Коллектив авторов - Дыхание камня: Мир фильмов Андрея Звягинцева
Еще одна “педагогическая” ситуация фильма: наглые подростки отнимают у Андрея деньги. Отец наблюдает за происходящим в окно, но не вмешивается, а затем ловит и приводит к сыновьям вора. Приводит и требует, чтобы те, так сказать, “разобрались” с обидчиком. Оба отказываются. Они – не злые мальчики. А отец недоволен: “У вас нет кулаков!” Данный эпизод, казалось бы, выпадает из общего евангельского контекста “Возвращения”: подставить щеку, отдать последнюю рубашку – а тут… Где, скажите, грань между смирением и трусостью? Смирение не есть робость, но мужество, мужественная незлобивость. Где в Новом Завете сказано, что щеку надо подставлять, прикрыв от ужаса глаза, как обезумевшая овечка? Нет, Он не хочет, чтобы мы били и унижали, но Он требует, чтобы мы не трусили. Видите ли, в Евангелии не следует искать никаких готовых моделей поведения, тем более на каждый случай жизни. Эта великая книга выполняет функцию своеобразного камертона, настроившись на который начинаешь различать малейшую фальшь в собственных намерениях и поступках, что и позволяет в конечном итоге сделать достойный выбор. Вот этот чистый звук “Благой вести” удивительно точно выдерживается на протяжении всего фильма, свидетельствуя о замечательном соединении в “Возвращении” эстетического и этического. Весьма показательно в этом смысле, что некоторые уже отснятые эпизоды, которые нравились в рамках сценария, в процессе работы вдруг теряли свою убедительность: в них обнаруживалась какая-то скрытая неточность, ложь. Так, в “Фильме о фильме” Андрей Звягинцев упоминает один “брутальный” эпизод с каскадерским трюком, когда отец, отвлеченный и раздраженный претензиями Ивана, едва не врезается во встречную машину. За секунду до этого он протягивает сыну носовой платок со словами: “Оставь его себе. Он тебе еще пригодится”. Если бы эта фраза осталась в картине, она бы звучала резким диссонансом по отношению к общему контексту фильма, ибо смысл ее в том, что отец старается унизить сына. Заметьте, при всей строгости Отец в “Возвращении” ни разу этого не делал, а если наказывал, то за дело и только для того, чтобы пробудить в детях достоинство и столь необходимое для спасения души чувство вины, стыда, совести.
Замечу также, возвращаясь к известному эпизоду, – отними этот наглец не отцовский кошелек, а что-то из собственных вещей мальчишек, да еще сломай или разорви, очень может быть, что подростки и врезали б обидчику, особенно Иван. Во всяком случае, на брата он набрасывался и дрался с ним более чем решительно. Но дети не могут понять, зачем отец требует от них “быть с кулаками”, и, искренне потрясенные, недоумевают, почему он не выбежал сразу на улицу. “Папа, – кричит Иван, – ты же все видел, почему не помог?” Обычное человеческое: “Господи, Господи, как Ты это допустил?!” А как иначе? Он дал нам свободу выбора и честно держит свое слово.
Не все в фильме можно и нужно детально комментировать. Иногда некая Божья воля проявляется почти в фарсовой форме, ибо в иной нашему человеческому сознанию ее просто не выдержать. Как, например, следует интерпретировать в евангельском контексте сцену, когда Отец звонит по телефону, а затем, после неудавшейся попытки научить детей защищаться, вдруг резко, без каких-либо видимых причин, меняет все планы? “Этого хватит, чтобы доехать до дома. И вот там – ваш автобус”. Что в самом деле произошло? Разочаровался и устал? Или просто кто-то на другом конце провода сказал, что ехать придется, но не на водопады, и что “чаша сия не минует”? Есть в подобных переговорах с небесной канцелярией что-то от Марка Твена. Но в общей стилистике картины это весьма точно и тонко найденный прием. Ситуация с “чашей” могла быть задана в “Возвращении” только косвенно, причем в форме, не разрушающей сюжет и современные реалии.
Возможно, с учетом данных предположений о содержании телефонного разговора резкая перемена планов главного героя становится яснее: путешествие предстояло трудное, а мучительное воспоминание о нем осталось бы у детей на всю жизнь. Вот Он и колебался – жалел. Почему же вновь передумал? Во‐первых, потому, что “от века заповедано”, а во‐вторых, разве возможно было отпустить детей с таким отчаянием в их сердце, а главное, с такой ложью: “Ты подождешь еще двенадцать лет, чтобы встретиться с нами? Что, я что-то не так сказал?” С ложью и внутренней слепотой – никак нельзя. Значит, пусть будет то, что должно.
