Максим Кравчинский - Музыкальные диверсанты

Как и Печковский, по окончании войны Дудко был приговорен к длительному сроку заключения по статье ♦Измена Родине».

Иначе сложилась судьба Бориса Романовича Гмыри.

Не успев из-за болезни и головотяпства чиновников покинуть Украину, певец оказался на оккупированной территории. Конечно, приходилось петь и для немцев. Летом 1942 года в честь приезда в Киев рейхсминистра Розенберга вместе с рейхскомиссаром Украины Эрихом Кохом артист исполнил на немецком произведения Рихарда Вагнера, а в финале вечера прозвучала мировая классика: «Пиковая дама» Чайковского, «Наталка-Полтавка» Лысенко, «Кармен» Бизе… После восторженных отзывов офицеров и солдат немецкой армии о певческом и сценическом мастерстве Бориса Гмыри д-р Геббельс дал согласие на его концерты в Берлине.

Генеральскому пайку, автомобилю и хорошей квартире очень завидовали коллеги артиста, которые после Победы стали распускать слухи, что Борис Романович пел лично Гитлеру в его бункере под Винницей, доказательств этому не нашлось. Напротив, известно, что Шыря сделал все, чтобы не покинуть Родину, хотя Кох настойчиво уговаривал его отправиться в Берлин, с улыбкой объясняя, что они вывезут его в Германию «хоть мертвым». Об истории, случившейся с Гмырей во время оккупации, узнал Никита Хрущев и рассказал обо всем Сталину. По легенде, «отец народов» сказал: «Пел для немцев, пусть теперь поет для нас».

И Гмырю не тронули. Он стал народным артистом СССР, получил Сталинскую премию, был награжден орденом Ленина. А еще поговаривали, что отстал от поезда во время эвакуации артист неспроста. Что, мол, был тесно связан с нашими подпольщиками и что информация эта до сих пор засекречена.

Несомненно, обстоятельства всегда бывали разными: кто-то оставался на оккупированной территории по приказу, другие — волей случая, а иные сами стремились оказаться на освобожденной от большевиков Родине.

Так, в первые же недели после падения Одессы туда прибыла бывшая примадонна императорской оперной сцены, эмигрировавшая в 1918 году, Лидия Яковлевна Липковская. Когда Одесская консерватория возобновила работу, она стала ее директором. В 1943 году перебралась в Бухарест, а после войны — в Бейрут, где в бедности закончила свой «путь земной», перебиваясь уроками вокала.

Лидия Яковлевна Липковская (1884–1958). Париж, 1927

Но если активность Липковской, Лещенко, Жадана или Печковского с Гмырей пусть с натяжкой, но с учетом объективных факторов можно трактовать по-всякому, то деятельность их коллег в лице Юрия Морфесси или тем паче Александра Шевченко сомнений абсолютно не вызывает.

Глава 8. МЕЛОМАНЫ — ПЯТАЯ КОЛОННА

«Здесь под небом чужим я как гость нежеланный

Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.

Сердцу больно в груди видеть птиц караваны,

В дорогие края провожаю их я…»

Творческие «находки» Саши Шевченко — фон Штольберга и его коллег стали фундаментом, на котором советская цензура возводила все более строгие запреты на пути всех эмигрантских изданий. Какой смысл было разбираться, кто из них поет народные песни, кто репертуар советских композиторов, а кто антисоветчину? Война сделала мир контрастным, и то, на что власть раньше закрывала глаза, стало невозможным в мирное время. Слишком свежи были в памяти истории с Лещенко, Морфесси, Блюменталь-Тамариным и другими деятелями эмиграции. Расскажу несколько эпизодов, Связанных с таким изменением настроений в обществе.

Меломаны сороковых годов слушают патефон

Увлечение песнями «белогвардейца» Лещенко, «кабацкими» стихами Есенина и даже песнями уже бывшего эмигранта Вертинского в сороковых часто становилось обвинением и причиной репрессий, как случилось, например, со знаменитым золотодобытчиком Вадимом Тумановым [18]. Об этом он пишет в книге «Все потерять и вновь начать с мечты».

Подравшись с сослуживцем на корабле, Вадим Иванович получил в итоге срок не за хулиганство, а по страшной 58-й статье пп. 6, 8, Ю (шпионаж, террор, антисоветская агитация и пропаганда). Виной всему полученные незадолго до инцидента от капитана судна, на котором он служил, книги и диски.

«…Веселовский попросил меня прийти к нему в каюту, — вспоминал В. И. Туманов.

