Елена Вельтман - Им привиделся сон

А между-тем безотчетно, смутно роились в голове её понятия, что муж её не возвратится сегодня, что он остался в клубе, а застава порто-франко не поднимется до утра…. Но разве в первый раз это случалось? Так проводит она каждое лето – может провести и остальную жизнь.

Еще одно, одно тяжкое усилие, и она восторжествует. Еще одна и одна мука – и она одолеет последнее искушение. Эта светлая мысль низвела чудный мир в её душу.

Пробило два часа. Тонкий, серебристый, дрожащей струне подобный звук раздался в темном покое и ударил прямо в сердце бедной женщины.

– Он ждет меня, подумала Марианна, и как облачное воздушное здание от дуновения ветру, разом рассеялись все зазрения младенческой совести, все недоверия страждущего сердца – она бросилась в растворенные на террасу двери.

– Ты еще не спишь, вскричал, неожиданно загородивший ей дорогу, муж, который задыхаясь ввалился в комнату. Помилуй, матушка, сделай одолжение, что за полуночничество? Ты знаешь, я терпеть не могу этих поздних ожиданий; ложись и спи; и завтра успеем насмотреться друг на друга.

– Я не ждала тебя, я полагала, что ты в городе, отвечала в смущении молодая женщина.

– Ведь я с тем и отправился из дому, чтобы заехать за соседом и везти его в клуб по вчерашнему уговору, о котором он вовсе позабыл в каком-нибудь любовном рассеянии, и очень был удивлен, увидев меня перед собою; начал отнекиваться; я, в свою очередь заупрямился, и мы помирилясь на партии преферанса у него в доме. Она бы окончилась гораздо раньше, но юноша был в каком-то раздражительном состоянии, стал горячиться, затянул игру, так что во втором часу едва две пульки были окончены. Он было настоятельно стал усаживать меня на третью с твоим седоволосым обожателем болтуном Ивриным, да я отказался, именно потому, что терпеть не могу никаких настояний. Однако же прощай, твоя глазки, я вижу, слипаются от сна, сказал он с супружескою заботливостью, и удалился на вожделенный покой.

Хотя в прекрасных глазках Марианны вовсе не было ни тени дремоты, она молча пошла в свою комнату. Как провела она остальную ночи как бедное сердце её то радовалось ниспосланной Провидением в тяжкую минуту неожиданной помощи, то рыдала от тайной досады, в которой страшно было сознаться себе самой, как беспрерывно упрямая мечта, тщетно изгоняемая, врывалась в воспаленную голову и подымала там ничем не смиримую тревогу – передать трудно; это все происходило в глубине души её и на прекрасном челе не было ничего видно.

Скоро румяный рассвет заиграл на нем утренним свежим блеском и так живо, так светло озарил милое лицо её, что оно как-будто прояснилось, как-будто внутренняя тоска скрылась глубже.

И какое роскошное вставало утро! Солнце, казалось, на празднике Божием взошло радостнее на небе. Над морем ночного тумана рассыпались золотые лучи. Свежия воздух вливался сладким нектаром в сердце, и всюду раздающийся голос пробужденной природы пробуждал, казалось, душу неизъяснимым сочувствием.

Тихо еще было в доме и в густо разросшемся разнообразною зеленью набережном саду; только соловьи, неутомленные беспрерывною песнью теплой лунной ночи, еще громче возгласили гимн свой встающему дню; только розы и акации с прикосновением первых лучей дохнули новым ароматом; только неуклюжие жучки и резные бабочки поползли и полетели хвалить светлое утро по цветущим жилищам своим – а море, сбрасывая темную, стальную броню свою, усыпанную алмазными звездами, наряжалось в дивную бирюзовую мантию, убирая каждую волну серебряною бахрамою брызгов.

Природа! Живая, роскошная декорация, на которой человек разыгрывает божественную комедию жизни по призванию Промысла. Великий, достойный своей обстановки актер! Не исказил ли он определенной ему роли, изменив своему назначению и, развлекаемый бессмысленною суетою, отуманенный демонским навождением, не уподобил ли он жизнь картине жалкого художника, вставленной в великолепную раму!

По крайней-мере разнообразные, ненаглядные, всегда раскинутые пред глазами его красоты создания назидают ли его своею ненарушимою прелестью? В непонятном помрачении смысла, ка& редко замечает он вечно возвышающийся над головою его сапфирный свод неба с его дивными светилами. Напрасно горит перед глазами его громадным алмазом солнце, отраженное в необъятной хляби океана – человек не очарован его блеском: он смотрит с безумным наслаждением на сусальную позолоту своих карнизов, которые стоили ему кровавого поту…. Обольщенный, надменный, он сосредоточивается в себе самом, живет одним гордым, бессильным разумом. Холодному, развлеченному, чтобы сочувствовать природе, которой принадлежит он как цвет корню, ему необходимо побуждение очерствелых сил души, страдание, которое, как гальваническое потрясение, живят бродящий труп его….

