Мой муж Джон - Леннон Синтия
К моей несказанной радости, вскоре она съехала — неизвестно, куда и почему. Пару недель комната пустовала, пока у меня не родилась отличная идея: я предложила Дот Роун стать моей соседкой по квартире. Ей эта мысль понравилась, хозяйка тоже была не против. Самым трудным было убедить родителей: в те времена жить отдельно от семьи в столь юном возрасте, особенно девушке, не полагалось. Но когда они наконец поверили, что их дочь не собирается поселиться в притоне и предаваться разврату, Дот переехала в мою комнату, а я переселилась в ту, что побольше.
Несколько дней мы были заняты уборкой и покраской стен в моей новой комнате. Она находилась в плачевном состоянии: все в тусклых коричневых и зеленых тонах, и повсюду жуткая грязь. Пришлось потратить пару галлонов яркой краски, чтобы полностью преобразить этот мрачный интерьер.
Теперь, когда за стенкой жила Дот, мне было уже не так одиноко. Самыми трудными в отсутствие мамы и Джона всегда казались выходные дни. Но вдвоем мы не скучали: ходили по магазинам, готовили еду и, конечно, все время ждали возвращения наших дорогих мальчиков.
Из писем Джона было ясно, что на этот раз их бытовые условия в Гамбурге гораздо комфортнее. Они жили в квартире над клубом, в котором выступали; Джон иногда очень подробно описывал мне свои апартаменты: «Я уже говорил тебе, что у нас отличная ванная комната с душем — говорил или нет? А говорил ли я тебе, что только что принял ЦЕЛЫЙ душ и теперь я настоящий чистенький рокер? Хи — хи!..» Условия работы тоже были гораздо приличнее: один вечер они играли три часа, следующий — четыре. Час работы, час отдыха. По сравнению с долгими часами на сцене и коротенькими перерывами в прошлые приезды это казалось роскошью. Их босс Манфред, владелец клуба Star, которого Джон в письмах называл «наш лысый», как — то даже дал им выходной и вывез к морю. По словам Джона, они тогда «целый день только ели, ели и ели».
Я написала Джону о своем переселении. Он очень обрадовался, даже чересчур: «Представляю, как заявлюсь к тебе туда в гости — с воскресной газеткой под мышкой и своим дружком наперевес, мне просто не терпится… Как же я хочу расположиться в твоей комнате, поесть жареной картошки и потом сладко затянуться сигаретой! Только помни, что я не желаю приходить домой к заядлой курильщице: когда я вижу, как вы с Дот пускаете дым, мне становится не по себе. Впрочем, надеюсь, это — самое страшное из моих подозрений. Я страшно СКУ — и ЛЮ — скучаю и люблю — люблю — люблю вас, моя несравненная мисс Пауэлл! Я помню все места в Гамбурге, где мы были вместе; когда я прохожу мимо, мне кажется, что мы и не расставались, особенно когда гуляю или захожу в Морскую миссию, где мы завтракали в первый день. Люблю, люблю, люблю. Жди меня, пожалуйста!..» Несмотря на свою внешнюю самоуверенность и напускной цинизм, в письмах он нередко трогательно просил: «Дождись меня, дождись, пожалуйста!» Это обнажало и выталкивало на поверхность страх, сидевший в нем с детства; ведь его уже бросали, причинив такую боль, что он приходил в ужас от одной только мысли, что это когда — нибудь повторится. Мое сердце сжималось от нахлынувших чувств и переполнялось радостью, когда от Джона приходили письма. Они были всегда полны любви, но и тоска в них тоже проступала. Мне хотелось крепко обнять и утешить его.
Но сначала надо было подготовиться к выпускным экзаменам и закончить педпрактику в двух школах. Одна находилась в Гарстоне, не самом спокойном районе города. Классы там были смешанные — мальчики и девочки, и, хотя по возрасту мы с ними не очень — то и отличались, отношения у нас сложились прекрасные. Другая же школа, частная, только для девочек, была настоящим кошмаром, я ее просто ненавидела: девицы делали все, чтобы вывести меня из себя. Например, раскололи лепнину из гипса, которую они начали до меня и которую я помогала им завершить. А когда внезапно заболела их основная учительница и меня поставили готовить их к экзаменам, вышло еще хуже. По ошибке я стала давать им материал к экзамену по другой теме, выяснилось это только на сдаче, и в итоге получился полный бардак. К моему счастью, все они потом прошли переэкзаменовку, но сначала я получила суровый выговор от директрисы. На этом моя практика закончилась. У меня зародились серьезные сомнения относительно моих педагогических способностей.
