Коллектив авторов - Дыхание камня: Мир фильмов Андрея Звягинцева
Значение этого взгляда, преследующего героев извне, можно понять, обратившись к проблеме расщепления между глазом и взглядом, впервые поставленной Жаком Лаканом. Согласно его теории, взгляд представляет собой ловушку для глаза, в которую проваливается субъект; взгляд занимает внешнее человеку пространство, преследует и тревожит его. Весь мир представляет собой потенциальный взгляд Другого. На протяжении фильма сохраняется постоянное напряжение паноптического хаоса. Героев повсюду преследует невидимый и неуловимый взгляд, обнаружить и локализовать который практически невозможно.
Затем герой решает проверить, что она успела записать в его отсутствие, пока он мылся в душе. Он включает телевизор и видит, как женщина бегает по квартире и что-то судорожно перекладывает из одного места в другое. Примечательно, что на пленке видна не сама героиня, но ее отражение в зеркале. Камера не дает призраку героини ускользнуть, скрыться в ложном пространстве. Возможно, именно в разделении и в столкновении двух точек зрения изображения и кроется основной конфликт фильма.
Также один из ключевых образов фильма – зеркало, которое представляет собой именно лживый взгляд. Его единственная направленность – Я. Подобно ему, женщина является корнем всех проблем; она пытается разрушить отношения отца с сыном, имитируя непосредственные отношения с обоими (так же как зеркало имитирует непосредственное отображение реальности). Зеркало входит в пространство комнаты наряду с картинами на стенах. Вторжение отца в это пространство воспринимается как неожиданное и травматичное, поскольку все иллюзии рассеиваются, и в конце мы видим обнажение данной ситуации.
Действие фильма строится по аналогии с повествовательной структурой “Гражданина Кейна”, в котором одно и то же событие представлено с точки зрения нескольких рассказчиков. В “Obscure” мы видим одни и те же события, представленные различными способами репрезентации (ручная видеокамера, экран телевизора и зеркало). Таким образом, в фильме сосуществуют различные точки зрения, разные способы ви´дения.
Примечательно, что убийство в фильме показано три раза. Сначала оно происходит в первых кадрах, снятых видеокамерой: мы видим револьвер крупным планом, само убийство не показано. Второй раз убийство представлено с точки зрения сына. Герой только в конце понимает, в какую опасную игру видимостей он попал. И третий раз оно происходит в последнем кадре. Героиня, которую опрашивает следователь, отвечает, что ничего не видела. Снова в кадре развеваются белые невесомые занавески, подчеркивающие обманчивость, условность этого пространства. Камера в это время плавно наезжает на телевизор, на котором внезапно появляется запись убийства. И только в телевизоре на видеокассете с зернистым изображением можно увидеть настоящее убийство, увидеть его с позиции не субъективного глаза, но именно немого взгляда. Интересно само изображение в последнем кадре – оно рассеянное, нечеткое, рассыпанное: видны его мельчайшие песчинки. В последнем кадре воцаряется ужас немого изображения. Женщина более не способна обмануть следователя своей лживой речью (“Я не свидетель”). Параллельно с ее словами сквозь рассыпающееся изображение неясно проступает ее деформированное лицо, которое контрастно сочетается с ее словами: изображение противоречит ее словам. Изображение тонет в этой неопределенной бездне. Эта неопределенность утверждает наличие множественности, присущей киноизображению. Смотреть – значит иметь некоторую направленность взгляда. Видеокамера же слепа – ее взгляд никуда не смотрит. Она не обладает зрением, хотя у нее есть взгляд.
Обскур – слово, вынесенное в название фильма, – в данном случае обозначает воображаемое пространство ложных (и искаженных, как в камере-обскуре) образов, из которого нет выхода. И только камера способна показать изнанку этой воображаемой завесы. Здесь можно проследить связь фильма с романом Набокова “Камера-обскура”, в котором также важную роль играет мотив обмана зрения. Камере чуждо наличие авторской интенции, “руки”, держащей ее и указывающей ей, как и на что смотреть. Камера – это, по сути, творец немой множественности, которая противится любой упорядоченности, тотализации, идеологической однозначности, которую ей постоянно пытаются навязать, то есть уклоняющейся от любой направленности взгляда. Изображение не имеет человеческой (авторской) точки зрения, оно устраняет саму возможность зрения.
