Такеши Китано. Автобиография - Китано Такеши
В последние годы я также задаю себе много вопросов о фанатизме, который с пугающей систематичностью прибегает к терроризму. Ортодоксальные мусульмане совершают принципиальную ошибку, убивая невинных во имя Бога, Корана или пророка Мухаммеда. Они верят, что им откроются врата в рай, но никто из них ещё не вернулся из ада, в который они себя отправляют.
Время идёт, и с возрастом я все чаще задумываюсь о том, как правильно умереть. После того как я исчезну, мне бы не хотелось переродиться и вернуться на землю, это было бы наказанием. Человек Запада всю жизнь задаётся вопросом о том, как правильно жить, а буддист-азиат всю жизнь думает о том, как не сбиться с пути и быть честным, чтобы правильно умереть и больше не перерождаться. Как бы то ни было, если меня всё-таки ждет реинкарнация, то я хотел бы стать математиком, который пытается разгадать самые непостижимые тайны.
Смерть внутри душиВсю жизнь меня интересует смерть. Не само умирание как процесс, не момент отхода, а смерть как понятие. Только определив, что такое смерть, можно понять, что собой представляет жизнь.
Я решительно осуждаю самоубийство, которое, как полагают некоторые, тесно связано с японской философией. Например, так считал Юкио Мисима, совершивший сеппуку[55] по политическим мотивам и потому, что его тело больше не соответствовало состоянию его духа. Но лично я против этого. Мисима занимался бодибилдингом и боксом. Он хотел обладать стальным телом, и ему было невыносимо видеть, как Япония всё больше подвергается влиянию Запада. Но это не помешало ему совершить сеппуку в своём знаменитом костюме по эскизу Пьера Кардена! Мы, японцы, и правда люди крайностей. Не жизнь — так смерть!
В конце концов, я только до определённой степени против самоубийства. Если я снова заболею, то не буду спешить к докторам. Меня надо будет отнести. В идеале я упаду в обморок и очнусь уже в палате. На самом деле меня убивает именно то усилие, которое придется предпринять, чтобы добраться до больницы...
Мне необходим смысл жизни. Хоть я и не очень представляю как и куда, но всё равно я хочу двигаться дальше, создавать новые фильмы. И рассчитываю снимать их до тех пор, пока итальянцы, мои самые большие фанаты, меня не возненавидят. В принципе, когда артист обретает популярность, он мечтает сохранить её. А я думаю, что артисты должны быть свободны, иметь право быть отвергнутыми и создавать непопулярные произведения, которые не обязательно отвечают эстетическим «стандартам» современности.
Для меня придумывать истории и потом переносить их на экран — это возможность осуществить то, что я не могу сделать в жизни. Иногда мне даже кажется, что реальная жизнь — не «настоящая». Кино позволяет познать утешительное ощущение вечности...
В итоге я считаю, что правильно не пошёл работать в «Хонду». У меня бы не получилось нормально трудиться и получать свою зарплату, как все. Стать служащим-роботом. Конечно, быть артистом не всегда приятно. Но заставлять смеяться других — и заодно оригинальным образом разрушать себя — мне необходимо. Только развлекая людей, я обретаю свои возможности во всей их полноте. Ещё в двадцать пять лет, когда я пришёл во «Французский театр» в Асакусе, я понял, что комик занимает особое положение в обществе. Под видом шуток он может говорить всё, что думает.
