Коллектив авторов - Дыхание камня: Мир фильмов Андрея Звягинцева

Нет ни на йоту сомнения, что Марк – это пародия на антропоцентризм современного общества. Марк ведет себя как Сверхчеловек, как Герой Нового времени. Он всегда находит оправдание своих поступков в себе самом. Его несгибаемый стоицизм иногда доходит до самоотречения. Марк забыл мать, отца, жену и детей. У Марка нет ни прошлого, ни будущего, но, несмотря на очевидную боль такого отречения, он находит в нем некий таинственный смысл. Очевидно, что печальная судьба Марка в “Изгнании” – своеобразный ответ Звягинцева, своеобразный “ответ Керзону” от венецианского лауреата. Но это еще не все. Помните слова Кира “о странном запахе в доме”? После разговора с братом Алекс едет домой, и по дороге Кир наконец-то дает разгадку источника запаха: “От Марка пахнет, как в доме”. Георгий мимоходом сказал, что Марк часто бывал в родительском доме.

В иудаизме упоминается некий Вельзевул, или Баал-Зебуб, демон, позаимствованный евреями у вавилонян. Имя “Вельзевул” переводится как “Повелитель мух”. Из иудаизма Вельзевул перекочевал в Новый Завет и упоминался, между прочим, в 12‐й главе Евангелия от Матфея. В древневосточной традиции животные, связанные с поеданием падали, трупов и ассоциирующиеся с нечистотой, грязью, в том числе мухи, и принадлежали к царству Ахримана. Вельзевул же представлялся в облике отвратительной трупной мухи, прилетающей после смерти человека, чтобы завладеть его душой и осквернить тело. У евреев муха также считалась нечистым насекомым и не должна была появляться в храме Соломона. Часто образ Вельзевула пересекался с другим обитателем преисподней – Люцифером, падшим Ангелом, или Князем Тьмы. В эзотерике среди прочих признаков нечистой силы упоминается, что Сатану можно опознать по серному зловонию. Согласно репликам Кира, Марк обладает странным, устойчивым запахом. Дьявол искушал Христа земными благами, и Марк постоянно подсовывает Алексу земные блага: автомобиль, деньги и оружие власти – пистолет. Что же получается? Получается, что в своем неприятии антропоцентризма Звягинцев идет очень далеко и уподобляет Марка не только Человеку Нового времени или Сверхчеловеку Ницше, а и самому Князю Тьмы.

Последующее развитие событий можно истолковать как перетягивание одеяла (Алекса) между “воинством небесным и воинством земным”. Состояние очень зыбкое. Алекс постоянно колеблется между Верой и братом. Алекс приезжает со станции домой – и гости Георгий, Елизавета как бы “нечаянно” зовут Алекса за собой. Георгий: “Ну где вы еще встретите такое небо!”

Алекс снова идет на разговор с Верой. Он не хочет ее потерять. Он хочет ей помочь. В последнюю ночь ее прикосновения и взгляды устремлены на Алекса и исполнены мольбы. Ранним утром, когда по наущению брата Алекс наверху в комоде достает пистолет, он видит разбитую фотокарточку семьи Марка – с женой и тремя детьми.

Раздается звонок, Алекс поднимает трубку, но вместо слов слышится музыка. Флора поставила пластинку со странной мелодией и, ничего не ответив, приложила трубку к проигрывателю. К чему это? Это не что иное, как “Магнификат” Баха, католическая кантика на текст хвалебной песни Девы Марии за Благовещение. Алекс смотрит на детей и говорит Вере: “Ладно, Вера, приготовь нам завтрак. Поедим все вместе. Будь их матерью, а я буду их Отцом”. Впервые за долгое время ее заплаканное лицо освещает улыбка.

Никто пока не обратил внимания на странный факт: Вера меняет платья в эти секунды со страшной скоростью. Встает с кровати она в белом платье, у окна с Алексом – в голубом, а из дома выходит уже в красном! К выходу она пошла в голубом – а на улице уже в красном!

Помимо прочего, белый цвет в христианстве – погребальный символ. Отпевание в правоcлавной церкви совершается священниками в белых ризах. Голубой цвет – цвет неба, цвет небесной Любви. Он соответствует учению о Божьей Матери, вместившей Небожителя в Пречистой утробе. Цвет красный есть символ неизреченной любви Бога к роду человеческому, цвет радости и цвет жертвоприношения. Странным образом у Вырыпаева в “Эйфории” главная героиня – тоже Вера, которая тоже живет на отшибе цивилизации в одиноком доме, – тоже меняет цвет платья с красного на белый и тоже приносится в жертву ревнивым мужем. (Впрочем, у фестивального кино до смешного много общего. Это и фасон и цвет платьев, и загородные бунгало, и три-четыре главных героя, и так далее.)

