— отозвалась медсестра, — у вас ничего не должно болеть...
— Я чувствую...
В конце сентября Айзеншпису должны были сделать повторную операцию на сердце в Бакулевском центре на Рублевке. Но в этот раз он попал в больницу по другой причине. Однако и его старый недуг напомнил о себе в полный голос, заставляя обратить внимание на то главное, чего боялся каждый из нас.
— Вколите мне что-нибудь, у меня скоро премия... — чуть слышно проговорил Айзеншпис. — Что хотите делайте, но через три дня я должен отсюда уехать.
— Это невозможно! — всплеснула руками медсестра.— Вам только что сделали операцию!
Поездка на премию «Russian Music Awards» была для нас важной — главным образом потому, что летом мы не попали на Муз-ТВ. Айзеншпис очень переживал из-за того, что ему пришлось сделать такой сложный выбор, и теперь всеми силами стремился на «RMA», чтобы я мог забрать свою матрешку.
— Юрий Шмильевич, — сказал я, стараясь, чтобы голос не звучал так взволнованно. — Вы лежите спокойно, пожалуйста. Все будет в порядке, я съезжу на концерт, вернусь...
Я присел к нему на край кровати, неловко пристраивая ноги. В палате было тесно — помещались только койка и пара тумбочек, а людям приходилось как-то устраиваться на оставленном пятачке пространства.
— Ты давай, отработай там нормально, — еще тише сказал Юрий Шмильевич и взял меня за руку.
Я улыбнулся в ответ. Мы молчали. Айзеншпис смотрел на меня с какой-то отеческой жалостью, словно пытаясь вспомнить что-то важное, чего он не успел мне сказать.
ЯНА И ЮРИЙ ШМИЛЬЕВИЧ
— Ну... — Я неловко высвободил кисть и поднялся с кровати. — Юрий Шмильевич, до свидания! Я заеду к вам сразу же, как только вернусь с концерта. Обещаю!..— Я помахал рукой и попятился в сторону двери.
Айзеншпис ответил кивком и попрощался одними глазами.
Мы с Денисом вышли из палаты. У меня на душе было сыро и холодно, словно я стоял голый под осенним дождем. Денис Акифьев попытался меня разговорить, но напрасно за все время, пока он вез меня до Сокола, откуда я должен был ехать в Тулу, я обронил лишь пару банальных фраз. «Да все будет нормально», «Он еще нас всех переживет»... На месте я хмуро погрузился в автобус, чтобы отправиться на последний концерт под началом Юрия Шмильевича...
Денис Акифьев, менеджер «Star Production» и личный водитель Ю.Ш. Айзеншписа:
Как только Дима уехал, жена Айзеншписа сказала: «Денис, срочно нужна кровь». Рядом с Соколом находится станция переливания крови. Был полдень, ужасные пробки, но я буквально долетел до этой станции. Хорошо, что оказалась кровь нужной группы, и мне ее выдали.
Когда я приехал, он был уже в реанимации, и кровь не понадобилась. Мы все — я, сестра Айзеншписа Фаина, Елена Ковригина, племянник Женя, Отар Кушанашвили — находились в коридоре. Дверь в реанимацию то открывалась, то закрывалась, мы видели лежащего Айзеншписа, который периодически просил телефон. Он засыпал, потом просыпался, открывал глаза, оглядывал нас всех, махал нам рукой и засыпал опять. Потом нам сообщили, что его состояние ухудшилось. Из Бакулевского центра вызвали вертолет с кардиологами. Мы слышали, как пикает сердце — «пик, пик, пик»... затем все замерло и наступила тишина. Мы сидели оглушенные. Было ясно, что сейчас нужно куда-то звонить и что-то кому-то сообщать, но никто из нас не сделал ни движения.
Позвонил Дима Бушуев, наш концертный директор.
— Ну, что там у вас? — спросил он меня бодрым голосом. На заднем плане я слышал билановский смех.
Все, — глухо сказал я. — Все кончено. Ничего не говори Диме. Приезжайте в Москву, тогда...
...Мы закончили выступление в Туле и погрузились в автобус. Мне показалось странным, что Бушуев все время молчит и смотрит на меня как-то растерянно и по-детски. А как раз только что ко мне впервые после концерта подошла поклонница, чтобы передать свое письмо именно для Юрия Шмильевича. Я был уверен, что такой знак внимания будет ему очень приятен. Молчание Димы меня все больше угнетало.
— Что случилось? — спросил я.
— Дим, ты только держи себя в руках, — пробормотал он. — Но Юрий Шмильевич...
— Что???
— Юрий Шмильевич умер...
После этой фразы панорама за окном исчезла — слезы застилали мне глаза, я ничего не видел и ничего не понимал. Я вообще не знал, что происходит и как я буду теперь жить. Это была катастрофа, крах, конец всего — я еще вчера держал за руку человека, который был мне почти отцом, и сейчас мне объявляют, что его больше нет... Все кончено. Письмо не дошло до адресата.
Меня привезли домой, выгрузили из автобуса в полумертвом состоянии, я добрался до кровати и проспал не-
сколько часов, не в силах пошевелиться. Телефон разрывался от звонков, я не брал трубку, меня засыпали смс-ками, на которые я тоже не отвечал.
Проснувшись, я позвонил Яне Рудковской, знакомство с которой состоялось еще в начале 2005-го, когда мы с Айзеншписом приезжали в Сочи на новогодний заказ.
— Юрий Шмильевич умер... — сообщил я. — Яна, я не понимаю, что происходит, я не знаю, как я буду жить без него...
Я говорил что-то и плакал навзрыд, захлебываясь, пытаясь объяснить... А Яна молчала и слушала не перебивая. Потом, когда я иссяк, коротко ответила:
— Мы поедем на премию вместе. — Немного помедлила, подбирая слова, и продолжила: — Дима, я понимаю, это очень сложно, но ты успокойся сейчас, пожалуйста, ладно? Мы заедем за тобой, отправимся на премию вместе, ты только держись, хорошо?
— Хорошо, — всхлипнул я. — Я буду держаться...
***Я рад, что в моей жизни есть Яна. До встречи со мной она никогда не вела дел, связанных с шоу-бизнесом. А наша совместная работа и вовсе началась очень сумбурно. Кстати, до знакомства с Яной я даже не задумывался, какое колоссальное значение в нашей жизни имеют различные официальные документы. Бумажная реальность меня оглушила. Не потому, что Яна рассказала мне об этом — обстоятельства сами собой свернулись в такой причудливый клубок, что разобраться в них с ходу не представлялось возможным. Исчез упорядочивающий стержень моей жизни, ее гений-организатор. А без него все пошло вразнос.
С Юрием Шмильевичем у нас были оформлены договорные отношения. Из-за этих контрактов на мою персону вдруг стали претендовать совершенно посторонние для шоу-бизнеса люди. Для меня это был шок: из артиста и человека я одним махом превратился в «объект права». Ибо так я проходил по бумагам.А объект права — должен! — невзирая на эмоции! — на следующий же день после смерти своего самого близкого друга и почти что отца! — выезжать куда-то на концерты! .. Вы бы смогли?..