— Я знаю, ты любишь Есенина, Вертинского, Лещенко… Я тоже их люблю, они всегда со мной. Сорок пластинок Вертинского и Лещенко обошли со мной полсвета. Теперь не знаю, как все сложится, а пластинки не должны пропасть. Возьми их себе.

Вынося из капитанской каюты коробку с пластинками, я был самым счастливым человеком. Откуда мне было знать, что не пройдет и полу-года, как следователь водного отдела МТБ во Владивостоке, найдя при обыске эти пластинки и не добившись от меня, откуда они, использует их как свидетельство моих антисоветских настроений».

Следующие удивительные истории поведал в своих замечательных книжках о «Тайнах уставшего города» мастер детектива Эдуард Хруцкий. [19]

Дело происходит в послевоенной Москве.

«Вечерами на затоптанном пятачке они танцевали под привезенные из далекой Европы мелодии… Таниуя под лихой ‘Чубчик”, вспоминали набережные Дуная и узкие улочки Кракова. Но однажды “Чубчик” перестал звучать в нашем дворе.

Много позже Воля Смирнов, ставший известным московским адвокатом, рассказал мне, что как-то вечером к нему пришли трое. Они достали красные книжечки с золотым тиснением трех букв “МТБ”.

— Слушай, парень, — сказал старший, — ты фронтовик, у тебя пять орденов, поэтому мы пришли к тебе, а не выдернули к нам. Кончай антисоветскую агитацию.

— Какую? — страшно удивился Воля.

— Лещенко перестань крутить, белогвардейца и фашистского прихвостня.

— Так я не знал! — Воля Смирнов немедленно понял, сколько лет можно получить по любому пункту предъявленного обвинения.

— Я тоже когда-то не знал, — миролюбиво сказал старший, — а потом мне старшие товарищи разъяснили. Сдай антисоветчину.

Воля достал из шкафа пять пластинок Лещенко.

— Пошли на лестницу, только молоток возьми.

Они вышли на площадку, и старший молотком расколол пять черных дисков.

— Это чтобы ты не думал, Смирнов, что мы их себе забираем. Не был бы ты фронтовиком, поговорили бы по-другому…»

Здесь еще, можно сказать, парень легко отделался. Нашли бы у него «Чубчик» Лещенко (или, не дай бог, Шевченко) в годы войны, неизвестно, чем бы все закончилось.

Вот выдержка из приговора суда по Татарской АССР осени 1941 года: «…пел песни к/p, клеветнического содержания. Приговор — ВМН».

Три безликие буквы расшифровываются просто: высшая мера наказания… расстрел.

После таких фактов воспоминания Хруцкого уже не кажутся мне надуманными. Вот еще один «протокол» эпохи из книги писателя:

«..Леню Калмыкова разбирали на комсомольском собрании института. Обвинение выдвинули тяжелое: пропаганду чуждой идеологии. Главным козырем обвинения были танго Лещенко. Мол, Леня собирает у себя московских стиляг и они слушают запрещенные песни певца, арестованного нашими органами как фашистского пособника и шпиона. Комсомольский вождь потребовал у Лени назвать фамилии тех, кто вместе с ним слушал певца-шпиона, и покаяться перед комсомолом. Леня отказался. За то, что он не разоружился перед комсомолом и не назвал имена пособников, Калмыкова исключили из комсомола и отчислили из института. В те годы это было равно гражданской смерти. Следующим действием, видимо, должен был стать арест и привоз на Лубянку. В тот же день прилетел Ленин отец, он уж точно знал, чем может окончиться для сына безобидное увлечение песнями Лещенко. Он забрал Леньку с собой, оформив техником в геологоразведочную партию. Я забыл сказать о главном. В комнате Лени висел портрет Петра Лещенко, переснятый с пакета пластинки. И это поставили ему в вину. В те годы на стенах должны были висеть только изображения обожествляемых вождей».

Пластинки Александра Вертинского, Петра Лещенко и других певцов-тигрантов попадали в СССР контрабандой

И на десерт моя любимая байка от Эдуарда Анатольевича, которая в полной мере передает и настроение тех лет, и то, кем был для наших бабушек и дедушек артист.

В 1952 году была ограблена дача одного генерала, заместителя самого Деканозова, который руководил Счавным управлением советских имуществ заграницей. Налетчики вывезли несколько машин с «нажитым непосильным трудом» барахлом. Дело было на особом контроле у министра МГБ, и заняться им поручили опытному сыщику из МУРа Игорю Скорину. С первой трудностью он столкнулся, составляя протокол.