Кит Гринберг - 8 декабря 1980 года: День, когда погиб Джон Леннон
Десятью годами ранее, когда Ленноны переехали в Дакоту, соседям не очень понравилось, что их мрачный, закопченный дом привлек такого персонажа. Девятиэтажное здание, запоминающееся готичными очертаниями, и без того пользовалось дурной славой: Роман Полански снимал здесь «Ребенка Розмари», а среди бывших жителей числился киношный Франкенштейн, Борис Карлофф и несчастная Джуди Гарленд. И все равно их не радовала перспектива, что буйные толпы папарацци будут тушить бычки о черных змей и горгулий, украшающих массивную ограду.
Когда Ленноны сняли квартиру актера Роберта Райана на седьмом этаже с видом на Центральный парк, соседи подивились тому, что бывший «битл» с супругой так же стремятся к уединению, как и все остальные. Они не устраивали шумных вечеринок, и жаловаться было решительно не на что. К тому времени, как чета Леннонов решилась на покупку (в 1973 они приобрели пять квартир, общей сложностью в двадцать пять комнат), их не просто терпели, а даже любили. Каждый год Йоко устраивала японский праздник для всего дома, с палочками для еды, а сама играла с сыном и тихо беседовала с Джоном или подругой и соседкой Лорен Бэколл, к 8 декабря 1980 года закончившей сьемки триллера «Фанат» об актрисе театра, которую преследует поклонник-убийца.
Глава 2
Вот мое заявление
Было утро 8 декабря 1980 года. Газеты, пестрящие рекламой торговых центров, авиалиний и свежих фильмов, вроде «Бешеного быка» и «Рядового Бенджамина», сообщали жителям Нью-Йорка, что в город прилетает свежеизбранный президент Рональд Рейган с женой. У него запланирована встреча с Терренсом Куком, католическим кардиналом Нью-Йорка, и обед с самым молодым членом семейства — Роном Прескотом Рейганом. Первая чета страны весьма удивилась, узнав, что двадцатидвухлетний танцор балета вдруг решил жениться на сожительнице, Дории Палмиери, и Рейган-старший решил лично обсудить этот вопрос с сыном. Мать жениха объявила, что ее на встрече не будет.
Америка с трудом приходила в себя после войны во Вьетнаме, Уотергейта, телерепортажей о «студентах» в Тегеране, с воплями сжигающих звездно-полосатый флаг, и карикатур на президента Джимми Картера. Сорок два человека, захваченных в посольстве США, до сих пор содержались под стражей.
Днем ранее Иран с большой помпой отметил четырехсотый день взятия заложников. Восьмидесятичетырехлетний аятолла Рухолла Хомейни, прекрасно осведомленный, как болезненно воспринимают американцы его суровый лик в черном тюрбане, провозгласил исламскую революцию «завоеванием сердец» и призвал последователей экспортировать ее в другие страны.
После добропорядочного, но слишком мягкого Джимми Картера, киноковбой Рейган во многих домах воспринимался, как новый шериф в городе, быстрый пистолет которого будет вселять страх и в бородатых исламистов, и в коварных коммуняк из Советского Союза. Его сторонники полагали, что он пришел к власти в самый нужный момент. Прошел год с тех пор, как Советы вторглись в Афганистан, на горизонте маячил конфликт между востоком и западом, которого все давно боялись. Пока пролетевший на выборах Картер страдал от позора с захватом заложников в Иране, его правительство 7 декабря гневно заявило, что судя по определенным признакам, контингент советских войск, размещенный в Восточной Германии и Чехословакии, численностью от трехсот до четырехсот тысяч человек, готов пересечь границу Польши. В Ватикане папа Иоанн Павел II[2] во время праздника Непорочного зачатия вознес молитву Деве Марии, дабы защитила она его родную страну.
— В сей трудный час я говорю, как сын Польши, моей любимой родины, — сказал понтифик. — Оттуда приходят весьма грозные вести. Мы все надеемся, что тревога окажется ложной.
Пока в Европе католическая церковь вела борьбу с левыми силами, в центральной Америке схлестнулись леворадикальное крыло веры, исповедующее теологию освобождения, и правые правительства, традиционно пользующиеся поддержкой США. Не прошло и недели с тех пор, как на проселочной дороге в Сальвадоре нашли тела монашек Иты Форд, Мавры Кларк и Дороти Кейзел и религиозного социального работника Джины Донован. Первые две были родом из Нью-Йорка, вторые — из Кливленда. В ходе воскресней мессы в митрополическом кафедральном соборе Сан-Сальвадора епископ Артуро Ривера-и-Дамас заявил, что «за гонениями на церковь, а главное, убийствами служителей церкви, стоят силы госбезопасности и ультраправые банды. Таким образом, мы обвиняем во всем правящую хунту». В результате, администрация Картера прекратила военную и экономическую поддержку Сальвадора. Наблюдателям очень хотелось знать, какую политику в отношении центральной Америки будет проводить Рейган, полагающий, что борьба с коммунизмом важнее любых идеологических разногласий.
