Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь
Когда Том кончил свои признания, он почувствовал удивительное облегчение. Он освободил свою душу от тяжести.
Было это благотворным результатом искусной дипломатии Кенелма или того знания человеческих страстей, бессознательно для него самого присущего этому странному человеку, который смотрел на цели и стремления своих ближних с горячим желанием разделить их и только шептал про себя: «Я не могу, я не принадлежу к этому миру, я лишь, как призрак, скольжу мимо и наблюдаю».
Так эти два человека не спеша продолжали своя путь среди тихих пастбищ и желтеющих полей и вышли наконец на пыльную большую дорогу. Здесь разговор их незаметно перешел на другие темы, коснувшись более обыденных вещей. Теперь уже Кенелм разрешал себе шутки, пользуясь своим талантом забавляться, касаясь самых повседневных явлений, и время от времени заставлял Тома весело смеяться.
У этого великана был один приятный дар, присущий, мне кажется, только людям простодушным и привязчивым, – внезапный незлобивый смех, мужественный, искренний, но не бурный, как можно было бы предполагать. Но такой смех никогда не срывался с его губ с того дня, как любовь к Джесси Уайлз заставила его объявить войну и себе самому и всему свету.
Солнце уже закатывалось, когда с вершины холма они увидели колокольню Ласкомба, лежавшего среди ровных лугов, орошаемых тем самым ручьем, который вился вдоль сельской тропинки, но теперь разливался вольно и широко. Здесь через него был переброшен мост, пригодный для пешеходов и карет. Город, казалось, был совсем близко, но до него оставалось еще добрых две мили, если идти большой дорогой.
– Тут есть более короткий путь – через поля за этим забором. Так мы можем дойти прямо до дома моего дяди, – сказал Том, – и наверно, сэр, вы будете рады оставить в стороне грязное предместье, через которое ведет большая дорога.
– Хорошая мысль, Том. Как странно, что к красивым городам всегда ведут грязные предместья. Может быть, тут заложена скрытая сатира на путь к успеху в этих городах. Скупость и честолюбие проходят по весьма жалким улицам, прежде чем доберутся до площади, где они проталкиваются сквозь толпу, к ратуше или бирже. Счастлив тот, кто, подобно вам, Том, находит более краткий, опрятный и приятный путь к цели или отдыху!
На тропинке им попадалось мало прохожих: почтенная пожилая чета вероятно, пастор с женой; девочка лет четырнадцати, ведущая за руку семилетнего мальчика; двое влюбленных – очевидно, влюбленных, по крайней мере на взгляд Тома Боулза, ибо, взглянув, как они проходили мимо, не обращая на него внимания, он вздрогнул и изменился в лице. Даже после того, как они прошли, на лице Тома все еще застыло выражение страдания, губы его были крепко сжаты и углы их мрачно опущены.
В эту минуту к ним с коротким, быстрым лаем бросился шпиц с острым носом и настороженными ушами. Подбежав к Кенелму, собака перестала лаять, обнюхала, его брюки и завиляла хвостом.
– Клянусь священными музами, – вскричал Кенелм, – это та самая собака, которая носит оловянный поднос. Где твой хозяин?
Собака как будто бы поняла вопрос, потому что повернула голову, и Кенелм увидел под липой, вдали от тропинки, человека с альбомом в руках, очевидно, занятого рисованием.
– Пойдемте, – оказал Кенелм Тому, – я узнал знакомого. Он вам понравится.
Том в эту минуту не желал заводить новых знакомств, но все же покорно пошел за Кенелмом.
Глава IX
– Видите, нам суждено было встретиться опять! – оказал Кенелм, растянувшись на траве возле странствующего певца и знаком предложив Тому сделать то же самое. – Но вы, кроме стихотворчества, занимаетесь еще и рисованием? Копируете то, что называете природой?
– То, что называю природой, – да, иногда.
– А не находите ли вы в рисовании, так же как и в стихотворчестве, ту истину, о которой я прожужжал вам уши, хотя вы и не очень охотно меня слушали, а именно – что у природы нет голоса, кроме того, который человек влагает в нее, сообразно своему складу души? Я готов держать пари, что этюд, который вы теперь набрасываете, скорее попытка воплотить вашу собственную мысль, чем изобразить то, что представляется взору каждого наблюдателя. Позвольте мне судить самому.
