Александр Стефанович - Пугачёвочка. Концерт в четырёх частях
Все продолжают болтать и веселиться, а космонавт принимает очередную рюмку водки. Эта сцена производит на нас с Сашей Бородянским такое впечатление, что мы вставляем ее в первый вариант сценария.
Были в сценарии и некоторые личные мотивы. В начале своей карьеры героиня попадает в орбиту режиссера, который начинает лепить ее образ — то «космический», то «фольклорный», а то, вообще «девушку-облако». Фотопробы к фильму сохранились. Мы делали Алле «возрастной» грим — от пятнадцатилетней девочки до тридцатилетней женщины. А совсем юную героиню должна была играть Кристина.
С ее «детских» эпизодов и начались съемки. Мы уезжаем под Калинин, нынешнюю Тверь, и снимаем замечательно сыгрнную юной Кристиной сцену. Девочка взбирается на крышу разрушенной церкви и, раскинув руки, поет. Вокруг — немыслимой красоты просторы, снятые оператором Климовым. Очень хорошее начало для фильма. Это происходит в июле.
Глава тридцать пятая
Польский бунт
А следующий эпизод мы снимаем уже в августе с участием Пугачевой на фестивале в Сопоте. Наша съемочная группа села в поезд на Белорусском вокзале и отправилась в Польшу. Прибываем в Варшаву в прекрасном расположении духа. А там какой-то смерч только что пронесся. Крыши с домов посрывало. Нам это по фиг, ведь мы в польской столице только проездом — едем на Балтийское побережье.
Нас встречает какой-то человек, представляется администратором. Съемки происходят по межгосударственному бартеру. Польские кинематографисты наснимали что-то в СССР, а теперь предоставляют нам ответные услуги на территории Польши. Такой вот взаимовыгодный обмен. Правда, поляк почему-то вдруг говорит:
— Друзья, зачем вам ехать в этот Сопот? Давайте здесь все снимем.
— Как это? Там же проходит Международный фестиваль песни.
— Ну и что? Мы в Варшаве на стадион людей нагоним и снимем фестиваль еще лучше Сопотского.
Я чувствую какой-то подвох. Поэтому заявляю:
— Нет, в Сопоте звездные гости, атмосфера, значит — едем туда!
— А вы, все-таки, подумайте над моим предложением, — настаивает администратор. — До завтра.
На следующий день он опять нас отговаривает от поездки. И я понимаю, что он не киношник. Все киношники в мире, будь то китайцы, французы или американцы, говорят на понятном друг другу профессиональном жаргоне, а этот тип для нас чужой. Поэтому я продолжаю настаивать на своем:
— Нет. У нас приказ. Москва сказала — в Сопот, значит, едем в Сопот.
— Хорошо, — кивает он. И загадочно добавляет: — Но сами будете отвечать за последствия.
Нам дают автобус весьма странной формы: впереди салон с тремя рядами кресел, а позади — бронированный кузов.
— Это что за бегемот? — спрашиваем мы.
И совсем недоумеваем, когда обнаруживаем, что в кузове лежат какие-то деревянные ящики.
— Не берите в голову, панове, это мой маленький бизнес, — успокаивает нас администратор. — А вам в кузове без окон будет удобно перезаряжать кассеты с пленкой.
— Ну, ладно, — соглашаемся мы и едем на побережье. По киношной традиции пускаем бутылку по кругу, закусываем, болтаем, любуемся окружающими пейзажами.
По дороге нас останавливает милиция: «Можно ваши документы?» — проверяют и отпускают. Едем дальше.
Вскоре автобус останавливают военные. Просят всех выйти из салона. Заглядывают в кузов, но тут администратор им что-то шепчет, и нас пропускают.
Потом нашу съемочную группу тормозит спецназ — люди в пятнистой форме с короткоствольными автоматами. Здесь разговор жесткий:
— Всем выйти! Построиться у машины!
— В чем дело? — спрашиваю я. — Мы советские граждане!
— Молчать! Стоять!
Но администратор со спецназом опять пошушукался, они проверили у нас документы и тоже отпустили. Приезжаем в Сопот уже ночью. Заселяемся в гостиницу. Открываем окно — а там стоит автоматчик. «Что за бред?» — удивляемся. Пошли искать какой-нибудь бар и обнаружили, что во всей гостинице, где живут гости фестиваля, не продают ни капли спиртного. Просто невиданная вещь!
На следующее утро отправляемся в соседний город Гданьск в наше консульство. Тогда любой советский человек, выехавший «за бугор», первым делом должен был там отметиться. Садимся в наш автобус и обнаруживаем, что администратор исчез вместе с загадочными ящиками и теперь его функции исполняет шофер. Находим консульство — большой особняк, обнесенный высоким металлическим забором. Долго звоним, никто не открывает. Что странно. Наконец слышим голос из переговорника:
— Кто такие?