Джону Леннону нравился Джимми Картер. То, что родное правительство поддерживает военных преступников, трогало его сердце куда сильнее, чем угрозы и черные дела коммунистов и мусульман-шиитов. Во времена личного протеста он бы присоединился к сборищу последних хиппи и йиппи[3] в Юнион-сквер парк, где нового президента клеймили демагогом. Но Джон повзрослел, Рейган честно победил на выборах, а в США на глазах крепчали консервативные настроения.
О центральной Америке Джон предпочитал помалкивать также, как не видел смысла обсуждать голодовку десятка членов Ирландской Республиканской Армии (ИРА), сидящих в тюрьме в северной Ирландии. Как у многих жителей Ливерпуля, где даже футбольный клуб «Эвертон» изначально назывался ирландской католической командой, в жилах Джона Леннона текла своя порция ирландской крови. В альбом 1972 года «Time in New York City» вошли две песни в поддержку обретения шестью графствами северной Ирландии независимости от Британии. Это «Sunday Bloody Sunday» (не путать с песней группы U2, где речь тоже идет об убийстве двадцати семи человек во время демонстрации за гражданские права в Дерри, северная Ирландия) и «The Luck of the Irish», изобилующая упоминаниями тысячи лет «пыток и голода», и «английских бандитов», насилующих и губящих народ. Но после выхода «Double Fantasy» Джон не хотел больше поднимать скользкую тему.
В Нью-Йорке, где каждый пятидесятый белый числился в предках Ниалла Девяти Заложников — ирландского короля V века, чиновники не могли позволить себе такую политику молчания. Сенатор Альфонс Д'Амато полетел в северную Ирландию на встречу с семьями голодающих. Мэр Эд Коч выразил сочувствие ирландским повстанцам, напомнив избирателям, что горожане ирландского происхождения голосуют за него гораздо активнее, чем соплеменники-евреи.
Коч любил слушать «Битлз» в служебном авто. В плане текстов и музыки мэр отдавал предпочтение Полу Маккартни, но Джона Леннона любил и ценил как человека, и радовался тому, что бывший «битл» переехал жить в Нью-Йорк. По словам Коча, соседи, прохожие и хозяева магазинов при виде Леннона приходили в восторг: «Всякий, кто ценит анонимность, обретает ее в нашем городе. Люди с уважением относятся к личному пространству окружающих. Когда известный человек появляется на улице, никто к нему не лезет».
Высокий, лысеющий, то веселый, то раздражительный, студентом Коч жил в Гринвич-виллидж и ходил на демонстрации в защиту гражданских прав и против войны во Вьетнаме. В 1977 году, претендуя на должность мэра, он назвал себя «адекватным либералом», и основным приоритетом обозначил «законность и правопорядок», чем привлек рабочий электорат из таких районов, как Бэй-Ридж, Бруклин, Вудсайд, Квинс. Когда во время предвыборной кампании Рейгана Коч пригласил его в свою резиденцию, многие сочли этот жест заигрыванием с консервативными республиканцами. Других сторонников мэр оттолкнул, ради экономии бюджета закрыв Сиднэмскую больницу в Гарлеме, существенную часть персонала которой составляли афроамериканцы. Его обвинили в расизме и пренебрежении нуждами черного населения. Тем не менее, к концу 1980 года его популярность у народа была достаточно велика. Когда он в толпе кричал — «Ну как я вам?», вокруг раздавались возгласы одобрения.
Есть мнение, что золотой миг его мэрства пришелся на апрель, когда водители автобусов и метро устроили забастовку. Коч в знак протеста вышел на Бруклинский мост, где стал здороваться с пассажирами, пешком добирающимися на работу в Манхеттен.
— Все было однозначно, — вспоминал он впоследствии. — Жители Нью-Йорка в ответ на противозаконную забастовку сказали: «Ну вы и мудаки. Подождите, мы еще с вами разберемся». Это было чудесно. Практически звездный час нашего города.
Как Леннон в былые времена, Коч весьма смачно выражал свое недовольство. В 1965 году он вопреки линии партии поддерживал бывшего мэра, Джона В. Линдсея. Когда Линдсей выступил в пользу его соперника, между ними разгорелась вражда.
— Если честно, я не слишком уважаю Джона Линдсея, — заявил Коч. — По-моему, он не отличается умом. Он не ценит всего, что я для него сделал. Под его руководством город тратил деньги, которых у нас не было. А мне теперь приходится за ним разгребать финансовые проблемы.
