Максим Кравчинский - Музыкальные диверсанты

Это слова печали и боли, протеста и тоски по свободе, слова простой любви, что жаждут их души. Это слова ненависти к партии и проклятия возрождающемуся сталинизму, которые они горько поют про себя в надежде, что придут лучшие времена. Как еще могут русские люди, зажатые в тисках власти и цензуры, выразить свои чувства и эмоции, если не в песне? Как еще оповестить других, что они не одиноки в своих страданиях, если не спеть под гитару, чтобы слова песни разнеслись из города в город, из села в село, из деревни в деревню, из дома в дом, из сердца в сердце. Только песня способна преодолеть все преграды, заборы и тюремные стены, чтобы наполнить души страждущих и угнетенных. Великая сила песни разобьет оковы рабства, как пали стены от звука иерихонских труб».

Концептуальная пластинка «Новое рабство» с записью канторов из советских синагог пользовалась большим успехом в Израиле

Текст, что и говорить, полон не только пафоса и драматизма, но и просто неправды. Как-то сплоховали продюсеры, если подкрепили его песенками про «черного кота», «Ой, рябина кудрява»[39], «На тот большак» (которую отчего-то приписали Евтушенко), приперчив этот диетический набор единственным переводом Галича. Сразу видно, что работали второпях, спеша по-шустрому провернуть гешефт и срубить деньжат на горячей теме. Хотя в вокальном мастерстве Давиду Эшету не откажешь, исполнил все душевно. Как-никак наш парень, из Черновцов.

Перевод русских шлягеров на идиш стал впоследствии его коньком, и он записал чуть не сотню композиций, от «Песенки фронтового шофера» до «Миллиона алых роз». И, по слухам, продолжает эту культуртрегерскую деятельность до сих пор. Вот интересно, что сегодня он пишет на обложках своих дисков?

Но нам пора прощаться с Землей Обетованной. Перед посадкой на рейс Тель-Авив — Нью-Йорк, где нас с вами ждет следующий герой, скажу, что тема «задушенных в тисках цензуры советских людей» приобретала на музыкальном рынке Израиля самые причудливые очертания. Примерно в то же время на прилавках магазинов появилась пластинка с броским названием The New Slavery («Новое рабство»), где звучали голоса канторов и хазанов из советских синагог. В немалой степени из-за броского дизайна диск пользовался спросом.

Глава 12. АРТИСТ

Не гляди назад, не гляди,

Просто имена переставь,

Спят в твоих глазах, спят дожди,

Ты не для меня их оставь…»

Первым отражением «третьей волны» в мире эмигрантской русской песни явилась пластинка, напетая бывшим грузинским артистом Тбилисского театра имени Руставели Нугзаром Шария еще в 1972 году.

Она называлась Songs of the soviet underground («Песни советского подполья»). О самом исполнителе говорилось в надписи на конверте:

«Нугзар Шария — огромный грузин с заиндевевшей бородой и с гитарой подмышкой. Шария был известен как “советский Орсон Уэллс”[40] перед тем, как он решил сделать карьеру на Западе. Он начал сниматься в советских фильмах; когда ему еще не было и двадцати… В 1968 году у Шария был конфликт с советской цензурой, после чего он подвергся репрессиям. Затем, когда ему удалось попасть в творческую поездку на Кубу, в Северную Африку и Францию, он решил остаться на Западе. Обосновался в Германии. Сотрудник грузинской редакции радио “Свобода” в Мюнхене.

В Соединенные Штаты впервые прибыл в 1971 году».

Через год после выхода пластинки парижская газета «Русская мысль» (от 22.11.1973) опубликовала большую рецензию Петра Курского «Песни Высоцкого уже в Америке».

