Жан-Жак Руссо - Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми
Сие освободит меня от распространения моих рассуждений о том, каким образом долговечность времени награждает недостаток правдоподобия в происшествиях; об удивительной силе причин весьма легких, когда они действуют безостановочно; о невозможности, находящейся с одной стороны, разрушить некоторые произвольные положения, когда с другой мы не в состоянии дать им такую степень известности, какую действительные происшествия о том имеют и что когда два происшествия даны будут за действительные, с тем их связать чрез последствие действ промежуточных, неизвестных, или за таковые принимаемых: то уже принадлежит Истории, ежели только она есть, снабжать оными связующими действами; а философии в неимении Истории, определить дела тем подобные, которые бы могли их связывать, и напоследок о том, что в рассуждении происшествий, уподобление приводит оные гораздо в меньшее число разных родов, нежели о том воображают, и так для меня довольно представить сии предметы на рассмотрение моих судей, довольно сделать так, дабы читатели простонародные не имели нужды их рассматривать.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Первый, который оградив несколько земли, вздумал сказать, сие принадлежит мне, и нашел людей только простых, кои тому поверили, был подлинный основатель гражданского общества. Коликих беззаконий, убийств и браней, коликих бедствий и ужасностей, отвратил бы от человеческого рода тот, который бы вырвав колья, или засыпав ров, возгласил всем подобным себе, хранитесь, послушаться сего обманщика, пагуба вам последует, если вы забудете, что плоды суть для всех, а земля не принадлежит никому! Но весьма вероятно, что тогда дела дошли уже до такой степени, что не могли далее остаться в том состоянии, в котором находились, ибо как понятие о собственности, зависящее от многих преследующих, не иначе происшедших как с продолжением времени, не могло вообразиться вдруг в человеческом разуме, то надлежало прежде сделать многие приращения, приобрести довольно искусства и просвещения, и оное предать и умножить от рода в род, прежде достижения к сему последнему пределу природного состояния. И так возьмем сии дела гораздо выше, и потщимся собрать под единое обозрение вида сие медлительное последование событий и знаний в их самоестественном порядке.
Первое чувствование в человеке было о своем существовании и первое его попечение о соблюдении себя. Произращения земные снабжали его всеми нужными способами, а внутреннее его побуждение заставляло его употреблять их. Глад и другие вожделения дали ему ощутить один по одному различные образы существования, один из сих пригласил его к продолжению своего рода, а сия слепая склонность, лишенная всякого чувствования сердечного, не иное что производила, как только действо суще скотское или животное. Когда же надобность была удоволена, так оба пола не узнавались более, а и сам младенец ничто был для своей матери, как скоро мог он без нее обойтись.
Таково было состояние человека рождающегося, такова была жизнь животного заключённого сперва в пределах единых только ощущений, и едва пользующегося дарами, которые ему природа предлагала, а весьма отдаленного от того, чтобы помышлять как отнять у нее что-нибудь силою. Но скоро представились затруднения, и надобно стало учиться как оные преодолевать, высота древ, препятствующая досязать до плодов, спор животных, ищущих оными напитаться, зверство тех, которые устремлялись и на собственную его жизнь, все принуждало его прилагать рачение об упражнениях телесных, требовалось учинить себя проворным и скорым в бегстве, и сильным в сражении. Естественные оружия, как то сучья и камни, скоро нашлись под руками его. Он научался преодолевать препятствия естественные, побеждать прочих животных, споровать о сведении своем и с самыми людьми, или заменять себе зато, что принужденным он себя находил уступать против себя сильнейшему.
По мере как человеческий род распространялся, заботы умножались вместе с человеками различие в состоянии и положении земель, перемены времен в году, могли их принудишь чтоб они и способ своей жизни отменяли. Бесплодные годы, продолжительные и холодные зимы, жаркие лета, поджигающие все, требовали от них нового досужества. При морях и реках вымыслили они уду, и сделались рыболовами и ихтиофагами, то есть: рыбоснедателями. В лесах поделали они луки и стрелы, и стали охотниками и воинами, в хладных странах покрывались они кожами тех зверей, которых они побивали: гром, или огнедышащая гора, или какай ни есть счастливый случай, дал им узнать огонь, новый способ против жестокого зимнего морозу, научились они сохранять сию стихию, и производить оную, а наконец на ней приуготовлять себе мясо, которое до того пожирали они сырое.
