От Ренессанса до Барокко - Долгополов Игорь Викторович
Флора подняла высоко ветку цветущей черешни. Дивный свет разлился вокруг. Будто вихрь закружил лепестки белых цветов. Словно вьюга запорошила комнату. Закачалось и упало старое тяжелое зеркало. Тысячи осколков усыпали пол.
Вой ветра и холод разбудили Боттичелли.
Пол был усыпан седой золой.
…Последние десять лет жизни, а умер Сандро в 1510 году, он почти ничего не писал. В «Книге мертвых» цеха врачей и аптекарей было сказано, что Боттичелли скончался 17 мая и был похоронен на кладбище церкви Всех святых во Флоренции.
Душный бензиновый чад повис над Римом. В пепельном мареве мнились призрачными могучие руины былого величия столицы мира. Купол собора святого Петра таял в мышиного цвета небе. Казалось, даже циклопические глыбы травертина и мрамора, из которых воздвигнуты все эти триумфальные арки, победные колонны, форумы, были изъедены зноем и смогом. XX век. Он перевалил в последнюю четверть в нефтяном угаре и прахе древних цивилизаций.
Ватикан. 1975 год. Совершенно пусты, будто вымершие, прохладные, снабженные «кондишен» гулкие помещения экспозиции «Современная религиозная живопись». Десятки залов. Сотни полотен. Одинокие полусонные фигуры служителей. Стылый блеск паркета. Тихо. Только со стен кричало, орало, корчилось, пугало, издевалось над твоим разумом то, что должно было называться искусством, или то, что когда-то гордо именовалось живописью. Но само это слово звучало кощунственно в применении к этим картинам. Это была смертопись.
Серый жуткий хаос из смятых кубов, рваных треугольников, исковерканных квадратов. Тяжелые дорогие рамы, из которых на вас скалились черные провалы беззубых ртов, пробитые, проломанные черепа, грозили десницы зеленовато-коричневых, иссушенных, как мумии, калек. Кресты, сполохи, мрак, исступление черной бездны – лейтмотив этих холстов. Самое зловещее было в том, что сборище монстров находилось всего в нескольких десятках метров от Сикстинской капеллы, где, несмотря на строгий регламент заказа, торжествовал Человек! Грешный, смертный, любящий и ненавидящий. Гений Микеланджело, Боттичелли и других мастеров, принимавших участие в росписях, заставил по-особому звучать старые легенды, и в них оказалось воспетым величие рода людского.
И снова перед глазами анфилада «Религиозная живопись». И вновь неотступно возникает вопрос: неужели человечество, придя в XX век к высотам науки, техники, знания, достойно такого распада, растления в области культуры? Кому нужно искусство пугающее, унижающее достоинство человека, оглупляющее его душу? Кто оплачивает, подталкивает, захваливает этих художников, бардов цинизма, уродства, хаоса, сеющих смятение в умах своими отталкивающими произведениями?
Кто они?
Прочтите строки, написанные американским писателем Рэем Дугласом Брэдбери, и вы получите исчерпывающий ответ:
«Откуда они приходят? Из праха. Откуда они появляются? Из могилы. Разве кровь наполняет их жилы? Нет: ночной ветер… Они сеют семена смятения в человеческой душе, поедают плоть разума, насыщают могилу грешниками. Они неистовствуют заранее. В порывах ветра и под дождем они бегают туда и сюда, подкрадываются, пробираются, просачиваются, движутся, делают полную луну мрачной и чистую струящуюся воду мутной. Паутина внимает им, дождь разрушает мир. Таковы они, люди осени, остерегайтесь их…»
К счастью для цивилизации, кроме этих убогих «людей осени» были, будут и есть «люди весны», утверждающие победность красоты, жизни, мира на Земле. Это они помогают верить, что род людской достоин победы добра, света, разума.
Одним из великих «людей весны» в искусстве был Сандро Боттичелли. Он жил и творил пять веков тому назад. Его судьба была сложна и полна тяжких испытаний, сомнений и раздумий. Но живописец сумел в своих лучших картинах воспеть всепобедность гармонии бытия.
Ныне, когда борьба света и мрака, добра и зла, войны и мира обнажена, как никогда, сияет имя Боттичелли, сына Флоренции, воспевшего, как никто. Весну!
Леонардо да Винчи
Свобода – главный дар природы.