IV. Счастливый день, прекрасный день, и солнце, и любовь!

Но давно уже встало солнце, давно начался обычный житейский день под знакомою вам кровлею. Молодая хозяйка этой обители была задумчива и прекрасна; её вовсе не задумчивый собеседник давно уже ждал её появления в спокойном кресле, над трех-аршинною страницею иностранной газеты.

– Чем же я сегодня провинился перед тобою, что ты не хочешь даже поздороваться со мною? сказал он с ласковым упреком, когда наконец ожидаемая вошла в гостиную и в смущении молча села за чайный столик, не сказавши ни слова.

Голос его был так приветлив, таким ясным взором смотрел он на хорошенькую жену свою, под приятным влиянием вчерашнего выигрыша, что бедная женщина почувствовала невыносимую муку. А живость её положения язвила гордое, правдивое сердце – это бедное сердце трепетало в ней как напуганная птичка, которая не знает, куда выпорхнуть ей, стесненной отвсюду неволей. Она покраснела и, потупя взор, молча пожала руку старика.

По какому-то необъяснимому следствию, это страдание оживило милые черты молодой женщины чудною красотою – их озаряла любовь своим волшебным блеском и самая мука выражалась в ней таким нежным томлением, что никогда еще, казалось, она не была так прекрасна.

Её утренний кружевный чепчик, сверх падко зачесанных черных, с вороновым отливом волос, огибал такою облачною рамкою приятный овал её розового подбородка так мягко рисовался, при движениях головы её чистый профиль, такая нескончаемая прелесть была в кротком взоре её голубых глаз, так легко и таинственно драпировала гибкий стан её кисейная блуза, что не было спасения от этого сочетания очарований, и даже сам муж чувствовал себя под его влиянием.

После непродолжительной утренней трапезы, едва успела молодая женщина перевернуть, для приличия, несколько страниц нового журнала, доложили о визите Ройнова.

– Проси, сказал хозяин, несколько удивленный ранним появлением соседа.

Сердце бедной Марины замерло в груди. Она взглянула на входящего, и вся тоска вчерашнего обманутого ожидания, которую легко ей было прочесть на мрачном лице его, отозвалась в её душе.

– Вы извините мое посещение, сказал после обычного поклона нежданный гость, обращаясь к хозяину. Мне нужно ваше покровительство в самом крайнем деле, и я решился беспокоять вас.

– Сделайте одолжение, чем могу служить вам?

– Советом и помощию, отвечал Ройнов. Сегодня на водах я проиграл этой сумасшедшей княгине Кремской пари – морской праздник, который должен быть устроен к завтрашнему утру, то есть, раньше чем поспеет тоалет её, который она закажет для этого случая.

Искусный физиономист и тонкий наблюдатель приметил бы, может-быть, какую-то странную интонацию в этом произнесенном подобно раппорту ординарца объяснении, и какое-то раздражение в приемах озабоченного пиродателя. Он прочел бы может быть всю вчерашнюю драму в усиленном спокойствии молодой женщины; но в комнате не было наблюдателей. Импровизированное увеселение в такое скудное для удовольствий время года, заняло разговаривающих необычайными соображениями, которых требовала краткость назначенного сроку.

Марианна вмешалась в их распоряжения, и после головоломного трактата, молодой человек вышел с такою сильною долею счастья в сердце, что оно как-будто разрывалось от избытка в груди его.

Он был на верху блаженства, любовь была его эдемом, и он не видал ничего за его чертою. Он любил всею силою души своей, и всякое мгновение, казалось, любил всё больше и сильнее, до самой безумной страсти.

Весь этот день с помощию золотого жезла, он создавал тысячи чудес самой изысканной роскоши, и каждая подробность имела целию угодить обожаемой женщине. Каждый миг он чувствовал, что завтра она будет здесь царицей этого праздника, и он созвал бы все подводные силы, извлек бы из недр земли все сокровища, чтобы соорудить достойный алтарь этому милому божеству.

В назначенную пору, около двух часов пополудни, стали тянуться по крутому спуску экипажи в купеческую гавань, где несколько больших катеров, под разноцветными балдахинами ожидали пассажиров.