Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену - Михаил Михайлович Марголис
– Много среди финансово помогающих вам, тех, с кем вы встретились в тюрьме?
– Да, каждый раз встречаю все новые лица, ведь сроки у всех были разные. Многие как-то находят телефон, звонят. Иногда помогают даже те, кто освободился раньше меня.
– Выходит, все они оказались ныне людьми не бедными и не пропащими?
– Да, не пропащими. Дело в том, что отбывающий наказание зачастую не является ни преступником, ни бесчестным человеком. В то время, да и сейчас, в тюрьму нередко попадают люди, не совершившие преступления.
– Согласны, что в нашем шоу-бизнесе сегодня немало персоналий с уголовным или околокриминальным прошлым и настоящим?
– Ну, если рассматривать вопрос таким образом, то и я человек с уголовным прошлым, но преступником себя не считаю. Я – жертва системы. Еще на суде в одном из последних слов, предоставленных мне нашим правосудием, я заявил: настанет время, когда государство и общество принесут мне извинения. И такой момент настал. Передо мной извинились за то, что я незаконно отсидел столь длительный срок.
– Как вам удалось просуществовать там семнадцать лет? Ведь нравы в подобных местах, в общем-то, известны. А вы мне говорили, что не были членом какой-нибудь группировки, тем паче, вором в законе.
– Да, в местах лишения свободы я видел массу зла. Гораздо больше, чем видел наш знаменитый гражданин Солженицын, написавший о страшной действительности сталинских лагерей. Он не знает тех кошмаров, которые знакомы мне. Александр Исаевич сидел в спецлагерях, среди ему подобных людей, осужденных за антисоветчину. Там не было, судя по тому же «Одному дню из жизни Ивана Денисовича», того беспредела, который происходил в колониях, где довелось побывать мне.
Зона, где я провел последние восемь лет, называлась «мясорубка». Там каждый день совершались убийства. Иногда убивали двоих, троих. Даже когда не было убийств, кто-то получал тяжкие телесные повреждения. Многие освобождались оттуда, так сказать, «условно-досрочно» – ногами вперед. Причем инциденты происходили не только среди осужденных. Нередко в них участвовали и органы, администрация в виде надзорсостава.
Но я умел поставить дело так, что у меня там было все нормально. Хотя не скажу, что был особенно коммуникабельным и под всех подстраивался. Скорее, под меня подстраивались. Я не заискивал и всегда был сильной личностью. Поэтому не голодал и не имею на голове «праздников», то есть шрамов, ссадин, которые можно найти почти у любого отсидевшего человека, если его подстричь. Не было случая, чтобы кто-то на меня замахнулся или произвел какое-то насилие.
– Значит, вы были авторитетным зэком?
– Скажем так – известным человеком. Я мог всех и не знать, но меня знал каждый, со мной считались.
– Дабы достичь такого положения там, нужно создать себе определенную репутацию на свободе, грубо говоря, показать «свою крутость».
– Да нет. Я просто был принципиальным и занимался тем, что считал нужным, не продавая свою честь и совесть. Поэтому имел друзей и хорошие отношения со всеми.
– А по вашей инициативе у кого-нибудь на голове имелись «праздники»?
– Я человек не злой, не злопамятный. Считаю, что любую проблему можно решить путем языка, убедив кого-то в том, что он не прав. Я всегда против насилия.
– Но думаю, вы в курсе, что журналисты иногда говорят: «Да зачем тебе Айзеншпис, не связывайся. Он потом еще приведет каких-нибудь бандитов, устроит «разборки».
– Я понимаю силу слова и считаю, что журналист всегда имеет преимущество в неравной борьбе с тем, о ком пишет. Он использует трибуну своего издания, то есть распространяет свое мнение большим тиражом и может навязать его значительному количеству людей. Но это еще не самое главное. Хуже, когда журналист начинает судить о вещах, в которых абсолютно не компетентен, или же, того пуще, в поисках сенсации пишет откровенно оскорбительный материал, задевая честь и достоинство личности. Естественно, с таким человеком нужно вести работу, беседовать. В условиях, когда законы у нас не действуют и государство не в состоянии уберечь от нападок своих граждан, остается надеяться только на себя. Поэтому в подобных случаях я защищаюсь самостоятельно.
– То есть, избегая насилия, вы тем не менее можете к нему прибегнуть в определенные моменты?
– Ну, такого, по большому счету, не было. Разве что чисто по-мужски я кому-то когда-то въехал в морду. Это совершенно нормально.
– Например, Игорю Вернику на недавнем мероприятии в «Арт-клубе»?
– Считаю, что юмор юмором, но каждый человек, тем более Верник, отнюдь не мальчишка, а театральный актер, достаточно интеллигентный, чтобы понимать и сознавать, о чем говорит, должен контролировать себя. Он же, представляя Влада, высказался весьма двусмысленно, так сказать, навел тень на плетень. Возможно, кто-то ничего и не заметил, но те, кто хотел, смысл его речей уловили. В данном случае, как говорят юристы, характер поступка квалифицирует не действие, а наличие умысла.
– Слышится знаток уголовного кодекса.
– Да. Я если не профессор, то доцент.
– Уголовных наук?
– Нет, юридических. Я в совершенстве знаю право, думаю, даже лучше работников юридических консультаций, прокуратуры и судов. В этом я твердо уверен.
– Вы сейчас хорошо ориентируетесь в российском криминальном мире? Знакомы с его главными лицами?
– Я провел в местах лишения свободы семнадцать лет и восемь месяцев. Учитывая, что скоро мне исполнится пятьдесят, – это треть жизни. Конечно, за такое время я познакомился со многими людьми, осужденными за различные преступления. Безусловно, у меня есть знакомства в данном мире. Людям интересно было поддерживать со мной отношения и там, где мы вместе находились, и сейчас. Поэтому я знаю немножко больше простого обывателя.
– Бывали случаи, когда Айзеншписа, что называется, кинули?
– Кинули? По-крупному? Ну, был один случай, примерно год назад, когда я проявил доверчивость и меня элементарно обманули. Но я не стал мстить тому человеку, понимая, что с него нечего взять. Хотя он занимался шоу-бизнесом и параллельно еще одним бизнесом, в котором я ему помогал.
– Юрий Шмильевич, а отчего проекты ваши столь быстротечны? Разругалась и растворилась «Технология», затем пропали «Янг Ганз».
– «Технология» – уже история. Наш разлад почему-то трактуется по-разному. Одни говорят, что группа меня покинула, я же утверждаю обратное. Слава богу, тому есть живые свидетели, документы. Я указал им на дверь, посчитав, что лучше не тратить на них свою нервную систему, энергию и время, нежели каждый день разбираться с ними и объяснять, что белое – это белое, а черное – черное.
Если же полагаться на их утверждения, что «Технологию» не устраивал продюсер, то группа должна была