Леонардо да Винчи
Сегодня Флоренция обезумела… С утра, словно гонимые медной плетью колоколов, по городу рыскают отряды молодых инквизиторов. Эти юные слуги Христа, наряженные в белые балахоны, стриженные под скобку, вламываются в дома, срывают картины, калечат скульптуры, старинную утварь, рвут книги, крушат все красивое.
С гнусавым пением это ополчение одичавших юнцов тащит через весь город творения художников, поэтов, мастеров. Они идут, размахивая алыми крестами. Вот они шагают по набережным, и вдруг один из молодых фанатиков под улюлюканье друзей выбегает из шеренги и кидает в мутные волны Арно жалобно звенящую виолу. Это словно послужило сигналом другим, и в реку полетели древние фолианты. Вой, смех, визг злым эхом разносились по притихшим улицам.
Зловещая пирамида на площади Синьории, у палаццо Веккио, все росла и росла. Она была сложена не из огромных каменных глыб, способных противостоять векам, – она была хрупка, эта небывалая гора из музыкальных инструментов, ветхих папирусов, женских нарядов, творений живописи, скульптуры и книг.
Словно гонимые бесами, кружились в адской карусели тощие мальчишки и грузные монахи, топча творения Платона и Овидия, Боккаччо и Петрарки, Боттичелли и Леонардо да Винчи, бесценные шедевры Древней Греции и Рима. Доминиканцы в черно-белых одеждах укладывали поленья. Готовили костер для «сожжения сует». Так назвали эту акцию безумствующие аскеты.
Площадь Синьории, тесная, сжатая обступившими ее зданиями, была до предела набита людьми.
Кто не хочет поглядеть, как сожгут бесценные ценности, кто не хочет послушать самого Савонаролу?
Весь день хлопотливо и угрюмо воздвигался костер, этот монумент невежества, фанатизма и мрака. И когда ожидание стало невмоготу, когда эта страшная гора, сверкающая всеми цветами радуги, казалось, достигла небес, над притихшей площадью, над тысячной толпой вознесся истошный, резкий крик проповедника: «О Флоренция, о Рим, о Италия! Прошло время песен и праздников, вы больны, даже до смерти… Мне остается только плакать… Милосердия, господи!»
Истощенный постом, истерзанный ночными бдениями, этот человек с бледным, словно выгоревшим лицом, воздев к небу тонкие, худые руки, вопил: «Смотрите, смотрите, вот уже небеса почернели!.. Солнце багрово, как запекшаяся кровь. Бегите! Будет дождь из огня и серы, будет град из раскаленных камней. У вас не хватит живых, чтобы хоронить мертвых… Бегите!»
Голос монаха звенел, раскалывая тишину притихшей площади. Сегодня он повелевал умами и сердцами этих людей. Думал ли он, что не пройдет и трех лет, как сам он, нынешний вершитель судеб Флоренции, измученный пытками, под гробовое молчание толп народа взойдет на эшафот и через мгновение языки пламени поглотят его и двух его соратников.
Но сегодня он на гребне славы и силы, сегодня он сокрушает кажущееся ему зло, заключенное в «суете сует» – книгах, картинах, музыке. Сегодня он предает анафеме песни и танцы, любовь и красоту. «Я посею между вами чуму, такую страшную, что от нее никто не убежит… Травою зарастут улицы, лесами покроются дороги…»
Голос проповедника все крепнет, его слова терзают сердца, туманят разум: «Я проклинаю вашу гордость, и мне противны даже жилища ваши, все будет сожжено, все будет уничтожено, а вы все пойдете в царство дьявола».
Страшные слова словно сжигали в людях веру в надобность счастья, любви, знания. Над толпою, как порыв ветра, пронеслись вздохи, стенания, плач.
И вот загудел колокол. Его молотоподобный звон перекрыл все звуки и заполнил площадь. Костер запылал. Сперва огонь неохотно лизал хворост, потом перекинулся на бревна и поленья, а затем набросился на эту «проклятую роскошь, эти окаянные краски, эти мерзостные страницы стихов. Эту суету!». Пламя взлетело до самого шпиля башни и словно обагрило кровью шершавые камни палаццо Веккио. В арках лоджий залегли черные тени. Жар костра накалил воздух, в его дрожащих струях плясали искаженные лики юродствующих. Рев пламени сливался с криками, воем, пением. Наконец толпа не выдержала и стала пританцовывать, вертеться, и скоро сумасшедший хоровод окружил бушующий огонь. Чад, гарь и смрад затмили небо, погасили звезды.