В начале мая, когда ребята еще находились в Гамбурге, усилия Брайана наконец принесли результат. Он отдал пленки с записями «Битлз» в крупнейший магазин грампластинок HMV[16] на Оксфорд — стрит в Лондоне, чтобы переписать их на диск, предварительно договорившись со знакомым звукооператором. Тот записал пластинку и был ею поражен настолько, что отнес ее музыкальному издателю, сидевшему этажом выше. Тому запись тоже понравилась, и он, в свою очередь, обещал переговорить со знакомым продюсером в компании Parlophone. Продюсера звали Джордж Мартин.
Parlophone была частью империи EMI, которая уже один раз отвергла «Битлз», но Джордж Мартин, в прошлом музыкант, игравший классическую музыку, все же согласился устроить им прослушивание. Ему понравился голос Джона в песне Hello Little Girl, вокал Пола в Till There Was You, а также гитарные партии Джорджа. Брайан немедленно телеграфировал в Гамбург — сообщил ребятам хорошие новости и попросил подготовить новый материал. С того момента их приподнятое настроение чувствовалось в письмах Джона: они с воодушевлением сочиняли песни, мечтая о будущем и о том, сколько денег вскоре смогут заработать. Джордж начал уже серьезно подумывать о том, чтобы приобрести своему отцу — водителю собственный автобус.
«Битлз» вернулись из Гамбурга в начале июня, а уже через пару дней, шестого числа, их ожидало прослушивание в студии EMI в лондонском районе Сент — Джонс — Вуд. Нил Эспинолл отвез их в столицу, где они остановились в дешевом отеле. На следующее утро в сопровождении Брайана они отправились к Джорджу Мартину. Ребята исполнили несколько песен из своего собственного репертуара вперемешку с известными хитами. По окончании записи их поблагодарили и сказали, что о результатах сообщат позднее. Всю дорогу домой они обсуждали, как все прошло, понимая, что если бы они меньше нервничали, то могли бы сыграть куда лучше, а так у Джона и Пола срывались голоса. И все же хотелось надеяться, что их исполнение сочтут приемлемым для заключения контракта.
В Ливерпуле им ничего не оставалось, кроме как с нетерпением ждать новостей из Лондона. А пока что соскучившиеся поклонники устроили ребятам самый теплый прием в «Пещере»; кроме того, Брайан обеспечил им плотный график выступлений на несколько месяцев вперед.
Джону и Полу понравилось наше с Дот новое жилье. Они знали, что могут появиться у нас, когда заблагорассудится, и мы замечательно проводили время вчетвером. Единственным недостатком была хозяйка квартиры, имевшая скверную привычку врываться без стука, чтобы проверить счетчик или получить с нас плату за комнату. Оставлять у себя на ночь молодых людей она категорически запрещала, а Джон ночевал у меня всегда, когда ему удавалось обмануть бдительную Мими, сказав, что он остается у приятеля, — так что всякий раз мы молились, чтобы опять пронесло.
Однажды утром кошмар стал явью: мы с Джоном еще лежали в постели, когда я услышала, как хозяйка зовет меня с лестницы, собираясь проверить счетчик, который находился как раз в моей комнате. Нас охватила паника. Я замоталась в простыню и прошмыгнула в комнату Дот, оставив Джона на произвол судьбы. Оттуда я услышала, как хозяйка вошла ко мне и через несколько минут, судя по удаляющимся шагам, вновь спустилась на свою половину. Я в шоке вернулась в комнату. Джона и след простыл. Прошло еще какое — то время, прежде чем я наконец догадалась, что он лежит в кровати, заваленный горой простыней, пальто и прочей одежды: оказалось, он спешно сгреб все, что было в комнате, и водрузил на себя. Задыхаясь от нехватки воздуха, Джон выполз из — под этой кучи, весь красный, проклиная хозяйку на чем свет стоит.
