Балабанов. Перекрестки - Алексей Артамонов
От Чикаго до Донецка, или Путь воина
Юрий Сапрыкин
Я хочу поговорить о фильме, который для меня очень важен и, как оказалось, сыграл особую роль в истории страны. Хотя в момент его выхода это было не очевидно. Перечитывая старые рецензии, которые процитированы в книге Марии Кувшиновой про Балабанова (2015), я увидел, что для многих авторов, в частности для моих коллег из журнала «Афиша», появление «Брата 2» было событием в очень узком контексте: дескать, появилось настоящее, средней руки голливудское жанровое кино, и хорошо бы такого было побольше… Таков был основной пафос этих текстов. Сегодня понятно, что и роль этого фильма, и след, оставленный им, значительно серьезнее. Это не просто, так сказать, веха на пути становления кинематографического мейнстрима. Как становится понятно к 2015 году, Балабанов поймал некоторые черты национального характера и контуры сознания русского человека 2000-х годов, которые актуализировались в последние годы.
Я хотел бы начать издалека. Я хорошо помню, как я пришел устраиваться на новую радиостанцию, которую открывал радиопродюсер Михаил Козырев. У нее тогда еще не было даже названия. Он собрал будущих сотрудников и сказал, что вот, дескать, проведены десятки фокус-групп, и в результате этих сложных социологических операций выяснилось, что людям не хватает музыки на русском языке, которая воспринималась бы ими как «настоящая», «честная». И по результатам этих хитрых социологических исследований было решено назвать радиостанцию «Наше радио». Чуть позже музыка, настроение, эстетика «Нашего радио» оказалась составной частью «Брата 2», русский рок начала 2000-х стал тем звуковым рядом, который во многом определяет смысл и эмоциональный план картины. Когда станция запускалась, всем казалось, что это просто радио с немного другой музыкой – не галимая попса, а нечто чуть более серьезное, более умное. На втором году существования радиостанции обнаружилось, что ничто так не занимает слушателя, как игра в идентификацию: что «наше», а что «не наше»? Где грань, за которой то, что они воспринимают как свое, отличается от того, что считают чужим? Этому были посвящены бесконечные споры на сайте станции, для слушателей это был главный сюжет. И именно в этот момент появился «Брат 2», в котором образ главного героя во многом сформирован тем же желанием – определить наконец, кто же свой, а кто чужой, а потом решить, как с этим чужим себя вести. Как противостоять реальности, которая воспринимается как фальшивая, попсовая, и на что в этой реальности можно опереться?
У Данилы Багрова, кстати, тоже очень специальные отношения с поп-музыкой: герой постоянно пытается включить «правильную» музыку вместо «неправильной»; в начале фильма он оказывается в эпицентре, в логове попсы по состоянию на начало 2000-х – в телецентре «Останкино»; и одерживает над ней победу в самом первобытно-фрейдистском смысле (я имею в виду отношения с героиней Ирины Салтыковой). Собственно, его поездку в Америку тоже можно рассматривать как путешествие в мировую столицу попсы, но только на глобально-метафизическом уровне. Отношения с Америкой выстраиваются так же, как и отношения с миром «Останкино», это реальность того же порядка, только более глобальных масштабов.
Вот эта попсовая, ненастоящая, навязанная извне реальность к концу 1990-х становится едва ли не главным сквозным мотивом отечественного кино. К концу 1990-х мы оказываемся в мире, который переживается как враждебный, фальшивый, требующий восстановления справедливости. Об этом по-своему говорят такие разные фильмы, как «Ворошиловский стрелок», «Окраина», «Сестры», об этом и оба «Брата».
Данилу Багрова, в отличие от героев других вышеперечисленных фильмов, не очень интересует восстановление справедливости в нормативном ее варианте – ну там, у нас обманом отняли землю, надо вернуть ее себе. Он не тот положительный герой, который везде наводит порядок. Он, скорее, принадлежит стихии хаоса, этим он не похож на типичного положительного героя русского кино 2000-х, на всех этих гламурно-патриотических ребят с лицом Данилы Козловского. Данила Багров одновременно и хороший, и плохой, и злой. Он защищает не слабых, а «своих», причем определение «своих» чрезвычайно ситуативно. Это, с одной стороны, в буквальном смысле родня, с другой, случайно встреченные люди, которые нуждаются в защите, и, с третьей, некая абстрактная общность, нечто «глобально-наше», которому противостоит нечто «глобально-чужое».
Это «глобально-наше» необязательно строится на общности гражданства, или социального статуса, или взглядов на мир. Это нечто гораздо более корневое и первичное. Скорее, не гражданское общество, а нация. Из этой случайности и вместе с тем неизбежности общей судьбы вьется ниточка, которая тянется в наше время, к тем событиям, которые мы переживаем сейчас. Стремление найти наших проявлялось в нулевые самым разнообразным образом. Это время расцвета околофутбольного фанатского движения (где кодекс поведения как раз строится на идентификации с довольно случайно выбранными «своими» и доблести в противостоянии тоже довольно случайным «чужим»). Это время молодежных движений, для которых тоже очень существенно – кто наши, кто не наши. Практически все значимые политические изменения в стране происходят в ответ на неявный, но хорошо ощутимый запрос на новую коллективную идентичность, на размежевание с теми или иными чужими. И равноудаление олигархов, и дело «ЮКОСа», и конфликт с Грузией, и движение «Наши» – все это можно объединить одним знаменателем. Другое дело, что эти шаги часто выглядели и воспринимались как имитационные, они зачастую сами выглядели как нечто фальшивое, манипулятивное, как попса.
Интересно, что в «Брате 2» в образе обобщенного чужого уже в 2000 году предстает Америка. Это, наверное, одно из первых открытых описаний в искусстве того умонастроения, которые сейчас уже всех повально захватило. Америка, которая видится Даниле Багрову и которая показана в «Брате 2», – очень странная страна, ужасно неуютная и неправильно устроенная. Ее жители занимаются аморальными вещами: торгуют наркотиками и оружием, торчат в клубах. Если им попадается в руки русская девушка, то они немедленно делают из нее проститутку, которая обслуживает дальнобойщиков. Образ чужого мира и вообще самых разнообразных чужих разыгран в «Брате 2» чрезвычайно подробно.
Это неоднократно служило поводом для обвинения Балабанова в разных грехах – якобы он снял националистическую агитку или протофашистское кино. Я с этим радикально не согласен. В «Брате 2» мы видим игровую фиксацию какого-то точно пойманного умонастроения, безоценочное его выражение, которое к тому же переводится в почти фольклорный жанр. Это скорее былина, чем агитка. Авантюрный рассказ, который должен развлекать, а не убеждать или уговаривать. Те вещи, которые сейчас кажутся нам чрезвычайно серьезными и пророческими (шутки про Севастополь, например), в 2000 году воспринимались как просто шутки. Я специально поинтересовался, что писали о «Брате 2» в момент его выхода патриотические публицисты: нельзя сказать, что они поднимали фильм на щит. Наоборот, его ругали за то, что он профанирует святые для каждого патриота вещи. Украинская тематика вызывала особенно острую реакцию, но с обратным нынешнему знаком – «фильм подрывает дружбу двух народов и тем самым играет на руку НАТО».
В игровой, лубочной,