И вот они плывут к пустынному острову, погода вдруг портится, льет дождь, мотор глохнет, и отец требует, чтобы дети сели на весла. “Почему ты сам не гребешь? Ты же сильней?” – недоумевая, кричит Иван. Но Отец неумолим. Ведь эти двое должны будут возвращаться назад одни. Уже поздний вечер четверга, а завтра – та самая пятница. Об этой прозрачной символике дней недели стоит все-таки сказать пару слов. События фильма начинаются в воскресенье и заканчиваются в субботу. Неделя завершается, следовательно, воскресенья больше не предусмотрено.
Именно с этого дня, пятницы, происходит новое расширение проблематики и общекультурного контекста картины: символика Евангелия углубляется и проясняется образными формулами Ветхого Завета. Я имею в виду только одну из великих книг Библии – книгу Иова, основная идея которой, вне зависимости от замысла самого режиссера, нашла новое воплощение в “Возвращении”. Речь идет не о конкретном сюжете, а о некоем общем пафосе финала, когда Бог приходит к отчаявшемуся и беспредельно страдающему Иову, который наконец возопил и потребовал от Господа ответа: “За что?” И Творец пришел. Но не стало вопросов у Иова. Ибо Тот, Кто пришел, настолько был несравним, несопоставим со всем, что мог понять и почувствовать Иов‐человек, что последний распростерся во прахе и мог произнести только: “Да, Господи”. В том, что новозаветный Бог приходит к нам в человеческом образе, есть большой соблазн. Мы начинаем невольно распространять внешний внятный нам облик на Его божественную сущность и претендовать на адекватное понимание Его Промысла. В действительности никто из людей не может вместить в себя это Нечто. Другими словами, существует только один способ общения человека с Богом – вера.
Вспомним теперь одну из самых трагических сцен фильма. Мальчики уплыли на лодке рыбачить, отец дал Андрею часы и велел вернуться в четыре и далеко не отплывать: “И чтоб я вас видел!” Они вернутся в семь. Ну и что тут особенного? Конечно, заночевать придется теперь на острове, хотя у отца могут быть неотложные дела в городе. Тоже не страшно. Как-нибудь разберется. Не бывает безвыходных ситуаций. В том-то и дело, что бывают. И все самое главное в нашей судьбе нельзя, как в компьютерной реальности, переигрывать до победного результата. Но Андрей и Иван – еще просто дети! Возраст не отменяет объективного результата поступка и ответственности за него. Братья, безусловно, виноваты. Иван почти наверняка специально не выполнил требования отца. Андрей же не проявил необходимой в данном случае твердости, привычно пошел на поводу у младшего брата. Заметьте, если в детстве, в крайнем случае в юности человек не осознает абсолютности определенных запретов, то есть того, что есть вещи, которые нельзя делать ни при каких обстоятельствах, он не поймет этого никогда. И будет врать, выкручиваться, перекладывать вину на других, что, собственно, и начинает делать Андрей, просто испугавшись родительского гнева. Реакция отца действительно представляется неадекватной, даже дикой. Точнее – форма такой реакции: он, не желая слушать никаких оправданий, хлещет старшего сына по щекам. Примечательно, что наше внимание невольно полностью фокусируется на данном жесте, столь унизительном для человеческого самолюбия. При этом, так сказать, “за кадром” остается безмерное отчаяние и боль Отца, которые принимаются нами за ярость и жестокость.
Что же объективно произошло? Андрей смалодушничал: струсил, стал отрицать свою вину, ему доверились в чем-то очень важном, а он обманул доверие, в итоге же оказалось – предал и убил. Кстати, старший сын не справился с этой принципиальной ситуацией вторично. Тогда, первый раз (я имею в виду эпизод с поисками закусочной) отец только пожурил сына за детскую легкомысленность, и Андрей раскаялся, обещал “больше так не делать”. А в самый главный, поворотный момент своей судьбы опять не справился. Фатум? Не совсем. Был и положительный опыт: машина завязла на размытой лесной дороге. Отец до крови разбил Андрею лицо, но подросток не обозлился, интуитивно почувствовал его правоту, сел за руль и справился с управлением. Кстати, героя тотчас похвалили, и в голосе отца звучала сдержанная радость и гордость.
Разве мы не имеем права на ошибки? Имеем. Более того – обречены. Но мы не имеем права не чувствовать своей вины и предавать (или подводить) тех, кто нам доверился. Именно за это Андрей и получает. Сурово? Помнится, один из авторов начала ХХ века Алексей Ремизов утверждал, что пробудить человеческую душу от сна можно, к сожалению, только сильнодействующими средствами. Что же касается трагической ситуации с топором, то она спровоцирована самим Андреем, его истерическим выкриком “ну, убей меня теперь”. Эти злые, подлые и лживые слова, в осуществление которых подросток, конечно же, не верит, тем не менее произносятся. И тогда Отец (а у Него, как известно, Слово сказанное есть одновременно Слово воплощенное), наклоняясь, тихо спрашивает: “Что? Убить тебя?”, то есть: “Это и есть твое действительное желание? Ну а если нет, то как можно позволять себе подобное пустословие?”
