Артёмка (сборник) - Василенко Иван Дмитриевич
Я распродал всю свою махорку, а Артемка не показывался. Какой-то рыжеусый ротмистр остановился и уперся в меня красными глазами.
«Выследили!» – обожгла меня мысль. – Значит, и Артемка с Трубой попались».
– Много наторговал? – неожиданно спросил ротмистр. – Ну-ка, покажи.
Я выложил на стойку целый ворох бумажек всех мастей и правительств. Ротмистр сгреб их, рассовал по карманам и пошел, икая и пошатываясь. А я стоял и чуть не с умилением смотрел ему вслед: это был обыкновенный белогвардейский пропойца и грабитель, и ничего он обо мне не знал.
Однако где ж все-таки Артемка? Потеряв терпение, я обошел вокруг казармы и заглянул в скверик. И сразу увидел того, кого искал. Артемка стоял на дорожке, перед скамьей, на которой несколько дней тому назад разговаривал я с писарем. Теперь на этой скамье сидела какая-то странная фигура: тощая, с уныло спущенным носом, с серыми бакенами, в сюртуке травянистого цвета и такого же цвета цилиндре. Я подошел ближе и стал за кустом сирени. Безнадежным тоном человек говорил:
– Странно вы рассуждаете, молодой человек. Вернется государь, потребует всех нас к исполнению своих обязанностей, – в чем же я, миль пардон, явлюсь в департамент?
Артемка махнул рукой:
– К тому времени ваш цилиндр мыши сгрызут.
Фигура подняла на Артемку выцветшие голубые глаза, пожевала синими губами и уныло сказала:
– Да, кажется, вопрос затягивается.
– Затягивается! – согласился Артемка. – А кушать-то ведь надо. Я вам хорошо даю, ей-богу. Фунт сахару, буханку хлеба и целую коробку сигар, – кто вам больше даст за такое барахло!
– Миль пардон, – обиделась фигура. – Цилиндр – от Бурдэ, лучшей парижской фирмы. Впрочем… Сигары гаванские?
– Гаванские, – важно сказал Артемка.
– Да, конечно, все это весьма соблазнительно. – Фигура вздохнула. Странно, почему мне не отвечают их превосходительства генерал Деникин и генерал Краснов? Я им послал детальную докладную записку относительно некоторых административно-хозяйственных мероприятий… насчет самоуправства мужиков и разных там мер пресечения. – Фигура опять пожевала губами. – Н-да… Никакого ответа… Весьма странно… Им, конечно, хорошо там, в разных атаманских дворцах, а каково мне в этой, миль пардон, дыре! Вот Василий Варламович… Вы его знали? Василия Варламовича Шуммера? Тоже действительный статский, нас в одном году представили… Н-да… Так вот, он устроился при генерале Краснове. А я застрял. И жена моя… Вы ее знали? Любовь Степановну?.. Тоже устроилась. В Париж укатила. И, представьте, все мои драгоценности того… с собой захватила. Впрочем, что ж, она на двадцать восемь лет моложе меня.
– Слушай, дед, – крикнул Артемка, видимо, потеряв терпение, – говори толком: меняешь шляпу?
– Миль пардон, – заморгала фигура глазами, – это я – дед? Впрочем, гм… Вы ничего не прибавите больше? Денег бы немножко, а? Тысяч двести, а?
– Нету у меня денег, – нахмурился Артемка. – Будешь торговаться, покуда раздумаю.
– Ну что поделаешь: давайте, – вздохнула фигура. – Только чтоб сигары были действительно гаванские, а то знаете, какое теперь время. Все, миль пардон, обжуливают. Вот, например, жена… Вы ее знали? Любовь Степановну?.. Говорила: едем вместе. А сама – фюить!.. Забрала фамильные драгоценности, банковскую книжку – и…
Но Артемка уже его не слушал: он быстро бежал к казарме.
– Н-да… – уехала, – продолжала бормотать фигура. – Все стали жульничать… Собственно, Деникин, если правду сказать, тоже, миль пардон, жулик, но это – строго между нами.
Скоро Артемка вернулся.
– На, – положил он на скамью буханку хлеба и два свертка, – забирай, а цилиндр давай сюда. – И без церемоний он снял с фигуры шляпу, обнажив гладкий, как бильярдный шар, череп.
– Артемка… – позвал я его тихонько, Он оглянулся, разглядел меня сквозь поредевшие уже ветки сирени и кивнул головой.
– Саперная, пять, – шепнул он мне. – Иди туда… Мы сошлись у глиняной избы на окраине города. Перелезли через плетень и оказались в садике с беседкой.