Заслуживает большого уважения и внимания пластинка с запрещенными советскими песнями, выпущенная фирмой «Коллектор рекордз». Пластинку эту напел талантливый грузинский актер Нугзар Шария, покинувший недавно СССР. Несомненным достоинством этой пластинки является качество записи. Будучи профессиональным актером, Нугзар Шария обладает замечательной дикцией, с одной стороны, и отличным знанием материала — с другой. А теперь о некоторых слабых местах пластинки Прежде всего английский перевод, сработанный Мишей Алленом. Перевод хороший, но! Отдельные выражения и словосочетания, рожденные в «великую сталинскую эпоху» в трудовых лагерях, переданы не совсем точно. Скажем, слово «червонец» на лагерном жаргоне может означать «десять лет», так же как «четвертак» — это не 25 рублей, а срок заключения в двадцать пять лет. Хорошо было бы и в песне «Антисказка» дать подробное толкование многих выражений, употребляемых Высоцким. Дело в том, что «Лукоморье» — это не просто остроумная пародия на «Руслана и Людмилу», а острая социальная сатира на нынешнее советское общество, что поднимает «Антисказку» над другими песнями этого жанра. Расшифровать эзопов язык Высоцкого и объяснить значение каждого образа было бы крайне желательно, особенно для «загнивающих» в странах Запада. Скажем, непосвященному читателю или слушателю трудно понять без соответствующего комментария на английском языке, что тридцать три богатыря символизируют у Высоцкого торжество партийного хамства и мещанства, и забвение «высоких» революционных идеалов, за которые «кровь проливали». Замечателен, но непонятен иностранцам, как, впрочем, и многим русским эмигрантам, также и ученый-кот, наверняка член Союза советских писателей, и его «мемуары про татар» — уж не крымских ли, высланных «отцом всех народов» куда Макар телят не гонял?. Отсутствие такого комментария снижает «убойную силу» пластинки. Правда, надо отдать должное Мише Аллену — он пока первый и единственный энтузиаст среди русских эмигрантов, добившийся публикации переводов песен советских «бардов» в Северной Америке и более того — вместе с замечательной пластинкой. Одно замечание хотелось бы сделать и в отношении стиля исполнения песен. Совершенно не желаю умалять достоинств исполнителя — Нугзар Шария, безусловно, сделал большое и важное дело и сделал его талантливо и добросовестно. Однако, когда поется о тюрьмах и лагерях, осиплость вполне уместна, а красивость и поставленность голоса, на мой взгляд, «не монтируется». Тон, соответствующий содержанию своих песен, взял сам Высоцкий: о войне он поет сдержанно — но и с горечью, о тюрьмах и конвоирах — хрипло и с ненавистью, о Марине Влади — раздумно и тревожно. При этом голос его — лишь форма, наиболее подходящая к данному содержанию. К сожалению, не получилось этого у Нугзара Шарии — все песни исполняются им одинаково: красивым хорошо поставленным голосом профессионального певца, который хорошо питается и следит за цветом лица. Как сказал бы Станиславский: «Не верю!» Совсем последнее замечание — очевидно, в адрес составителя альбома Виктора Кабачника, честь и хвала которому за отлично проделанную работу Но за каким чертом нужно было включать Евгения Клячкина?

Нугзар Шария (р. 1941). Кадр из фильма «Закон гор», 1964

Напрасно рецензент сокрушался по поводу Клячкина. Композиция вполне укладывается в концепцию. Да и не могло быть иначе, ведь «худрук» проекта Виктор Эммануилович Кабачник был человеком понимающим. Оказавшись на Западе в 1972 году, он одним из первых сделал на радио «Свобода» программы о Булате Окуджаве и Александре Галиче. В свою очередь, Александр Аркадьевич посвятил ему и его супруге Галине «Песню исхода» и «Песенку-молитву».

Виктор Кабачник (крайний справа). Первые годы в эмиграции. Фото из архива Вероники Штейн

В середине шестидесятых Кабачник получил срок за фарцовку и даже стал героем советского документального фильма о любителях легкой наживы. Освободившись в 1968 году, снова оказался в поле зрения органов. Причем уже не МВД, а КГБ.

Журналист Д. Борин в статье «Пасквилянты с псевдонимами: на мутной волне радиостанции “Свобода”» («Известия» от 06.05.1976) обличал бойкого юношу:

«…Его снова потянуло на нечистоплотные дела. Под влиянием бывшего “борца” Галича Кабачник изменил направленность своей грязной деятельности: в компании отщепенцев он накапливал “багаж”, собирая по крохам все — непристойные анекдоты, скабрезные шуточки, гнусные истории. Теперь всю эту слюнявую грязь, разбавленную ненавистью и злобой к нашей стране, приправленную гарниром из хрестоматийных антисоветских катехизисов редакции “Свобода”, он выдает за достоверные зарисовки “недавнего москвича”… не уставая создавать на бумаге то, чего никогда не было и не могло быть в СССР».

В США он оказался зимой 1972 года и буквально в течение полугода сумел не только создать целый блок ярких радиопередач, но и стать инициатором записи альбома лагерных песен Нугзара Шария, который, кстати, трудился в той же редакции.