В другом фильме, “Бусидо”, герой также попадает в ловушку – оказывается в плену видимостей. Фильм повествует об отношениях между бизнесменом и его телохранителем, которые лишь разыгрывают некий спектакль, так как хозяин оказывается ненастоящим, а телохранитель – наемным убийцей. В этом фильме действие также происходит в замкнутом пространстве, наполненном различными образами (в том числе и телевизионными – герой смотрит “Телохранителя” Куросавы). Персонажи разыгрывают представление, симулируют настоящие отношения, но истина снова находится на стороне скрытой камеры наблюдения, которая скрывается за ложным образом – портретом на стене.
В центре третьего фильма, “Выбор”, находится любовный треугольник, в котором муж стоит перед выбором: как поступить со своей женой и лучшим другом, оказавшимся ее любовником. Пространство “Выбора” – это виртуальное пространство чистой потенциальности, множественности миров и точек зрения, несовместимых друг с другом. Уже сама возможность нескольких сосуществующих пространств и действий предполагает, с одной стороны, вариативность, а с другой – безвыходность.
Так же как и в “Obscure”, в последнем кадре “Выбора” происходит деформация изображения. На этот раз оно разделяется на две части таким образом, что левую часть занимает экран телевизора, в котором показаны заключительные кадры фильма Дэвида Линча “Шоссе в никуда”, а в правой части видно искаженное лицо героини, будто отраженное в кривом зеркале. Снова разложение воображаемого мира образов, за которым скрывается неоформленное и неопределенное пространство. Связь с Линчем выдает не только общая визуальная эстетика фильмов (темные замкнутые пространства), но и сходство проблематики. В частности, герои “Obscure”, пытающиеся укрыться от внешнего взгляда в темной комнате, напоминают об эпизоде из “Шоссе в никуда”, в котором муж и жена получают видеокассету, на которой запечатлен их сон.
Из темной комнаты, объединяющей все три новеллы, нет выхода. Сама комната представляет собой единый мыслящий мозг. Вне взгляда ничего не существует, есть только безграничная поверхность экрана, из которого нет выхода. В конце “Выбора” приведена следующая цитата из Борхеса: “Все существующее – сон; все, что не сон, – не существует”. Во всех трех фильмах сохраняется ощущение тотального солипсизма, согласно которому все, что существует, существует лишь в восприятии. И единым восприятием помимо самой всевидящей комнаты обладает также и камера, которая постоянно напоминает о своем присутствии.
Полина Душацкая
Киноискусство терапии
анализ творческого времени в фильме “Выбор”Проблема восприятия художественного текста является одной из ключевых в психологии искусства. Со времени построения катартической модели Аристотеля этот вопрос прошел долгий путь, получив множество ответов, каждый из которых по-своему верен. Мы попробовали вывести общие принципы восприятия экранных событий, рассмотрев их с позиции проективного соавторства режиссера и зрителя, которое, в свою очередь, предполагает запуск процесса зрительского творческого мышления.
Однако стоит отметить, что подобный подход к анализу киновосприятия адекватен далеко не в каждом случае. Для пояснения этой мысли достаточно обратиться к пути развития кинематографа и психологии, которые, по сути, являются ровесниками. Не углубляясь в анализ этапов становления мирового кинематографа, выделим лишь несколько штрихов. Так, молодое кино Голливуда – это типичные бихевиористские фильмы. Они представляют собой нечто вроде социального тренинга. Те же тенденции отражены в отечественных воспитательных лентах начала звукового периода. В пятидесятые-шестидесятые годы на смену бихевиористским тенденциям пришло экспериментальное кино – фильмы, которые надо разгадывать, анализировать. Кинематограф Хичкока, Феллини, раннего Бергмана, отчасти Куросавы и многих других (в том числе и отечественных) режиссеров – это психоаналитическое кино, терапия причин болезней и проблем становящейся личности. Продолжив эту линию, мы заметим, что одна из ярких тенденций современного кино – обращение к гештальттерапевтической модели киноизложения, которая начала осваиваться режиссерами еще в шестидесятых годах и постепенно оформлялась в творчестве таких художников, как Микеланджело Антониони или Андрей Тарковский. Это фильмы, в которых происходит терапия процесса, где главное – попытка запечатлеть настоящее, очевидно происходящее в данный момент, запустить у зрителя процесс творческого мышления2. Если “психоаналитические” картины пытались обнажить глубинные бессознательные аспекты личности и трансформировать их в соответствии с потребностями человека, то воздействие этих “новых” фильмов сравнимо с работой гештальттерапевта: “Она протекает исключительно в настоящем. Гештальттерапевт не интересуется непосредственным содержанием памяти клиента… единственное, с чем он должен работать, – это то, с чем он сталкивается в настоящем”3.
