Павел Кадочников - Оставайтесь молодыми
Очнусь на какое-то мгновение, и почти так же заставляю себя ползти, как Маресьев. «Ты не имеешь права умереть!.. И твои друзья-испытатели не должны больше умирать из-за этой гидравлики… А самолет — что надо!.. Он так необходим моей Родине!.. Он будет защищать наше небо… И я его буду защищать… Буду… Буду… Буду!..»
С невероятным трудом делаю еще один рывок вверх по крутому откосу. И до чего же обидно! Вот уже она, кромка обрыва. Рукой подать. А силы иссякли.
Слышу, самолеты, вертолеты где-то совсем рядом летают. Понимаю: ребята ищут меня, а выбраться из оврага не могу. Один вертолет проносится прямо над головой, а я не могу ни поднять руку, ни помахать. Сил хватает лишь на то, чтобы проводить вертолет взглядом.
И знаете, что я вспомнил в самую тяжелую минуту?
— Что? — спрашиваю.
— Вспомнил, как вы, то есть Мересьев, совершенно обессилевший, смотрите из глубокой воронки в небо глазами, полными слез, а услышав гул родного, советского, самолета, вдруг делаете — откуда взялись силы! — последний рывок, и глубокая воронка оказывается наконец-то внизу. Я сделал так же. Гул самолетов и вертолетов прибавил мне сил. Стиснув зубы, делаю отчаянный рывок — и вот я на гребне обрыва… Спасибо вам большое!..
Он с такой благодарностью говорит и смотрит на меня, как будто и в самом деле я в трудный час подал ему руку и вытащил его из смертельного рва.
— А вы, Павел Петрович, летите в Москву на киносъемку? — после небольшой паузы спрашивает мой славный собеседник.
— Да нет, — отвечаю. — Спешу на пятидесятилетие Алексея Петровича Маресьева.
— Вот здорово! Я вас очень прошу: передайте летчику-истребителю Маресьеву сердечный привет от летчика-испытателя майора Круглова. Обнимите его и скажите большое спасибо ему. Ведь он мне жизнь спас!..
…И вот я в столице, на торжественном вечере. На украшенной цветами сцене, за столом почетных гостей сижу рядом с юбиляром и самыми дорогими его сердцу людьми. Вечер ведет писатель Борис Полевой.
Один за другим выходят из-за стола, поднимаются из зала на сцену боевые друзья юбиляра, прославленные военачальники, ветераны войны и труда, рабочие, солдаты, курсанты, студенты, школьники, комсомольцы, пионеры.
Все приветствия юбиляр слушает стоя. А так как выступающие поднимаются к трибуне почтя без интервала и каждому хочется сказать как можно больше добрых слов, торжественный вечер затягивается.
Смотрю на Алексея Петровича и понимаю, как нелегко ему все это выслушать, а тем более выстоять час, второй, третий…
«Сейчас, — думаю, — Борис Николаевич Полевой предоставит слово мне. Скажу как можно короче и самое главное. Но как это сделать? Ведь моя судьба — и артиста, и человека — так слита с судьбой этого легендарного летчика! Так о многом хочется сказать в этот вечер!..
Может быть, вспомнить, как в Подмосковье снимали картину «Повесть о настоящем человеке»? Не рассказать ли о том, как Алексей Петрович на моих глазах тогда мягко и свободно встал на стул и с жаром начал доказывать;
— Я ему говорю…
— Кому? — переспрашиваю.
— А председателю комиссии. Разве это не ноги? Разве не тренировка?
Как, звонко похлопав ладонями по протезам, Маресьев тогда совершенно неожиданно для меня спрыгнул со стула, убедительнее всего доказав, что он в силах еще подняться в небо, что может еще защищать Отчизну!..
А не вспомнить ли, как он, защищая на киносъемках меня, говорил Александру Борисовичу Столперу:
— Я ведь полз в течение восемнадцати суток и почти все время в полубессознательном состоянии, а он в полном сознании ползает здесь в лесу уже более трех месяцев…
Нет, пожалуй, здесь лучше вспомнить, как в день нашей первой встречи в Подмосковье Алексей Петрович сказал мне:
— Будете работать над образом Мересьева, помните об одном — я не один, нас много.
А как гордятся воины многих гарнизонов, где мне допелось быть с концертами или просто на вечерах встречи, подвигом Алексея Петровича Маресьева!
Да и не только гордятся, а, главное, в тяжелейшие минуты и сегодня воины поступают так, как поступил в годы войны раненый летчик-истребитель Маресьев».