Он наклонился над альбомом. Тому, кто сам не художник и не знаток в этом деле, чаете трудно судить, рукой ли профессионального художника или просто любителя набросан этюд. Кенелм не был ни художником, ни знатоком, но карандашный рисунок показался ему таким, какого можно ожидать от всякого человека с верным глазом, взявшего несколько уроков у хорошего учителя рисования. Для него, однако, этого рисунка было достаточно, чтобы он мог послужить иллюстрацией к его теории.
– Я был прав! – закричал он с торжеством. – С этой высоты открывается, на мой взгляд, великолепный вид – на город, на луга, на реку. А гармонию всего создает солнечный закат. Он, как позолота, соединяет враждующие между собою цвета и смягчает их соединение. Но я совсем не вижу этого в вашем этюде. То, что я вижу, для меня полная загадка.
– Вид, о котором вы говорите, – сказал певец, – без сомнения, очень хорош, но его должен рисовать Тернер[117] или Клод[118]. Моего дарования недостаточно для изображения такого ландшафта.
– Я, собственно говоря, вижу в вашем этюде только одну фигуру девочки.
– Тсс! Вот она стоит. Не спугните ее, подождите, пока я положу последний штрих.
Кенелм напряг зрение и увидел вдали девочку, которая подбрасывала что-то вверх – он не мог различить, что именно, – и подхватывала предмет на лету. Она стояла на самом краю пригорка, позади нее розовые облака окружали заходящее солнце; внизу в смутных очертаниях расстилался большой город. В этюде эти очертания казались еще более расплывчатыми – они были обозначены лишь несколькими смелыми штрихами, но фигурка и лицо были набросаны смело. В окружавшем ее уединении была какая-то невыразимая прелесть, а в ее веселой игре и обращенных ввысь глазах – глубина спокойного наслаждения.
– Но на таком расстоянии, – сказал Кенелм, когда художник убрал карандаш, полюбовался рисунком, молча закрыл альбом и обернулся к Кенелму с приветливой улыбкой, – но на таком расстоянии как вы можете разглядеть лицо девочки? Как вы могли увидеть, что предмет, который она подбрасывала и ловила, – мячик, сделанный из цветов? Вы знаете эту девочку?
– До сегодняшнего вечера я никогда ее не видел. Но пока я сидел здесь, она бродила около меня одна, плела венки из полевых цветов, собранных вон у той изгороди близ большой дороги, и все время напевала какую-то милую детскую песенку. Вполне понятно, что, услыхав ее пение, я заинтересовался, и когда она подошла ко мне поближе, заговорил с ней. Мы подружились. Девочка сказала, что она сирота и живет у старика, дальнего ее родственника, занимающегося мелочной торговлей. Их дом расположен в многолюдном переулке в самом центре города. Старик очень добр к ней, и так как старость и нездоровье удерживают его дома, он отпускает девочку летом по воскресеньям гулять в поле. У нее нет подружек-сверстниц. Она сказала, что не любит соседских девочек, а единственная, которая ей нравилась в школе, – дочь каких-то важных людей, и ей не позволяют играть с моей маленькой приятельницей. Поэтому она уходит одна и говорит, что кроме солнца и цветов ей ничего не нужно.
– Том, слышите? Вы ведь будете жить в Ласкомбе. Отыщите эту странную девочку и будьте ей другом, сделайте это для меня, Том!
Вместо ответа Том молча положил свою широкую ладонь на руку Кенелма, а сам пристально посмотрел на певца. Тому был приятен его голос и черты лица, и он подошел по траве к нему.
– Пока девочка разговаривала со мной, – продолжал певец, – я машинально взял из ее рук гирлянды и, не думая о том, что делаю, свернул их в виде мячика. Она увидела это и, вместо того чтобы, как я того заслуживал, рассердиться на меня за то, что я испортил ее красивые гирлянды, пришла в восторг от новой игрушки. Она побежала с мячиком, весело подкидывая его, взобралась на этот пригорок, а я начал свой этюд.
– Личико, которое вы нарисовали, очаровательно. Это действительно похоже на нее?
– Нет, только отчасти. Рисуя, я думал о другом лице. Словом, это один из тех эскизов, которые мы называем фантазией. Когда я встретил этого ребенка, я как раз собрался выразить свою мысль другим путем – с помощью стихов.
– Услышим мы их?
– Боюсь, если это не наскучит вам, то наскучит вашему другу.
– Я уверен в обратном. Том, вы поете?
– Прежде пел, – робко произнес Том и понурил голову. – Мне хотелось бы послушать, этого джентльмена.
– Но я только сейчас сочинил эти стихи и пока не могу положить их на мелодию, но запомнил их настолько, чтобы прочесть.