Такое часто употребляемое приложение разных вещей к себе самому, и потом одних ко другим между ими, долженствовало естественно произвести в разуме человеческом примечание о некоторых сношениях. Сии сношения, которые мы выражаем словами, великого, малого, сильного, слабого, скорого, медлительного, боязливого, смелого, и другие подобные понятия, по надобностям им сравниваемые. И почти бессмысленно, произвели наконец в нем некоторый рол рассуждения, или лучше сказать, разум машинальный, который ему показывал предосторожности самые нужнейшие для его безопасности.
Новые просвещения, выводимые из сих открытий, умножали его превосходство пред прочими животными, которые он и уразумел. Он приучился расставлять на них тенета; обманывал их тысячью разными образами; и хотя многие его превосходили силою в сражении, или скоростью в бегстве; однако он над теми самыми, которые могли его вредить, или могли служить ему, сделался со временем бичом первых и господином последних. Таким то образом первый взор возведенный на самого себя, произвел в нем первое действие гордости; таким-то образом он едва зная различать чины, и ставя себя в первых по целому своему роду, приуготовлялся издалека требовать того первенства и по своей особе.
Хотя подобные ему не были для него таковыми, какими суть для нас нам подобные, и он почти не более имел сообщения с ними, как и с прочими животными, однако они не были забвенны в его примечаниях. Сходства, которые он по времени между ними, между собою и супружницею своею усмотреть мог, заставляли его рассуждать и о тех сходствах, которых он не видал; а усмотрев что все они вели себя так точно, как бы он учинил и сам при таковых обстоятельствах, заключил он, что способе их жизни, мыслей и чувствований, был совершенно сходен с его способом, и сия важная истинна глубоко вкореняясь в его разуме, довела его по некоему предчувствию столь же достоверному, не гораздо скорейшему как диалектика, следовать наилучшим правилам в своем поведении, которое для выгоды и безопасности своей приличествовало ему иметь с оными.
Научившись по опытам, что любовь к благосостоянию есть единственное движущее действ человеческих, нашел он себя в состоянии различать редкие те случаи, в которых общая польза долженствовала заставить, чтоб он положился на вспоможение себе подобных, и еще реже тех другие, в которых желание многим к одному предмету простирающееся долженствовало его принудить, чтоб он им не доверялся. В первом случае, он соединился с ними в стадо, или, по крайней мере, некоторым вольным сообществом, которое никого не обязывало, и не долее продолжалось, как та мимоходящая нужда, которая оное составила. Во втором же случае, каждый искал приобрести свои выгоды, или открытою силою, если он мнил иметь к тому возможность, или искусством и тонкостью, если чувствовал себя против других слабее.
Сим-то образом люди могли приобрести себе нечувствительно некоторое грубое понятие об обязательствах взаимных, и о пользе происходящей от исполнения оных, но столько лишь колико мог востребовать настоящей и чувствительной прибыток; ибо, предвидение было для них ничто; и не только чтобы пещись о будущем отдаленном, они не помышляли и о завтрашнем. Когда потребно было им поймать оленя, каждый знал верно для того хранить место свое; но если бы заяц пробежал по близости кого-нибудь из них, то нет сомнения, чтобы он не бросился за ним без всяких мыслей, и что достигнув своей добычи, весьма бы мало помнил, что чрез сие лишит он своих товарищей их добычи.
Легко разуметь можно, что такое сообщение не требовало языка гораздо обширнее тех, какие имеют вороны, или обезьяны, собирающиеся стадами почти таким же образом. Крик без ясного произношения, множества телодвижений, и некоторые подражательные шумения долженствовали составлять чрез долгое время всеобщий язык; к чему прилагая во всякой стране несколько звуков яснее произносимых, и по согласию принятых, которых, как уже я сказал, установление истолковать гораздо не легко, стали они иметь языки всякой особливо. Но грубые, несовершенные, и почти такие, какие ныне многие дикие народы имеют. Я пробегаю как молния множество веков, принужден будучи к тому течением времени, изобилием вещей, о которых я говорить имею, и приращениями в началах почти нечувствительными; ибо, чем более происшествия были медленны, тем скорее их описывать.
