Полина Шур - Альбер Ламорис
И в те военные, и в послевоенные годы, размышляя о поражении Франции и о Виши, о коллаборационизме и предательстве, о победе и о Сопротивлении, французы всегда обращались к теме человека, к теме героя.
Французские писатели, драматурги, режиссеры не создали некую единую концепцию героя и героического. Каждый из них эту проблему решал по–своему — и в русле всего своего творчества, и в зависимости от тех идейно–художественных, философски–этических взглядов, которых придерживался, и того участия, которое он принимал в войне, и, конечно, своего понимания истоков фашизма и насилия.
Можно, наверно, сказать: сколько было художников, столько создали они концепций — идет ли речь о пьесе Ионеско «Носорог» или романе Камю «Чума», пьесах Сартра, Салакру или других произведениях, которые подчас размышляли о фашизме в аллегорической, иносказательной форме.
Но была и особая, как ни странно, общая тенденция, которая время от времени обнаруживалась в произведениях французских художников в разные периоды.
С 1942 года — с момента появления «Антигоны» Ануйля и «Маленького принца» Экзюпери, «Детей райка» (1945) Марселя Карне и пьесы Ануйля «Жаворонок» (1953) — герой выступает в новом, непривычном облике.
Героическое в этих произведениях не свершают сильные. Герой не обладает силой. Сила ассоциируется скорее с понятием о насилии. [21] Антигона бросала вызов всему государству: сильному здравому смыслу, сильным стражникам, пахнущим луком и вином, сильному правителю Креону. Антигона слаба и беззащитна, но именно она–то, единственная, могла сказать государству «нет!» — и умереть.
Когда кончилась война, когда прошло упоение от победы, от освобождения, пришла пора осознать, обдумать, осмыслить все, что случилось с Францией и во Франции. Сразу же после войны происходили процессы против коллаборационистов, их расстрелы, а в 1949 году началась кампания реабилитации и самооправдания коллаборационистов и вишистов. В первые послевоенные годы сильно было влияние участников Сопротивления на жизнь, атмосферу страны; через несколько лет начались процессы против маки… Разочарование в итогах прошедшей войны, ремилитаризация Германии, новая угроза фашизма, начавшаяся война в Корее, растущая зависимость Франции от Америки — все это создавало во Франции в конце 40‑х — начале 50‑х годов атмосферу уныния и пессимизма среди некоторой части французских художников, которые начали искать прибежище в иронии или равнодушии, в нигилизме или скепсисе. Искусство словно потеряло идеал, веру. Нужно было вернуть веру. Нужно было возвратить французам их истинные ценности, напомнить им об их недавнем героическом прошлом и о прошлом далеком — вернуть «душу» Франции.
«Vive la France!» — да здравствует Франция! — раздавалось после фильма Кристиана — Жака «Фанфан — Тюльпан» с Жераром Филипом в главной роли и после спектакля по пьесе Ануйля «Жаворонок» с Сюзанной Флон в роли Жанны.
Жанна д'Арк стала героиней новой пьесы Ануйля. Ануйль хотел установить связь между прошлым и настоящим, показать беды Франции и гордость Франции; хотел вернуть французам подлинную ценность подвига, Жанной совершенного, сделать это с точки зрения героической, борющейся, а не «доброй, старой» Франции, какой ее часто представляли во время войны, сделать это с точки зрения Сопротивления, а не Петэна.
В первые годы перемирия главное было — позиция в отношении к немцам, пассивное сопротивление. Но когда начало действовать активное Сопротивление, важно было уже не просто сказать «нет», как Антигона; важным стало конкретное дело, борьба; важным стало, за что бороться и за что умирать. Так менялось понятие о сопротивлении с 1942 года.
Но Ануйль оставался Ануйлем. Жанна была похожа на Антигону, хотя между пьесами был интервал в одиннадцать лет. Как и в «Антигоне», в «Жаворонке» сильные не свершают героических дел. Сила по–прежнему ассоциируется с понятием о насилии.
Сильные военачальники не могут спасти Францию. Ее спасает крестьянская девочка Жанна д'Арк. «Маленькая» Жанна оказывается единственным человеком, который может сказать государству «от содеянного мной не отрекусь» — и пойти на костер.
Костер и эта непобедимая, объятая пламенем девочка выглядят как торжество французского духа, — говорит один из судей Жанны. Мим Батист, сыгранный Жаном — Луи Барро в «Детях райка», нежный и тонкий, как сама поэзия, слабый, ранимый, но неколебимый духом; маленькие Антигона и Жанна Ануйля и Маленький принц Экзюпери…
…Маленький Красный шар.