И тут меня осенила мысль: «А расскажу-ка я все, как есть, о летчике-испытателе Круглове…»
Слышу, как Борис Николаевич называет мою фамилию. Подхожу к микрофону и, ничего не выдумывая, рассказываю о том, что слышал в самолете от мужественного испытателя.
И выступление свое закапчиваю теми же словами.
— Алексей Петрович, — обращаюсь к юбиляру, — мой удивительный спутник в салоне самолета так и сказал: «Я вас очень прошу: передайте летчику-истребителю Маресьеву сердечный привет от летчика-испытателя майора Круглова. Обнимите его и скажите большое спасибо ему. Ведь он мне жизнь спас!..» С удовольствием выполняю эту просьбу от его имени.
Под овацию зала подхожу к легендарному летчику, обнимаю его. И чувствую: Алексей Петрович будто обнимает с такой силой не меня, а своего младшего брата по духу, крыльям и небу — майора Круглова!..
Язык мира один
Язык мира один
С какой любовью и симпатией советские люди относятся к Индии, вы наверняка хорошо знаете. Не сегодня родилось наше доброе чувство к великому и свободолюбивому индийскому народу. Знаете вы и о том, что дружеские чувства, связывающие наши народы, взаимны. И в этом нам, советским кинематографистам, посчастливилось убедиться.
…В Калькутте нас встречают друзья Советского Союза. Поднимаемся по широкой лестнице старого дома на четвертый этаж. Входим в зал с небольшой эстрадой, перед которой стоит высокий бронзовый кувшин с ярко-красными цветами. Пол скромного помещения, покрытого серой материей, густо забросан лепестками роз. Гостей из Советского Союза усаживают на сцене и, как полагается по существующем традициям, в знак особого расположения надевают нам на шеи венки из роз.
Молодой человек, сидящий перед нами, заиграл на национальном инструменте трехтысячелетней давности — ситаре — и под звуки мелодии запевает тихим ясным голосом:
Мы, люди Индии, говоримНа разных языках.Но против войны язык наш один.Мы не позволим ей ступитьНа нашу землюСвоей тяжелой чугунной ногой.Богата наша земля, но люди бедны.Руки! Руки друг другу!И счастье придет!Шанти! Шанти! Шанти! —Мир! Мир! Мир!
«И счастье придет!» — подхватывает хор всего-навсего из шести человек. Но песня звучит так, будто поют ее очень много люден.
Короткая пауза. Молодой человек поднимает голову и говорит:
— У нас, в Бенгалии жил поэт. Он умер, когда ему было всего лишь девятнадцать лет! Он написал песню.
Певец трогает пальцами струны ситара и снова запевает:
Когда я родился и глаза моиСтали видеть жизнь,Я понял, что мать моя,Родина моя, в кандалах.Я увидел, что мы не свободны.Я увидел, что мы голодны и нищи.Но мы пищи не духом!И у нас есть силы.Мы находим их в любвиДруг к другу.И мы будем бороться!И я, поэт революции,Зову вас к свободе и счастью!
После небольшой паузы вдруг кто-то из присутствующих в зале запевает звонко и чисто на своем родном языке:
Широка страна моя родная…
Взволнованные, мы тут же дружно подхватываем:
Много в ней лесов, полей и рек.
В песню вливаются все новые и новые голоса. И вот уже поют все:
Я другой такой страны не знаю.Где так вольно дышит человек!..
А разве забудешь столицу Индии!..
Старый Дели. Площадь. На маленькой, наскоро сколоченной эстраде — стол и несколько стульев, над ней — портрет Владимира Ильича Ленина, вышитый на очень тонком материале.
Собравшиеся сидят на земле. Площадь поделена пополам длинной веревкой: мужчины сидят по правую сторону, женщины — по левую. Они пришли посмотреть на людей из страны Ленина.
У микрофона — худенький молодой человек. Он — руководитель Демократической федерации молодежи Индии, один из организаторов сегодняшней встречи. Молодой человек говорит о советском народе, который несет человечеству мир и свободу.
— Совьят Сангх зиндабад! — заканчивает свою речь молодой человек.
И три тысячи голосов подхватывают:
— Совьят Сангх зиндабад!
— Посмотрите на них, — говорит мой сосед. — На тех, кто стоит у микрофона. И запомните их лица. Это истинные борцы! Они приносят свою жизнь в жертву, борясь за свободу своей родины, за свободу Индии.
Вот молодая женщина, худенькая и красивая, подает нам вышитого на кусочке шелка голубя мира. Развернув свою, работу изображением к собравшимся, женщина передаете ее нашей делегации.