— Откройте, съемочная группа «Мосфильма», из Москвы приехали…
— Как вы сюда попали?! Зачем?!!
— На Сопотский фестиваль приехали кино снимать.
— Проходите по одному.
Входим в здание. По нему нервно бегают какие-то люди. Володя Климов, наш оператор, достает сигарету и закуривает. К нему бросается человек с безумными глазами, вырывает сигарету, растаптывает ее ногой и кричит: «Не курить!» Мы столбенеем от такого хамства. По лестнице спускается консул:
— Здравствуйте.
— Послушайте, — срываюсь я, — у вас тут советское дипломатическое учреждение?
— А в чем дело?
— Как в чем? На нашего оператора только что наорали…
— Ребята, — перебивает консул, — вы как в Польшу попали?
— Приехали на поезде. До Варшавы.
И тут консул задает вопрос, после которого нужно вызывать санитаров из психушки. Потому что услышать это в 1980-м году от нашего дипломата просто невозможно:
— Ребята, в Варшаве советская власть есть?
Дело происходит в одной из стран социалистического лагеря, где, судя по нашим газетам, очень успешно строится социализм советского образца.
— Дико извиняюсь, — в свою очередь спрашиваю я, — где мы сейчас находимся, в советском консульстве или в дурдоме?
Тогда консул, нервно хрустя костяшками пальцев, начинает нас просвещать. Что антисоветские элементы из движения «Солидарность» захватили власть на западном польском побережье — в Гданьске, Сопоте и Гдыне. Что лидер «Солидарности» электрик Лех Валенса объявил войну варшавскому правительству, что перерезаны все местные коммуникации, и у консульства нет никакой связи с Варшавой. Что военные корабли советского Балтийского флота навели пушки на Гданьск и в любую секунду могут начать обстрел города из орудий главного калибра. Что консульству надо готовиться к эвакуации из города сотрудников, их семей и агентуры. Поэтому наши доблестные дипломаты собрали на всех автозаправках остатки горючего, залили в канистры и свезли в подвал консульства. Что все здесь пропитано парами бензина и буквально от одной искры консульский особняк может взлететь на воздух к едрене фене. Поэтому у вашего оператора и отобрали сигарету.
— Я не понимаю, ребята: какой идиот вас сюда отправил? — продолжает консул. — И останетесь ли вы в живых, когда начнется обстрел этого проклятого места?
И тут до меня кое-что доходит. Я, например, понимаю, что бронированная машина, на которой мы ехали, принадлежала польской госбезопасности и наш «администратор» перевозил в ней оружие для какой-то правительственной группировки. А нас использовали как прикрытие.
— Но не будем падать духом, друзья, — бодрится консул, — у меня есть сведения, что сегодня Эдвард Герек, первый секретарь Польской объединенной рабочей партии, должен выступить по телевидению с обращением к нации. Надеюсь, что после этого антисоветское восстание сразу прекратится. Ждите семнадцати часов, — обнадеживает он нас.
Возвращаемся в Сопот. А там фестивальная гулянка в самом разгаре, несмотря на запрет продажи водки. Нам на это плевать — «у нас с собой было». «Панове, — спрашивает бармен в гостинице, — может, вы мне продадите пару бутылочек?» Продали — и зря. Через день водка у нас кончилась, и мы пошли к этому бармену — покупать нашу же водку по тройной цене.
В семнадцать часов, как наказал консул, мы садимся в гостинице перед телевизором и видим дрожащего от страха Терека. Он несет какую-то околесицу. Ровно через час, в знак протеста, буквально в каждом сойотском окне появляется флаг «Солидарности».
А на фестивале продолжался пир во время чумы. Артисты пили, гуляли, получали премии. В зале звучали песни и аплодисменты. И только иногда прорывалось напряжение. На концерте в честь открытия фестиваля ассистент нашего оператора стал прямо на ступеньках возле сцены перезаряжать кассету от камеры. Сунул ее в черный мешок и начал перематывать пленку. И вдруг я вижу, что к нему со всех сторон бросаются несколько крепких, коротко стриженных мужчин и, ни слова не говоря, окружают его кольцом. Выглядят они чрезвычайно взволнованными — на лицах испарина, губы дрожат. Когда ассистент заканчивает манипуляции с мешком, ребята выдыхают с явным облегчением и рассыпаются по залу. И тут до меня доходит, что его приняли за террориста. Это сотрудники «органов» закрывали от него своими телами зрительный зал…