В 1988 году, когда мне было плохо, я думал, что, если бы у меня было оружие, я бы выстрелил себе в голову. Я был готов прыгнуть под поезд или на рельсы в метро. Я начал думать о смерти ещё в начальной школе, потому что близкие люди вокруг меня умирали. В шестом классе один из моих приятелей попал под грузовик у меня на глазах, когда мы с ним играли в бейсбол. Позже, в старших классах, другой приятель умер от лейкемии. Мне было мучительно думать, что смерть может так жестоко оборвать существование живого создания. И этот страх смерти я носил в себе, пока не стал актёром мандзай. Позже, обретя известность, я уже совершенно точно не хотел умирать. Я решительно отвергал мысль о том, что однажды могу исчезнуть. Думать, что личность может умереть, была для меня невыносима. Что за бред! Но таковы были мои взгляды. Сейчас я знаком со смертью ближе, и она уже не так удручает меня. Если думать об этом трезво, возможно, это позволит прожить немного дольше. Цветы сакуры восхищают наш народ не только своей красотой, но и тем, что эта красота столь быстротечна. Японцы прекрасно знают, что это восхитительное зрелище скоро исчезнет. Они никогда не забывают о том, что распустившиеся цветы завянут, облетят, станут чем-то иным. Так же, как и листья клёнов, что краснеют всё ярче, чем ближе конец осени и их жизни. Мы, японцы, грезим об эфемерном и любим рассуждать о бессмысленности всего сущего.
Как и природа, искусство учит нас, что в мире нет ничего определённого. В мастерской, где я пишу картины, рядом с письменным столом, за которым люблю читать и работать, я поставил фотографию своей матери, уже в возрасте. Я регулярно зажигаю благовония и молюсь за неё, за упокой её души. Согласно буддистской традиции, в доме должно быть место для алтаря, посвящённого умершим. На него, сбоку, мы кладём цветы, фрукты, еду, которую преподносим усопшим родителям. Мама смотрит на меня всё время. Наверное, она думает: «Ну и сыночка я произвела на свет!»
Порой мне кажется, что я родился после войны в рабочем квартале Токио по чистой случайности, в то время как мне надо было жить в эпоху Эдо, в XVII веке. Я бы, наверное, строил деревянные дома. Я до сих пор не понимаю, зачем я работаю на телевидении и снимаю кино. Я делаю всякие забавные штуки, актёрствую, но при этом даже не уверен, что я настоящий артист. Я совершенно не такой, каким должен быть актёр, а уж тем более кинематографист. Если бы моя жизнь спокойно шла своим чередом, я бы стал инженером-механиком. Или, если бы я оказался не нужен «Хонде», морским биологом и исследователем. Но судьба распорядилась иначе. Я не продолжил обучение в Университете Мэйдзи. Да и моя беспокойная, мятежная натура этому не способствовала.
И вот в итоге я здесь и сейчас, в начале XXI века, — развлекаюсь, снимаю фильмы, веду передачи на телевидении. Наверное, такова моя судьба, моя карма. Когда я болтался по улочкам Асакусы, я бы ни за что не поверил, что такое возможно.
Мне кажется, что в глубине души я немного эгоцентричен. Я интересуюсь прежде всего собой. Мне любопытно, что дальше будет с Такеши, что ещё он может натворить. Я вижу, что барахтаюсь изо всех сил, как лосось-самец в реке по весне. Я столько лет работаю на телевидении, чего только не повидал. Но далеко не всё... Если я смогу и дальше этим заниматься, ещё долго, то я буду самым счастливым из людей.
Некоторые, наверное, считают, что я сейчас на вершине. А мне кажется, что меня преследуют провал за провалом в кино и что я совершаю преступление всякий раз, когда компрометирую себя в телеиграх. Но юмор, пусть даже трэшевый, — это единственный доступный мне способ оставаться свободным в моей стране.
Когда я размышляю об аварии, о том, как пришёл в себя в больнице и обо всех годах, которые последовали за этим, то я всякий раз спрашиваю себя, почему я выжил. Ведь было бы лучше, чтобы я умер. Возможно, Бог не захотел принять меня или решил наказать, потому что я жил неправильно и не заслужил права попасть на тот свет. Так что я должен жить дальше и стараться не сбиться с пути. Конечно, мне до сих пор кажется, что я вижу ту длинную цепь снов, которые мне грезились на больничной койке после аварии. И от этого есть ощущение, будто всё, что есть вокруг, — только сон. Может быть, в итоге я проснусь?
Я не знаю, ад или рай — этот странный мир, в котором мы все живём. Начиная с того момента, как я открываю глаза утром, у меня нет ни одной свободной минуты. С самого рассвета я становлюсь жертвой множества обязательств — так, может, я уже в аду?
