Карл Павлович Брюллов - Алексей Николаевич Савинов
Наконец, 16 сентября 1821 года Брюллову «при игрании на трубах и литаврах» была вручена желанная Большая золотая медаль за картину «Явление Аврааму трех ангелов у дуба Мамврийского» (Государственный Русский музей). Быть может, воспоминание о недовольстве профессоров Академии новшествами, появившимися в «Нарциссе», побудило Брюллова показать в «Явлении Аврааму», как свободно он владеет лучшими традициями школы. Но это никак не означало ни пассивного следования одобренным образцам, ни равнодушия в работе. Библейская легенда о патриархе Аврааме, принимавшем ангелов в виде странников, предсказавших ему рождение сына, изображалась и до Брюллова, но он сумел открыть в ней новые и привлекательные особенности. Ему, разумеется, не трудно было бы «выполнить программу», удовлетворяющую принятым требованиям, но он добивался большего. Академия дала Брюллову умение ясно изложить содержание, точно и скупо построить композицию, воспитала благородный вкус. Его идеалом в работе был Пуссен, ему обязан молодой мастер некоторыми особенностями своей картины, начиная от размера фигур в треть натуры и до величавых ритмов как композиции в целом, так и героического пейзажа в глубине. Но Брюллов не имитировал произведения великого француза XVII века, не подбирал одна к другой детали его композиций, а искал целостности выражения - недаром ему таких трудов стоила безукоризненная композиция. Современники сообщают, что он чуть ли не восемь раз переписал картину, - в какой-то мере это верно. Можно без труда заметить, что фигура Авраама двигалась и изменялась в размерах (ее первоначальные контуры проступают возле фигуры, видимой сейчас), что краска во много слоев лежит на холсте. Но, разумеется, в работе не упорство является главным, а результаты его.
Явление Аврааму трех ангелов у дуба Мамврийского.
Масло. 1821
В торжественно сумрачный колористический строй картины включаются радостные, светлые тона ее правой половины - одеяний ангелов. Перекличка этих тонов не имеет ничего общего с утвержденной в академической школе того периода системой обязательного соседства красного с синим, зеленого с охристо-желтым. Даже красное одеяние Авраама имеет редкостно насыщенный и глубокий тон, который вместе с тонами правой части картины говорит о чувстве цвета, о колоризме и живописности молодого Брюллова. Не холодная расчетливость в распределении красочных плоскостей, а увлеченное искание прелести цвета и красоты колорита угадываются в этой картине.
Брюллов окончил Академию, но она не отправила его в шестилетнюю заграничную командировку. так как по новым правилам полагалось еще три года совершенствоваться в академических стенах. К чему это было Брюллову? Только что основанное Общество поощрения художников предложило ему средства для поездки в Италию. Стоявший во главе Общества Петр Андреевич Кикин очень тепло отнесся к Брюллову: «Часто в часы досуга вы сеяли семена, плоды коих чувствую теперь» 2. Перед отъездом он написал портреты и самого Кикина и его жены. Портретная живопись была уже хорошо знакома Брюллову. Об этом убедительно говорит прекрасный в своей жизненности портрет актера А. Н. Рамазанова (все три произведения находятся в Государственной Третьяковской галерее).
Для формального обоснования права стать пенсионером Общества Брюллов создал композицию «Эдип и Антигона» (не затратив на нее, по-видимому, больших усилий). По поручению Общества он выполнил в 1822 году две литографии: «Эдип и Антигона» и «Дмитрий Донской».
В августе 1822 года Александр и Карл Брюлловы двинулись в путь (фамилия братьев «Брюлло» была перед отъездом изменена: Александр I «пожаловал» им «въ»). Братья делали остановки для осмотра городов, их достопримечательностей, выставок. Карл Брюллов показал себя в оценках увиденного верным выучеником Академии художеств. Он нашел, что шесть картин Корреджо в Дрезденской галерее «не сделают и сотой пользы, что одна Пуссенова картина» (так писал он П. А. Кикину в ноябре 1822 года), пренебрежительно отозвался о великом немецком художнике А. Дюрере и «ему подобных», но зато выразил пожелание видеть «путеводителем в вере, головах и экспрессиях» свою же копию с идеализированной головы Христа кисти Гвидо Рени (известнейшего мастера итальянского академизма XVII века). Знаменитая Сикстинская мадонна Рафаэля поразила Брюллова: «Каждая черта обдумана, преисполнена выражения; грация соединена со строжайшим стилем…» Как характерно, что воспитанник Академии начала прошлого века, приучаемый повторять приемы авторитетов, тут же восклицает: «Я открыл секрет, который состоял в том, чтобы более рисовать с антик и Рафаэля».
В начале 1823 года, будучи в Мюнхене, Брюллов опасно заболел. Выздоравливая, он написал несколько портретов. Наконец, 2 мая 1823 года братья прибыли в Рим - «…античный, красующийся под открытым небом на форуме, в руинах Колизея и терм, в фрагментах арок, капителей и карнизов» 3. От Кикина вдогонку братьям шли письма; он выговаривал Карлу за «дерзкий приговор» о Корреджо и сообщал обоим о надеждах Общества поощрения художников: «Утешаемся мы хорошими о вас слухами… Вам, кажется, предназначено сделать эпоху по художествам на севере…»
Брюлловы начали знакомство с окрестностями Рима в содружестве с уже находившимися в Италии русскими художниками. Александр сообщал в июне Федору Брюлло: «Гальберг, Щедрин, Басин, я и брат […] сделали маленькое путешествие по Альбанским и Тускуланским горам […]. Карл потому к Вам не пишет, что остался на несколько времени в Тиволи и пишет с натуры…». Выбор этого места для работы в первые недели пребывания в Италии был весьма закономерен: холмы и водопады, несколько