Когда, казалось, небесное воинство победило, происходит неожиданный поворот. Алекс вместе с семьей выходит из дома. Они довольно далеко отходят от дома – раздается звонок телефона. Алекс возвращается.

Алекс поднимает трубку. В телефоне – молчание, но Алекс узнает у оператора по номеру телефона, что звонил Роберт. Колебания Алекса тотчас заканчиваются – он принимает решение. С этого момента события разворачиваются со стремительной скоростью, а герои фильма кубарем летят в пропасть. Для меня особенно ценным здесь оказалось ощущение черного мрака, беспросветного ужаса, когда одно несчастье накатывает на другое. (Кстати, такое сгущение тьмы схвачено весьма верно. Я не раз был свидетелем того, как в некоторых семьях после одной смерти случалось сразу несколько других, как несчастья превращались в черные дыры, затягивавшие в себя все живое вокруг.)

Семья восходит на старое кладбище к безымянной могиле Отца. На вопрос Кира: “А дедушка был старый, как Георгий?” – Алекс отвечает: “Нет, он был моложе”. На семейных фотокарточках можно увидеть изображение “молодого” отца, который годами ждал сыновей! Налицо – противоречие. Однако это противоречие разрешается, если вспомнить, что, согласно канонам Церкви, Сын и Отец были “от Века”. Троица существует вне времени. На вопрос Евы: “А почему он умер?” – Алекс отвечает: “Все умирают”.

“Нестарый отец” Алекса

Итак, “Бог умер”?

Вера понимает, что она обречена. По дороге на погост семья, во главе которой идет Алекс, встречает стадо баранов. Стадо баранов возглавляет осел. Семья спускается к церкви, но двери ее закрыты. Войти невозможно. Возвратясь к себе домой, Алекс договаривается с Виктором о том, что отправит детей на время к нему. К расправе над Верой все готово.

Вера успевает позвонить Роберту в тот момент, когда Алекс отводит детей в машину Виктора. Роберт встревожен звонком Веры, но Вера не может ему рассказать о своей беде. Это очень значимый момент сюжета. Вера в последнем звонке явно ждет от Роберта чего-то большего, чем просто вопрос. Ждет, но не получает. Чего ждет Вера? Об этом можно будет узнать в конце фильма. Оставшись наедине, Алекс и Вера идут в лес, где Вера сообщает о своей готовности исполнить волю Алекса.

Отражение Веры в черной рамке – словно траурное фото

Алекс звонит Марку и сообщает о своем решении. Марк приезжает с двумя врачами уже в сумерках. Когда дети Алекса и Виктора составляют пазл картины “Благовещение” Леонардо да Винчи, когда Фрида читает вслух отрывок о любви из Первого послания к коринфянам, в доме Алекса умирает вера. Аборт похож на ритуальное заклание. Врачи, как ангелы смерти, носят черные одежды.

Дом стоит в кромешной мгле. Вера не издает ни звука, хотя не переносит боли. Тем не менее эскулапы говорят о том, что это нормально, что Вера “будет спать”. Им вторит Марк: “И это правильно”. Эти слова обыгрывают состояние веры в современной цивилизации, где молчание религии – условие ее существования.

Вера все молчит, Алекс уже встревожен. Он поминутно заходит к ней в комнату. Он предчувствует неладное. Осознавая ошибку, Алекс уже начинает каяться. Он шепчет: “Помоги мне, Вера”, но Вера уже не издаст ни звука. Наконец и Марк осознает, что произошло нечто неладное. Вместо “скорой” он звонит своему товарищу – местному врачу Герману. Марк уверяет брата, что Герман “будет здесь скоро”. Скоро – не скоро, посудите сами. Вот звонит Марк.

А вот едет Герман.

Герман приезжает и констатирует, что Вера мертва. Он деликатно сообщает об этом Марку, но Алекс сразу обо всем догадывается. Алекс потрясен. Его горе переходит в ожесточение. Он бросается на Марка, но Марк легко с ним справляется. Как и следовало ожидать, Герман – тоже в черном. Звягинцев словно издевается над медиками. Каждое вмешательство медицины в фильме заканчивается смертью, и каждая карета “скорой помощи” становится каретой смерти. Медицина здесь выступает как аллегория естественно-научного понимания человека со всеми вытекающими для зрителя выводами.