Ламорис снял фильм в 1955 году, через два года после появления «Жаворонка», через много лет после появления других произведений французских художников. Это не могло не отразиться и на теме «Красного шара», и на его герое.
Тему, которую другие художники взяли на вершине, на полном дыхании, Ламорис довел как бы до вздоха, решил почти метафорически.
Если героями других произведений были пусть странные, пусть необычные, но все же люди, то Ламорис как бы материализует, переносит на своего героя эпитеты, которые тем людям были даны. Те были и маленькие, и беззащитные, и хрупкие, и поэтичные. Ламорис делает героем фильма воздушный шар. Шар — воплощение поэзии и слабости: он красный, круглый, легкий, воздушнее всего самого воздушного, слабее всего самого слабого; он один во всем Париже способен был пробудить фантазию, мечту, поэзию в душе людей, но в них все угасло, и его появление это обнаружило. И только мальчик Паскаль — единственный среди детей — эту поэзию воспринял, единственный, кто оказался способен на понимание ее.
Пьесы Ануйля строились на словесном поединке между Антигоной (или Жанной) и склонным к фашизму — в широком смысле этого понятия — обществом. Общество не могло жить с ними: они должны были или сказать «да» или умереть. Правда, никто не хотел их смерти — смерть была вызовом, протестом, торжеством духа — все вокруг уговаривали их жить, не вмешиваясь в дела государства, все вокруг говорили о том, что жизнь прекрасна.
Героини Ануйля отвергли эту жизнь, купленную ценой «да», сказанного остальными много раз.
Красный шар сам по себе никому не бросает вызова, но если раньше «маленьких» и слабых преследовали потому, что они были способны на подвиг и совершали его, то теперь такому достаточно только появиться, только обнаружить свою поэтичность и непричастность к поэзии остальных, чтобы, ничего не совершая, ни на что не претендуя, вызвать злобу силы.
Борьба неравна. Шар не умеет защищаться, ему нечем защищаться, у него есть только то, что образует, создает шар: оболочка; он даже не может сказать «нет» — и умереть, а может только умереть.
Шару не предлагают альтернативы. Он хочет жить, а его, не успел он появиться, убивают. Чтобы убить Антигону, нужна была пещера, Жанну — костер; а для шара уже достаточно маленького камешка, пущенного из рогатки. В «Красном шаре» парадоксальным образом трансформировалась сила. «Сильными» стали дети, мальчишки, как бы для того, чтобы сила по–своему соответствовала слабости — и вдруг возникает образ такой знакомый, такой реальный и вместе с тем ужасный из–за этой трансформации, потому что так, как в других французских фильмах расстреливали участников Сопротивления, так в этом фильме мальчишки расстреливают Красный шар (и здесь снова обнаруживается тесная связь фильма — сказки — с современными ему произведениями французских художников, когда очень тонко тема столкновения героев с буржуазной действительностью — тема антибуржуазная — превращается в тему антифашистскую).
Смерть Жанны — это трагедия, а настоящая трагедия должна иметь какой–то разряд, катарсис, то есть уничтожение мучительных, угнетающих ощущений, глубочайшей боли, трагизма, которые преодолеваются и даже превращаются в противоположные ряды чувств.
Пьеса Ануйля «Жаворонок» должна кончаться смертью Жанны, сожжением ее на костре. Но Ануйль находит блестящий выход из трагедии Жанны. Действие «Жаворонка» строится как игра: действующие лица договариваются, что они сыграют все эпизоды жизни Жанны от начала (голосов, которые слышит Жанна) и до конца (костра). Хотя Жанну сожгли, как нас предупреждают в начале пьесы, персонажи то разыгрывают ее прошлое, то играют суд над ней в настоящем, то оценивают ее историю с точки зрения будущего.
Эта игра и позволила Ануйлю — вопреки историческим фактам — восстановить, утвердить историческую справедливость.
Уже зажжен костер. Уже Жанна начинает метаться от боли. Как вдруг вбегает Бодрикур, один из персонажей пьесы. «Прекратите, — кричит он, — ведь коронование–то не играли! Ведь договорились все играть! Это несправедливо. Жанна имеет право на коронование! Это было в ее истории».
Как жаворонок в небе, песня которого будет звучать всегда, Жанна бессмертна, ее истории нет конца. Затравленный зверек, умирающий в Руане, — это не конец. Настоящий конец истории Жанны — радостный.