– Вот, – сказал Артемка, входя в беседку, – теперь можно говорить сколько угодно. Хозяин – старый рабочий, не выдаст. Да он и не бывает днем дома. Здесь и будем всегда встречаться.
– Как же ты с ним познакомился?
– Я зашел будто воды напиться. Вижу, сидит и шилом сапоги колет, прорехи зашивает. Взял я у него из рук эти сапоги да в два счета и залатал. Сразу в доверие вошел.
– Артемка, – с упреком сказал я, – уж я ждал тебя, ждал…
– Да все из-за этого деда. Хвастает, будто первым человеком в каком-то департаменте был, а торгуется, как цыган. Целый час с ним провозился.
– Да зачем она тебе нужна, шляпа такая! Это ж не шляпа, это ведро.
– Ведро!.. Это настоящий цилиндр. То-то Труба обрадуется! Вот будет Гордей Торцов!
– Ты все о том же. А тут такая обстановка получается…
– Я про обстановку не забываю. Обстановка у меня на первом месте. Вот, слушай. – Артемка выглянул из беседки и, хотя никого не заметил, перешел на шепот – Вчера прискакал поручик с денщиком от полковника Волкова. Фамилия поручика Змеенышев. Прямо как влипла ему эта фамилия: голова у него маленькая, шея длинная, а глаза гадючьи. Вечером опять кутили у полковника Запорожцева. Уж этого Змеенышева поили, поили и коньяком, и шампанским, и чистым спиртом, а он ни в одном глазу. Только под конец опьянел и стал хвастаться. «Наша, говорит, – часть из одних офицеров, у нас нет этих вонючих солдат, как у вас. Мы, если хотите знать, и одни можем ваших припекинских на корм воронам раскрошить». Сколько их, этих офицеров, я так и не узнал. Узнал только, что остановились они в Прокофьевке, сорок верст отсюда, а в субботу к вечеру будут тут… Уж и конюшни готовят и квартиры.
– Еще что? – волнуясь, спросил я.
– Еще – вот. – Артемка нагнулся, снял с ноги башмак и, поковыряв в нем пальцем, вытащил в несколько раз сложенный лист синей бумаги. – Черт его знает, что оно такое. Труба в штабе со стола стянул. Он думает, что это план всей Крепточевки: с орудием, с пулеметами… Возьми, командир разберется.
– Артемка, – обрадовался я, – если только это план…
– Ну-ну, – усмехнулся Артемка, видимо, и сам довольный, – может, это и не такая уж важная штука.
– Важная, важная! – уверял я. – Ну, а как ты тут? Как Труба?
Губы у Артемки покривились:
– Этот проклятый Потяжкин… Прямо в душу плюет, подлец. Днем изводит на репетиции, ночью на попойках. Труба – тот легче переносит, даже, я замечаю, доволен, что в коньяке хоть купайся, а я не знаю, как и выдержу. Хоть бы конец уж скорей!
И Артемка рассказал, что ему приходится переживать.
До двенадцати часов Потяжкин спит после ночных попоек, а с двенадцати «сочиняет» на репетициях. «Запеканкин! – кричит он Артемке. – Скорей на сцену. Я придумал новый вариант. Прищурь глаз! Оскаливай зубы! Кричи!»
– И знаешь, – еще тише зашептал Артемка, озираясь, – по-моему, он замечает, что мне это противно. Да, замечает и нарочно придумывает всякую чепуху – может, чтоб помучить меня, а может, с расчетом, что я не выдержку и выдам себя.
– Так ты думаешь, он подозревает вас? – ужаснулся я.
– Наверно, – сумрачно сказал Артемка. – Я только Трубе не говорю, а то как бы он не смылся отсюда раньше времени. Вчера за мной какой-то тип ходил. Я оглянусь – он остановится и разглядывает небо. Больно ему там интересно! Или под ноги себе смотрит, будто потерял что.
– Так вас же могут в любой момент схватить! Артемка минутку помолчал соображая.
– Я думаю, Потяжкин до спектакля нас не тронет. Ему интересно показать свою пьесу, а, кроме нас, тут никто играть не умеет. Главное ж, он хочет выследить, на кого мы работаем. Ты сообрази: ну, арестует он нас, ну, начнет пытать, а мы, может, упремся и ничего не скажем. Нет, это ему неинтересно. Я и беседку эту облюбовал, чтоб нам не попасться. Ты больше нигде не ищи меня, только сюда приходи. Делай вид, будто яблоки красть приходишь.
Мне хотелось чем-нибудь порадовать своего друга, и я рассказал о первом собрании молодежи.
